KILINSON

«Самоубийство есть событие человеческой природы, хотя оно уже с давних пор и очень обстоятельно обсуждается, требует от каждого человека участия и в каждой эпохе должно снова обсуждаться», – говорил И. Гете.

Со словами выдающегося мыслителя, писателя и государственного деятеля не поспоришь. Умалчивание случаев самоубийств, каковых сегодня только в России за год происходит свыше 30 000, не приведет эту печальную статистику к меньшим показателям. Очевидно, что общество должно не только осуждать пытающихся убить себя или закончивших жизнь по своей воле, но и понимать истинные мотивы таких решений, адекватно и индивидуально подходить к каждому случаю, рассматривать общественные тенденции, склоняющие людей к самоубийству или препятствующие суицидальным намерениям. Вопрос этот сложный и требующий глубокого изучения.

Заботливым отношение общества, которое мы наблюдаем сегодня по отношению к желающим самостоятельно расстаться с собственной жизнью, было не всегда. Эволюция отношения общества к самоубийцам – интересное явление. Знание динамики этого процесса в различные эпохи и в разных культурах необходимо для формирования целостного взгляда на проблему суицида и может способствовать поиску более доверительной коммуникации с людьми, оказавшимися на грани принятия фатального решения.

В древнем мифологическом мире самоубийство было одним из ритуальных способов поддержания рода в активном физическом состоянии и демонстрацией готовности исполнять племенные устои. Старики убивали себя, чтобы не стать бременем семье, слуги отправлялись за умершим хозяином, благочестивые вдовы сжигали себя и пр.

В античный период, когда человек впервые обрел чувство свободы, отделяющее его от стихийности чувств племенного и мифологического сознания, самоубийство начало осмысливаться как акт личной воли. В этот момент из коллективного первобытного «мы» выделилось индивидуальное «я», соответственно, появилась возможность не только личного существования, но и личного самоуничтожения. На первый план выдвинулись морально-нравственные ценности и общественные принципы, руководствуясь которыми человек мог участвовать в создании общественного блага либо, при отсутствии такой возможности, без сожаления расставаться с «бесполезной» с точки зрения общества жизнью.

Вместе с тем древнегреческие философы в оценке права на самоубийство придерживались разных мнений. Следуя умозаключению, что появление человека на свет не было его личной заслугой или собственным решением, некоторые из них считали, что жизнь не совсем принадлежит самому человеку, а бытийно есть собственность богов. Из этих соображений непозволительно нарушать божественный закон и приближать час смерти. Все, что можно сделать тем, кому надоело жить, – это добровольно обречь себя на аскетичное существование.

Пифагор осуждал самоубийство по иным, математическим, причинам: законы чисел управляют длительностью существования, и нельзя закончить жизнь ранее положенного срока без нарушения природной гармонии. Он считал, что в мире присутствует строго фиксированное количество душ и что неожиданный уход даже одной из них может нарушить тонкий баланс этого круговорота.

Сократ, проповедующий бессмертие души в мире абсолютных идей, перед которым меркнет мир материи, хоть и учил, что с сознательного возраста нужно заниматься подготовкой к умиранию, саму идею самоубийства отрицал. Его собственный поступок, когда он выпил из чаши яд из цикуты, называть самоубийством неверно: с одной стороны, Сократ сам реализовал свою смерть, с другой – таким образом он исполнял смертный приговор суда. Сократ мог избежать смерти, но тогда ему нужно было бы отречься от собственных моральных принципов на суде либо после решения суда сбежать из тюрьмы и тем самым нарушить государственные законы, о необходимости уважения к которым и исполнения которых он говорил всю жизнь. Через эту смерть он приобрел бессмертие, навечно войдя в историю как пример морально свободной личности, реализующей общественно-государственные принципы.

Были и греческие общности, которые признавали право на самоубийство. По их мнению, если жизнь теряла свою ценность, суицид рассматривался как единственно верное решение. Так, Демокрит уморил себя голодом в сто девять лет, посчитав, что продолжать жить в таком возрасте – значит посягать на свои интеллектуальные способности. Стоики, ратующие за службу души телу, допускали право окончить жизнь самоубийством, когда тело отказывается служить человеку и обществу по причине немощей и болезней, как это сделали в старости Зенон, Клеанф и другие. Сенека заявлял, что мужественный человек должен не убегать из жизни, а уходить. Нерон (перерезавший себе горло 3 года спустя) обвинил Сенеку в заговоре и предложил ему выбрать способ суицида. Сенека вскрывал себе вены (в большом тазу – чтобы «не наследить») и делился с учениками ощущениями. Опять же: это исполнение воли другого лица – воли, которая в любом случае была бы реализована.

Другая позиция была у эпикурейцев. Они ратовали за то, что, если человек был не в состоянии получать счастье в земной жизни (а это для них представлялось истинным смыслом существования), допускался добровольный уход из нее. Более того, по их мнению, освобождение от гнетущих страхов открывало путь к счастью. При этом их позиция была таковой, что если невыносимая боль сделает жизнь тяжким бременем и уничтожит волю, то человек имеет право прекратить такое существование. Но сделать это надо без спешки, взвесив все за и против. Уже на этом этапе наблюдается зарождение осмысления эвтаназии, вызывающей в современном мире множество противоречивых суждений, дискуссий, споров, разрешить которые однозначно невозможно.

Греки поздней Античности, заняв нишу между Сократом и Эпикуром, продвигая философию пессимизма, отрицали возможность счастья для человека: удовольствие как высшее благо безнадежно перевешено нестерпимым жизненным страданием, поэтому рекомендации пессимистов сводились к самоуморению голодом как действенному лекарству от тягости земного бытия.

Не менее важным поводом для самоубийства была смерть любимого человека. Согласно мифу, Тезей, когда отправлялся на Крит, чтобы сразиться с монстром Минотавром, пообещал отцу, Эгею, что в случае победы он поднимет белый парус вместо черного. Однако он забыл о своем обещании, и Эгей, ожидавший возвращения корабля на берегу, увидев черный парус, решил, что Тезей мертв. Он бросился со скалы, где ждал сына, и утонул в море, которое с тех пор называется Эгейским.

Другая легенда рассказывает о самоубийстве ассирийского царя Сарданапала, прожившего в удовольствиях и роскоши, особо не заботясь об управлении государством. Попав в окружение, он пригласил своих жен и наложниц на грандиозный пир, а после безумной оргии разложил огромный костер в зале празднества и спалил дворец со всеми его обитателями. Даже под угрозой смерти он не отказался от привычного ему порочного образа жизни. Пиры и праздники продолжались, пока восставшие не осадили дворец. В конце концов, когда царь понял, что стены вот-вот рухнут, он решил покончить жизнь самоубийством, прихватив с собой на тот свет своих любовных друзей и подруг.

Значимой причиной самоубийства для женщины всегда была опасность оказаться оскверненной чужим мужчиной. Так, обесчещенная сыном царя под угрозой оружия целомудренная Лукреция сообщила мужу о позоре, призвала его отомстить и закололась на его глазах. Такое внутреннее моральное убеждение оказалось настолько сильным, что даже через два тысячелетия (в XIX веке) оно руководило сердцами женщин горного города Анаватос на греческом острове Хиос. Зная, что их мужья и отцы не смогут отразить нашествие большого войска османов, 400 женщин и детей, чтобы избежать плена, взявшись за руки, бросились с обрыва в пропасть.

В Риме самоубийство считалось преступным, если самоубийцей был осужденный за тяжкие преступления солдат или раб, не властный над своей жизнью. В римском гражданском праве Юстиниана (VI век н.э.) самоубийство «без причины» осуждалось, поскольку тот, «... кто не жалеет себя, не пожалеет и других».

У иудеев самоубийство отрицалось: «...не по своей воле ты создан, не по своей воле родился, не по своей воле живешь, не по своей воле умрешь и не по своей воле должен будешь держать ответ и давать отчет перед Всевышним»; «человек не должен приближать свою смерть. Тело человека принадлежит Всевышнему, и никто не вправе уничтожать Его собственность»; «самоубийца отвергает Божий суд и пренебрегает грядущей жизнью, он убийца, тяжкий грешник, не заслуживает и траура».

В христианстве самоубийство подобно вторжению к Царю Небесному, не дождавшись приглашения. Блаженный Августин считал самоубийство тяжким грехом: человек не имеет права убить даже виновного, а самоубийца, отнимая собственную жизнь, убивает человека в себе.

С IV века религия осуждала суицид как «худший» грех, ведь в этом случае не дано раскаяться: самоубийство есть покушение на святость человеческой жизни и Бога, дающего и отбирающего этот дар. Кроме того, благородная душа должна сносить все земные страдания, избегая слабости и отчаяния.

Фома Аквинский выводил безусловную греховность самоубийства из трех предпосылок: суицид – противоположность естественной любви к себе, призванной сохранять нас; суицид наносит вред обществу, частью которого является самоубийца; самоубийца высокомерно отворачивается от Бога: Бог дал человеку жизнь в дар, и, самостоятельно отнимая свою жизнь, мы лишаем Бога права определять длительность нашего земного существования.

C ХVI века, исходя из шестой заповеди («Не убий»), суицид признан католической церковью убийством, даже если жертва душевно или телесно больна. «Извинительное самоубийство» мучеников (например, святого Августина) отвергнуто. Страдания ниспосланы во искупление грехов и ради жизни вечной. Запрещено отпевать, хоронить жертв суицида в освященной земле, их имущество конфискуется. Совершивших попытку самоубийства отлучали от церкви, отсылали на каторгу как убийц. Отрицание самоубийств в дальнейшем переросло в ненависть к ним: в католической Европе тела самоубийц стали предавать дополнительному осквернению, волокли их по улице лицом вниз, а затем вешали, сжигали или просто выставляли на всеобщее обозрение.

В исламе отношение к самоубийству также непримиримое. Правоверный смиренно сносит удары судьбы, предопределенной Аллахом: «Среди людей, живших до вас, был человек, у которого была рана. Он испытывал мучительную боль и однажды, взяв нож, сделал (глубокий) порез на руке и (вскоре) скончался от потери крови. Аллах сказал: “Мой раб опередил Меня. Я запретил ему Рай”».

По достижении предела ненавистического отношения к самоубийствам в Средние века эпоха Возрождения и Новое время проложили путь к противоположной крайности: место человека в системе мироздания становится центральным, и он начинает почитаться как равный Богу в своих творческих возможностях. Таким образом, абсолютизируется и свободная воля личности. Выбор жить и умереть становится специфическим правом человека, отличающим его от других существ. Развитие частной собственности вторгается и в осмысление темы жизни и смерти: формально самоубийство представляется как право на распоряжение частной собственностью. В стремлении предоставить обреченному на муки тяжелой болезни право на «благую смерть» – эвтаназию – трансформируется отношение к врачеванию: от безусловного долга не навредить жизни и здоровью до соучастия врача в процессе убивания, что, в сущности, дискредитирует саму идею врачевания.

В целом проблема суицида в эпоху Возрождения обрела самостоятельное значение и амбивалентность: с одной стороны, самоубийство – зло, так как прекращает возможность самореализации, познания и чувственных удовольствий; с другой стороны, это благая возможность прекратить жизнь, которая наткнулась на препятствие в реализации основных человеческих потребностей.

В XVIII веке английский философ Дэвид Юм выступил с защитой самоубийц, говоря, что суицид – не большее восстание против Бога, чем спасение жизни человека, который иначе бы умер, или чем изменение положения любого предмета в нашем окружении. Он полагал, что раз человек может с полным правом менять течение рек для нужд ирригации, то так же Бог не воспрещает ему пустить кровь из вен.

XVIII столетие завершилось провозглашением права человека на жизнь как основную ценность. В некоторых западных странах право на жизнь стало основной юридически закрепленной ценностью, те, кто на нее посягал, становились виновниками тягчайшего преступления. В их число попадали и неудачливые самоубийцы, которым палачи помогали доделывать то, что не смогли довершить сами осужденные.

Немецкий философ Иммануил Кант считал человеческую жизнь священной, неприкосновенной частью природы, на которую нельзя покушаться: «…Человек не есть какая-нибудь вещь, […] он всегда и при всех своих поступках должен рассматриваться как цель сама по себе. Следовательно, я не могу распоряжаться человеком в моем лице, калечить его, губить или убивать», – писал он, истолковывая самоубийство как преступление против мирового порядка.

Через пару столетий эту идею развил русский философ Николай Бердяев в своем труде «О самоубийстве», написанном под впечатлением колоссального количества суицидов русских эмигрантов после революции. Бердяев, сохраняя религиозный подход к ценности человеческой жизни, старался разобраться в психологическом состоянии суицидента и воспроизвести механизмы отчаяния, безнадежности и замкнутости на себе, которые приводят человека к роковому решению: «Означает ли самоубийство нелюбовь к жизни и ее благам? Поверхностно самоубийство может произвести впечатление потери всякого вкуса к земной жизни, окончательной отрешенности от нее. Но в действительности это не так. Самоубийство есть в большинстве случаев особого рода проявление непросветленной любви к земной жизни и ее благам. Самоубийца есть человек, который потерял всякую надежду, что блага жизни могут быть ему даны. Он ненавидит свою несчастную, бессмысленную жизнь, а не вообще земную жизнь, не вообще блага жизни. Он хотел бы более счастливой и осмысленной земной жизни, но отчаялся в ее возможности. Люди аскетического типа, напряженной духовной жизни, обращенные к иному миру, к вечности, никогда не кончают жизнь самоубийством. Нужна, наоборот, большая обращенность к временному и земному, забвение о вечности и небе, чтобы образовалась психология самоубийства». Самоубийство для Бердяева атеистично по своей природе, так как ставит человека на место Бога.

В XIX веке с развитием науки и идей позитивизма взгляд на самоубийство через призму ценностных убеждений ослабевает, и все чаще вместо вопросов о свободе воли, долге перед обществом или грехе встает вопрос о безумии и болезни как причинах такого поведения. Появляется научное понятие «суицид», зарождается наука суицидология, а самоубийство становится «болезнью века».

С развитием индивидуализма и актуализации его крайних форм (эгоизма, питающего силы высокомерием и излишней гордостью) появились и новые мотивы самоубийств. Один из таковых – мотив самоубийства Кириллова из «Бесов» Федора Достоевского. Кириллов выбирает смерть не от запутанности или нравственного падения, а как акт личной воли, в котором он экспроприирует власть Бога, умирая по собственному желанию для одной только манифестации этой воли. Этот богоборческий подход был переработан Фридрихом Ницше и Альбером Камю и стал моделью для самоубийства в ХХ веке – самоубийства как права человека исключительного, взявшего на себя права Бога.

Новейшее время в своем подходе к суициду кардинально отличается от всех предыдущих эпох. Свобода выбора стала центральной точкой философского размышления нового столетия, и если раньше совершение суицида могло быть оправданным, то теперь оказалось необходимым оправдание отказа в выборе возможности умереть.

Такая позиция не могла не осуществить тектонические сдвиги во всех индивидуально-волевых и социокультурных процессах, связанных с намеренным уходом из жизни. Один из ярких феноменов современности – эвтаназия, которую все чаще стали использовать не только в качестве избавления от мучительных страданий от болезни, но и в связи с другими, далеко не нравственными поводами. С помощью технологического прогресса процесс перехода от жизни к смерти стал практически безболезненным и все чаще привлекательным для находящихся на грани принятия рокового решения. Так, в Швейцарии прошли юридическую экспертизу технологичный саркофаг или капсула для самоубийства. Капсула, которая обещает мирный уход из жизни, грозит окончательно размыть рамки применения эвтаназии и повысить ее популярность, опасаются опрошенные специалисты по биоэтике.

Пока же, согласно оценкам ВОЗ, опубликованным в 2019 году, суицид остается одной из основных причин смерти во всем мире. Ежегодно в результате самоубийств умирает больше людей, чем от ВИЧ, малярии или неизлечимых болезней или в результате военных действий и убийств. В 2019 году в результате самоубийства ушло из жизни более 700 000 человек, то есть в этой статистике отражена одна из каждых 100 смертей.

Представленная краткая справка лишь эксплицирует изменчивость отношения к самоубийству в истории человечества, но не дает парадигм и практических методов изучения глубинных мотивов самоубийств, их предупреждения и предотвращения. Это тема специальных научных и религиозных исследований и изысканий, обсуждение которых крайне необходимо для общества, считающего себя современным и развивающимся. Не менее важной и интересной темой является суицидальное поведение, цель которого не завершение жизни, а декларирование таковой возможности для достижения личных намерений. Иногда такое поведение может от бравирования (шантажа) подвести заигравшегося актера к реальной грани либо необратимо повлиять на его психику. Эта проблема в современном, индивидуально ориентированном мире актуальна и также требует специального рассмотрения.

В том числе по материалам https://batenka.ru/explore/science/suic-idea/