Патриотизм

Написано 9 ноября 2023

Патриотизм. Cсылка на оригинал https://plato.stanford.edu/archives/fall2020/entries/patriotism/

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 1 июня 2009 г.; содержательно переработано 26 апреля 2017 г.

Тема патриотизма поднимает вопросы, которые часто являются предметом философских дискуссий: Как определить патриотизм? Как он соотносится с похожими позициями и мировоззрениями, такими как национализм? Каков его моральный статус: имеет ли он моральную ценность, возможно, даже морально необходим — или его следует избегать? Однако еще несколько десятилетий назад философы не выказывали к этой теме почти никакого интереса. Статья о патриотизме в «Историческом философском словаре» об использовании термина с XVI в. до нашего времени изобилует сносками, но большинство из них ведет к авторам, которые не были философами. Более того, лишь один из немногих упоминаемых в ней известных философов, И.Г. Фихте, уделил патриотизму хоть сколько-нибудь значительное внимание, однако бо́льшая часть того, что Фихте имел здесь сказать, относится скорее к национализму, чем к патриотизму (см.: Busch and Dierse 1989).

Ситуация изменилась в 1980-х гг. Отчасти это изменение было связано с возрождением коммунитаризма, который стал ответом на индивидуалистичную, либеральную политическую и моральную философию, олицетворением которой была «Теория справедливости» Джона Ролза. Однако оно также было связано и с всплеском национализма в некоторых частях света. Начало этого изменения было отмечено статьей Эндрю Олденквиста, в которой он предложил рассматривать мораль как вопрос различных лояльностей, а не абстрактных принципов и идеалов (Oldenquist 1982), и мыслью Аласдера Макинтайра о том, что патриотизм является основной моральной добродетелью (MacIntyre 1984). Во многом споря с Макинтайром, некоторые философы отстаивали ограниченные или «усеченные» версии патриотизма (Baron 1989, Nathanson 1989, Primoratz 2002). Другие выступали против патриотизма вообще (Gomberg 1990, McCabe 1997, Keller 2005). Сегодня идет активная философская дискуссия о моральном статусе патриотизма, которая и не думает затухать. Параллельная дискуссия в политической философии касается того, какой именно вид патриотизма мог бы стать альтернативой национализму в качестве этоса стабильной, хорошо функционирующей политической системы.

Теоретические вопросы

Что такое патриотизм?

Стандартное словарное определение гласит: патриотизм — это «любовь к своей стране». Оно хорошо схватывает суть обыденного использования слова, но в то же время оно слишком общее и требует уточнений. В единственной философской монографии по теме Стивен Нэтансон (Nathanson 1993: 34-35) включает в понятие патриотизма следующие составляющие:

1.Особую привязанность к своей стране

2.Чувство личной идентификации со страной

3.Особую заботу о благополучии страны

4.Готовность идти на жертвы ради блага страны

Мало к чему здесь можно придраться. Нет большой разницы между особой привязанностью и любовью, и сам Нэтансон использует эти термины взаимозаменяемо. Хотя любовь (или особая привязанность) обычно выражается в особой заботе, последняя не является необходимой. Но человека, чья любовь к своей стране не выражается в некой особой заботе о ней, вряд ли бы сочли патриотом. Следовательно, определение должно включать в себя заботу. Однако, включив ее, мы автоматически вписываем в понятие патриотизма готовность идти на жертвы ради своей страны, так что последнюю уже не обязательно выделять в отдельный пункт. Можно подумать, что и идентификация со страной уже подразумевается в фразе «своя страна». Но эта фраза крайне расплывчата и позволяет назвать страну «своей» также и в очень узком, формальном смысле. Представляется, что если кто-то хочет быть патриотом страны, то последняя должна быть его в каком-то значимом смысле, и эту принадлежность лучше всего ухватить через идентификацию (или отождествление) со своей страной. Такая идентификация выражается в чувстве «замещения»: в гордости за достижения и заслуги страны и в стыде за ее неудачи или преступления (если те признаются, а не отрицаются).

Соответственно, патриотизм можно определить как любовь к своей стране, идентификацию с ней и особую заботу о ее благополучии и благополучии соотечественников.

Но это лишь определение. Более полное описание патриотизма выходит за рамки этой статьи. Такое описание могло бы сказать что-то о вере патриота в заслуги своей страны, о его потребности принадлежать к группе и быть частью более масштабного нарратива, быть связанным с прошлым и будущим и преодолевать узкие границы индивидуальной жизни и мирских забот. Оно также должно было бы говорить о социальных и политических условиях, которые влияют на подъемы и упадки патриотизма, о его политическом и культурном влиянии и многом другом.

Патриотизм и национализм

Дискуссии как о патриотизме, так и о национализме часто омрачены отсутствием ясности из-за невозможности отделить одно понятие от другого. Многие авторы используют их взаимозаменяемо. Среди тех, кто этого не делает, немало таких, чьи попытки развести национализм и патриотизм не принесли существенной пользы. В XIX в. лорд Актон противопоставлял «национальность» и патриотизм как привязанность и инстинкт против морального отношения. Национальность — это «наша связь с расой», которая «просто естественная или физическая», тогда как патриотизм — это осознание наших моральных обязанностей в отношении политического сообщества (Acton 1972: 163). В XX в. Эли Кедури сделал обратное, представив национализм как полноценную философскую и политическую доктрину о нациях как о базовых единицах человечества, в которых индивид может обрести свободу и самореализацию, а патриотизм как всего лишь чувство привязанности к своей стране (Kedourie 1985: 73-74).

Джордж Оруэлл противопоставлял патриотизм и национализм как агрессивную и защитную позиции. Национализм озабочен властью: его последователи хотят заполучить как можно больше власти и престижа для своей нации, в которой они растворяют собственную индивидуальность. В то время как национализм, соответственно, агрессивен, патриотизм сосредоточен на защите: это преданность определенному месту и образу жизни, который человек считает наилучшим, но не желает навязывать другим (Orwell 1968: 362). Этот способ различать две позиции схож с популярным среди политиков и распространенном в обыденном дискурсе принципом «двойных стандартов», позволяющим противопоставить «нас» и «их». Сначала слова «страна» и «нация» используются вместе, а потом патриотизм и национализм разделяются на основании силы любви и особой заботы о стране и нации, степени идентификации с ними. Когда они выражаются в разумной мере, без дурных мыслей и враждебных действий относительно других, это патриотизм. Когда они становятся необузданными и заставляют людей думать о других дурно и плохо к ним относиться, это национализм. Часто оказывается (к нашей выгоде), что мы — патриоты, а они — националисты (см.: Billig 1995: 55-59).

Есть и другой способ отличать патриотизм от национализма — он довольно прост и не вызывает моральных вопросов. Мы можем стараться вычесть из понятия «нации» политический смысл, делающий ее идентичной «стране», «государству» или «политической системе», и связанный с ней тип гражданского или политического национализма. Нас должен интересовать только другой смысл понятия «нация», этнический или культурный, и мы должны сосредоточиться на этническом или культурном национализме. Для этого нам не нужно проговаривать верное понимание «нации», нам достаточно лишь охарактеризовать ее с точки зрения общего происхождения, истории и набора культурных черт. И патриотизм, и национализм включают в себя любовь к определенному объекту, идентификацию с ним и особую заботу о нем. В случае патриотизма, этот объект —своя родина, своя страна. В случае национализма, этот объект — своя нация (в этническом/культурном смысле слова). Таким образом, патриотизм и национализм понимаются как один и тот же набор убеждений и взглядов, отличающихся своим объектом, а не силой этих убеждений и взглядов, или как чувство vs. теория.

Разумеется, между страной и нацией и, следовательно, между патриотизмом и национализмом, есть множество пересечений: многое из того, что применимо к одному, применимо и к другому. Но когда страна этнически неоднородна или когда у нации нет собственной страны, эти два понятия могут различаться.

Нормативные вопросы

У патриотизма было достаточно критиков. Самые жесткие из них считали его ущербным во всех важных отношениях. В XIX в. русский писатель и мыслитель Лев Толстой считал патриотизм одновременно глупым и аморальным. Он глуп, потому что каждый патриот считает свою страну лучшей из всех, хотя очевидно, что только одна страна может подойти под его критерии. Он аморален, потому что предписывает продвигать интересы нашей страны за счет всех остальных любыми средствами, включая войну. Таким образом, он находится в противоречии с основным правилом морали, которое предписывает нам не поступать с другими так, как мы не хотим, чтобы поступали с нами. Недавно критика Толстого была поддержана американским политическим теоретиком Джорджем Катебом, который утверждает, что патриотизм — это «двойная ошибка: обычно это грубое моральное заблуждение, и его источником обычно является путаница в нашем сознании» (Kateb 2000: 901).

Готовность убивать и умирать за свою страну — наиболее существенное проявление патриотизма.

Но страна — это «не собрание конкретных индивидов». Скорее, это «абстракция ... соединение пары реальных и множества воображаемых элементов». В частности, в дополнение к тому, что страна — это ограниченная территория, «это также конструкция из переданных воспоминаний, правдивых и нет; история, обычно лживо стерилизованная или фальшиво героизированная; ощущение обманчивого чистого родства; и социальные связи, в основном невидимые или безличные, фактически абстрактные...».

Следовательно, патриотизм — это «готовность умирать и убивать за абстракцию ... которая во многом есть плод воображения» (907).

На некоторые из этих возражений легко ответить. Даже если полноценный патриотизм подразумевает веру в заслуги своей страны, он не обязательно подразумевает веру в то, что своя страна лучше других. И тот факт, что страна — это не собрание «конкретных индивидов», и что социальные узы среди соотечественников «в основном невидимые или безличные», а не видимые и ощутимые, не показывает, что страна нереальна или воображаема. Как отмечает Бенедикт Андерсон, автор термина «воображаемое сообщество»: «все сообщества крупнее первобытных деревень, объединенных контактом лицом-к-лицу... воображаемые». «Воображаемое сообщество» — это противоположность не «реального сообщества», а скорее сообщества, члены которого связаны отношениями лицом-к-лицу (Андерсон 2016: 48).

Тем не менее есть и другая, более убедительная критика патриотизма, сосредоточенная скорее на его интеллектуальных, а не моральных свойствах. Кроме того, аргументы Толстого и Катеба, ставящие под вопрос моральную легитимность патриотической пристрастности, как и те, что связывают патриотизм с международной напряженностью и войной, нельзя легко опровергнуть.

Патриотизм и этика веры

Если спросить патриота, «почему вы любите свою страну?» или «почему вы верны ей?», он скорее всего поймет эти вопросы, как «что есть хорошего в вашей стране, что требует от вас любви и верности к ней», и в ответ перечислит то, что считает ее добродетелями и достижениями. Это означает, что патриотизм можно рассмотреть с точки зрения этики веры — набора норм, оценивающих наши убеждения и другие доксические положения. Саймон Келлер исследовал патриотизм с этой точки зрения и нашел его несостоятельным.

Келлер утверждает, что верность и любовь к члену семьи или другу могут сосуществовать с низкой оценкой его личных качеств, тогда как патриотизм подразумевает одобрение своей страны. Раз патриот должен поддержать свою страну, значит, она/он считает, что вера в добродетели и достижения страны основана на неких объективных стандартах ценности, и что непредвзятая оценка прошлого и настоящего страны привела бы к выводу, что она соответствует этим стандартам. Тем не менее патриот верен своей стране не просто потому, что она воплощает в себе все те добродетели, которыми страна вообще может обладать. Если бы это было так, то он поменял бы объект своей веры, окажись соседняя страна еще более добродетельной. Она/он верны своей стране, потому что она и только она является их страной. Ее/его верность «предшествует всему остальному». Таким образом, патриот склонен думать о своей родине как об облагодетельствованной всеми видами добродетелей и достижений независимо от того, что говорят на этот счет объективные факты. Соответственно, ее/его убеждения о своей стране формируются не так, как представления о других странах. Более того, она/он не может признать эту мотивацию, оставаясь при этом патриотом. Это заставляет ее/его скрывать от себя истинный источник некоторых убеждений. Это «дурная вера» {{1}}. Дурная вера — это плохо, а значит, плох и патриотизм, и любая идентичность, индивидуальная или коллективная, так или иначе сформированная патриотической верностью. Это, на взгляд Келлера, «ясный, убедительный довод в пользу того, что патриотизм — порок, а не добродетель» (Keller 2005: 587-88).

Такое описание, похоже, верно относительно патриотизма, каким мы его знаем. Но, возможно, Келлер преувеличивает силу своего довода против патриотизма как такового. Разве нельзя, когда тебя спрашивают о верности стране, ответить: «Это моя страна, мой дом. Мне не нужно больше никаких причин, чтобы быть верным ей и заботиться о ее благополучии»? Это может оказаться не самым удовлетворительным ответом. Можно было бы согласиться с И.Г. Циммерманом в том, что «любовь к своей стране .... — это зачастую не более, чем любовь зада к стойлу» (Zimmermann 1771: 137). Но каким бы эгоцентричным, иррациональным и твердолобым этот ответ ни был, его точно можно счесть патриотическим (формулируя более позднюю версию своего аргумента (2007: 80-81), Келлер, похоже, уже не придерживается единого мнения на этот счет).

Моральные свойства патриотизма

Многие считают патриотизм естественным и уместным выражением привязанности к стране, в которой мы родились и выросли, а также благодарности за счастливую возможность жить на ее земле, среди ее людей и по ее законам. Они также считают патриотизм важной частью нашей идентичности. Некоторые идут дальше, утверждая, что патриотизм морально обязателен или даже является основой нравственности. Но тем не менее в моральной философии есть важная традиция, которая полагает, что неотъемлемыми свойствами морали являются универсальность и беспристрастность, и которая, похоже, отвергает локальную, пристрастную привязанность и верность. Последователи этой традиции склонны рассматривать патриотизм как вид группового эгоизма, морально произвольной пристрастности к «своему», противоречащей требованиям универсальной справедливости и общечеловеческой солидарности. С этим связано возражение, что патриотизм необоснованно и опасным образом исключает некоторых людей. Любовь к своей стране зачастую идет рука об руку с неприязнью или враждебностью к другим странам. Она способствует милитаризму и приводит к международной напряженности и конфликтам. Моральные возражения патриотизму Толстого и Катеба соответствуют этой позиции.

Каков же, в таком случае, моральный статус патриотизма? Вопрос не допускает однозначного ответа. Мы можем выделить пять разновидностей патриотизма, и каждую из них следует оценить по ее заслугам.

Радикальный патриотизм

Макиавелли известен (или печально известен) тем, что учил государей, что если те хотят добиться своих целей, то, учитывая человеческую природу, они должны быть готовы нарушать обещания, обманывать, лицемерить и использовать насилие. Иногда, когда этого требуют политические обстоятельства — жестоко и в больших масштабах. Относится это или нет к вопросу патриотизма, зависит от того, что мы считаем целью правления государя. Как бы то ни было, менее известная часть учения Макиавелли касается также и патриотизма, ведь он хотел преподать этот же урок и политикам, и обычным гражданам республики. «Всегда, когда приходится обсуждать вопрос, от которого единственно зависит спасение государства, не следует останавливаться ни перед какими соображениями справедливости или несправедливости, человечности или жестокости, славы или позора» (Machiavelli 1518 [1998]: 515). Высший интерес родной страны перевешивает любые моральные соображения, которым он может противоречить.

Такая разновидность патриотизма радикальна, но отнюдь не редка. Она чересчур часто принимается как политиками, так и обычными гражданами, когда им кажется, что на кону основные интересы их страны. Зачастую она выражается фразой «это наша страна, права она или неправа». По крайней мере, если иметь в виду наиболее очевидную и простую интерпретацию этого высказывания. Эта версия патриотизма не стоит того, чтобы долго говорить о ее моральных качествах, ведь она тождественна отрицанию морали. Тот, кто говорит «это наша страна, права она или неправа», не может быть прав.

«Сильный» патриотизм

В своей знаменательной лекции «Является ли патриотизм добродетелью?» (“Is Patriotism a Virtue?”) Аласдер Макинтайр противопоставляет патриотизм и либеральную приверженность универсальным ценностям и принципам. Согласно либеральному взгляду, то, где и откуда я узнаю принципы морали, настолько же неважно для их содержания и для моей приверженности им, насколько для содержания принципов математики и моего следования им неважно то, где и откуда я их узнаю. Для Макинтайра же то, где и откуда я узнаю мои принципы морали, имеет решающее значение как для моей приверженности морали, так и для ее содержания.

Нет морали как таковой. Мораль — это всегда мораль конкретного сообщества. Понять и усвоить правила морали можно только «через образ жизни [своего] сообщества и внутри него» (MacIntyre 1984: 8). Правила морали обосновываются с точки зрения определенных благ, которые они выражают и которым способствуют. Но эти блага также всегда даны нам как неотъемлемая часть образа жизни сообщества. Индивид становится моральным агентом только тогда, когда сообщество сообщает ему, что он им является. Кроме того, он живет и развивается как моральный агент только потому, что его моральная жизнь поддерживается его сообществом. «...Я могу быть моральным агентом только потому, что мы — моральные агенты ... Отделившись от сообщества, я могу потерять связь со всеми подлинными стандартами суждения» (10-11).

Если я могу жить и развиваться как моральный агент только в качестве члена моего сообщества, исполняя роль, которую это членство подразумевает, то моя идентичность неразрывно связана с идентичностью моего сообщества, с его историей, традициями, институтами и чаяниями. Следовательно,

«если я не понимаю, что “исполняемый” нарратив моей собственной индивидуальной жизни укоренен в истории моей страны ... Я не пойму, в чем мой состоит долг перед другими или в чем состоит долг других передо мной, за какие преступления моей нации мне придется заплатить, за какие блага моей нации я обязан чувствовать благодарность. Понимание того, что я должен и что должны мне, и понимание истории сообществ, частью которых я являюсь ... — это одно и то же» (16).

Это приводит Макинтайра к заключению, что патриотизм не следует противопоставлять морали. Скорее, это основная моральная добродетель, которая, в сущности, является краеугольным камнем морали.

Объект патриотической верности — родная страна и государство, но это не значит, что патриот поддержит любое правительство своей страны. Здесь позиция Макинтайра отличается от популярной версии патриотизма, которая не отделяет одно от другого. Он говорит, что патриот предан не статусу-кво власти, но, скорее, «нации, понятой как проект» (13). Можно противостоять правительству страны во имя ее истинного характера, истории, чаяний. В этом отношении данный тип патриотизма критичен и рационален. Но по крайней мере некоторые практики и проекты своей родины, некоторые из ее «главных интересов» не должны ставиться под сомнения и критиковаться. В этом отношении Макинтайр соглашается с тем, что настоящий патриотизм — это «принципиально иррациональное мировоззрение» (13). Но более рациональная и, следовательно, более ограниченная верность была бы «выхолощенным», а не реальным патриотизмом.

Такое толкование патриотизма уязвимо перед несколькими возражениями. Можно усомниться в коммунитаристском основании довода Макинтайра в пользу патриотизма — в его видении моральной первичности сообщества перед индивидом. Также можно увидеть изъян в переходе от коммунитаризма к патриотизму:

«Даже если его коммунитаристская концепция морали была бы верна, и даже если процесс нравственного развития обеспечивал бы существование групповой солидарности в качестве основной добродетели, отсюда не следовало бы вывода о важности патриотизма. Группа, которой мы в первую очередь были бы верны, была бы группой, в которой мы приобрели наше понимание морали. Тем не менее это не обязательно бы должно было быть сообщество в целом или вообще какая-то политическая единица. Это могла бы быть родная семья, город, религия. Нация не обязательно должна быть источником морали или первичным объектом нашей верности» (Nathanson 1989: 549).

Другое возражение сосредоточено на принципиально иррациональном характере «сильного» патриотизма: его требовании того, чтобы «главные интересы» родины не ставились под сомнение.

Макинтайр допускает, что «порой патриотизм может потребовать от меня поддержки и работы ради успеха предприятия моей нации, важного для ее проекта в целом ... когда успех этого предприятия не в лучших интересах человечества» (14). Если это так, то эта разновидность патриотизма, похоже, подразумевает отрицание таких базовых моральных понятий, как универсальная справедливость и общечеловеческая солидарность.

Толстой и другие критики патриотизма утверждали, что патриотизм несовместим с этими понятиями, что он есть явно выраженный эгоизм, исключительная и в конечном счете агрессивная забота о своей стране, основная причина международной напряженности и войны. Это не является честным возражением патриотизму как таковому. Патриотизм определяется как особая забота о благополучии страны, а это не то же самое, что исключительная и агрессивная забота. Однако это возражение уместно и достаточно сильно, когда направлено против разновидности патриотизма, защищаемой Макинтайром. Во многих вопросах патриот Макинтайра может способствовать интересам своей страны осознанным, а значит, неисключительным способом. Но когда дело доходит до не подлежащих критике «главных интересов» страны, которые должны поддерживаться иррациональным образом, его забота неизбежно становится исключительной и, скорее всего, агрессивной. Если справедливость понимается в универсальных, а не ограниченных терминах, если общечеловеческая солидарность считается значимым моральным фактором, и если мир имеет первостепенное значение, а война морально оправданна только когда справедлива, то такой патриотизм должен быть отвергнут.

Умеренный патриотизм

Отказ от «сильного» патриотизма не влечет за собой принятие абсолютной беспристрастности, не признающей никаких особых обязательств и запрещающей пристрастность к «своему». Не обязательно приводит он и к принятию более сдержанной космополитической позиции, которая не допускает пристрастность к своей стране и соотечественникам. Между двумя крайними позициями существует пространство компромисса. Исследование этого пространства подвигло некоторых философов на выработку позиций, дозволяющих как универсальную, так и частную точку зрения — как предписания универсальной справедливости и требования общечеловеческой солидарности, так и заботу о родине и соотечественниках.

Одна из таких позиций — «патриотизм, совместимый с либеральной моралью», или «либеральный патриотизм», за который выступает Марча Бэрон (1989). Бэрон утверждает, что конфликт между беспристрастностью и пристрастностью не настолько серьезен, как может показаться. Моралью дозволяются оба типа соображений, так как они относятся к разным уровням морального рассуждения. На одном уровне забота о частных обязательствах и привязанностях, в том числе о своей стране, обоснована. На другом уровне мы можем и должны смотреть на эти обязательства и привязанности с универсальной, беспристрастной точки зрения, чтобы отвести им должный предел и определить их вес. Можно, к примеру, сделать вывод о том, «что в отношении определенных вопросов и до определенной степени американцу правильно думать как американец и ставить интересы Америки превыше всего» (Baron 1989: 272). В таком случае пристрастность и частные заботы легитимны и, более того, ценны с беспристрастной, универсальной точки зрения. Это значит, что в отношении таких же вопросов и в тех же пределах для кубинца тоже верно думать как кубинец и ставить интересы Кубы превыше всего. В действительности, именно так мы думаем об особых обязательствах и предпочтениях в отношении нашей семьи, друзей или местного сообщества. Эта разновидность пристрастности легитимна и ценна не только для нас, но для всех.

По мнению Макинтайра, этому типу пристрастности в целом и патриотизма в частности, которые действуют только на одном уровне морального рассуждения и только на фоне беспристрастности на другом, более высоком уровне, не хватает содержательности и весомости. Для Бэрон же местнический патриотизм Макинтайра иррационален и морально опасен. Бэрон также считает проблематичным расхожее понимание патриотизма, фиксирующееся на мощи страны и ее интересах, определяемых любым правительством, которое находится у власти. Она делает акцент на заботе о культурном и моральном совершенстве страны. Понятый так патриотизм, утверждает Бэрон, оставляет место для серьезной, даже радикальной критики нашей страны и не становится причиной разногласий и конфликтов на международной арене.

Еще одна промежуточная позиция — это «умеренный патриотизм», предложенный Стивеном Нэтансоном (1989, 1993). Он тоже отвергает выбор между «сильным» патриотизмом Макинтайра и космополитизмом и утверждает, разделяя разные уровни морального мышления, что необходимая для морали беспристрастность дозволяет частные привязанности и особые обязательства. Хороший пример этого представлен в Десяти заповедях, основном документе западной морали. Предписания заповедей большей частью универсальны, беспристрастны, но они, среди прочего, говорят нам «почитай отца твоего и мать твою».

Разновидность патриотизма, которую защищают Нэтансон и Бэрон, умеренна в нескольких различных, но связанных аспектах. Это не оголтелый патриотизм — он не вменяет патриоту в обязанность способствовать интересам его страны в любых обстоятельствах и любыми средствами. Она признает ограничения, которые накладывает мораль на достижение наших индивидуальных и коллективных целей. Например, такой патриотизм может требовать от патриота воевать за свою страну, но только до тех пор, пока война справедлива. Приверженцы как радикального, так и «сильного» патриотизма сочтут, что они обязаны воевать за свою страну вне зависимости от того, права она или нет. Кроме того, радикальные патриоты будут воевать за нее независимо от цены победы. Будут ли делать так приверженцы «сильного» патриотизма Макинтайра — спорный вопрос. Если не будут, то потому, что мораль их сообщества накладывает определенные ограничения на ведение войны. Они могут быть партикуляристскими («Немецкий офицер не казнит пленных») или включать в себя универсалистские моральные предписания («офицер не казнит пленных»).

Умеренный патриотизм никого не исключает. Его приверженец может в особенной мере заботится о своей стране и соотечественниках, но это не мешает ему заботиться и о других странах и их жителях. Более того, эта разновидность патриотизма допускает, что в некоторых обстоятельствах забота о человечестве в общем может перевесить заботу о своей стране и соотечественниках. Такой патриотизм совместим со значительной степенью гуманизма. Сторонники же как радикального, так и «сильного» патриотизма, напротив, при конфликте интересов придают (основным) интересам своей страны большее значение, чем интересам других стран и их обитателей.

Наконец, умеренный патриотизм не является некритичным, безусловным или эгоцентричным. Для его приверженца недостаточно того, что страна — это ее/его страна. Она/он также будет ожидать от нее соответствия определенным стандартам, оправдывающего ее/его поддержку, преданность и особую заботу о ее благополучии. Приверженцы как радикального, так и полновесного патриотизма, напротив, любят свою страну безоговорочно и встают на ее сторону, что бы она ни делала, если затронуты ее «безопасность» или «главные интересы».

Бэрон и Нэтансон нашли компромисс между абсолютным космополитизмом, не оставляющим места для привязанности и верности родной стране и соотечественникам, и радикальным, или «сильным», патриотизмом, отрицающим универсальные моральные соображения (кроме тех, которые стали неотъемлемой частью морали своей страны). Они показали, что основные возражения, обычно выдвигаемые против патриотизма как такового, применимы только к его радикальным, или «сильным», но не к «умеренным», или «либеральным», версиям. Последний тип патриотизма не обязательно конфликтует с беспристрастной справедливостью или общечеловеческой солидарностью. Поэтому он будет считаться морально безукоризненным для всех, кроме некоторых приверженцев строгого типа космополитизма.

Тем не менее и Бэрон, и Нэтансону не удалось провести ясное различие между утверждением о моральной непроблематичности их версии патриотизма и утверждением о его моральной необходимости и добродетельности. Похоже, что иногда они предполагают, что показав первое, они показали и второе. Однако между этими двумя утверждениями есть разница, и более сильный довод в пользу умеренного патриотизма все еще предстоит привести.

«Усеченный» патриотизм

Каким может быть довод в пользу того, что умеренный патриотизм морально необходим, что мы должны особым образом заботиться о благополучии своей страны и соотечественников так же, как и о семье и друзьях?

Пожалуй, чаще всего в качестве основания патриотического долга приводят благодарность. Вслед за Сократом из «Крития» Платона (51c-51d), Маурицио Вироли пишет: «... У нас есть моральные обязательства перед нашей страной, потому что мы в долгу перед ней. Мы обязаны ей нашей жизнью, нашим образованием, нашим языком и, в наиболее благоприятных случаях, нашей свободой. Если мы хотим быть нравственными людьми, мы должны хотя бы отчасти возвращать полученное, служа общему благу» (Viroli 1995: 9).

И Сократ, и Вироли преувеличивают блага, которыми одаривает нас наша страна. Естественно, любая благодарность за рождение или воспитание адресуется скорее родителям, чем родине. Но есть и существенные выгоды, которые мы получили от страны. Аргумент здесь состоит в том, что мы обязаны выражать свою благодарность за них и что особая забота о благополучии страны и соотечественников — подходящий для этого способ.

Проблема здесь в том, что благодарность обычно возникает в межличностных отношениях. Мы также говорим о благодарности большим и безличным структурам — школе, профессии или даже стране — но это способ «сжато» выразить благодарность конкретным людям, действовавшим от лица этих структур. Мы не должны быть благодарны за любую оказанную услугу. Если услуга оказана непреднамеренно или преднамеренно, но по неправильному соображению (например, ради общественного имиджа благотворителя), благодарность неуместна. У нас есть нравственный долг быть благодарными (а не просто говорить «спасибо» из вежливости) только тем, кто оказывает нам услуги сознательно и из правильных соображений, то есть из-за заботы о нашем благе. И мы не можем с уверенностью говорить о том, на каких основаниях действуют большие и сложноустроенные институты.

Возможно, мы можем думать о соотечественниках как о собрании индивидов. Должны ли мы быть благодарны им за блага, извлекаемые из сожительства с ними? Опять же, это зависит от тех оснований, которые заставляют их следовать закону и кооперироваться вообще. Но нет какой-то одного основания, общего для всех или хотя бы для большинства. Одни действуют так, не задумываясь об основаниях, другие считают, что это способствует их долгосрочным интересам, третьи же действуют из альтруистических мотивов. Только последняя группа — несомненно, незначительное меньшинство — была бы подходящим объектом нашей благодарности.

Более того, благодарность уместна только за услугу, оказанную свободно, в качестве дара, а не как quid pro quo, услуга за услугу{{2}}. Но большинство услуг, получаемых нами от страны, относятся ко второй группе. Это услуги, за которые мы заплатили своим законопослушным поведением в целом и налогами в частности.

Блага, полученные от своей страны, могут и иначе относится к долгу патриотизма, например, через вопрос о честности. Родная страна — это не земля, населенная незнакомцами, которым мы не должны ничего, что не были бы должны любому другому представителю человечества. Скорее, это общее предприятие, производящее и распределяющее множество благ. Эти блага возможны благодаря сотрудничеству тех, кто живет в стране, участвует в общем предприятии и предан политической системе. Правила, регулирующие сотрудничество и распределяющие повинности и блага, предписывают, помимо прочего, особую заботу о благополучии соотечественников, которая не полагается чужакам. Как говорит Ричард Даггер:

«Соотечественники имеют для нас приоритет, потому что наши обязательства перед ними покоятся на взаимности. Все, вне зависимости от отечества, имеют право на уважение и заботу ... но те, с кем мы участвуем в совместных предприятиях, имеют право на особое признание. Благодаря их сотрудничеству мы наслаждаемся благами предприятия, и честность требует нашей взаимности ... Мы должны наделять наших сограждан особым статусом, они должны обладать приоритетом перед теми, кто находится за пределами особых взаимоотношений, создаваемых нашим политическим предприятием [...] (Наши сограждане) вменяют нам обязательства… среди которых есть обязательство отдавать им приоритет перед не-согражданами» (Dagger 1985: 446, 443).

Этот аргумент объединяет вопросы патриотизма с вопросами политического обязательства, а понятие патриота — с понятием гражданина. В отличие от неформального сотрудничества между, например, квартиросъемщиками, кооперация в масштабах страны регулируется рядом законов. Выполнять свою долю работы в таком совместном предприятии значит просто подчиняться законам, действовать как гражданин. Есть ли у нас моральный долг подчиняться законам нашей страны — это один из центральных вопросов современной политической философии, известный как вопрос политических обязательств. Одним из главных оснований политического обязательства является честность. Если это так, то мы можем сказать, что у нас есть моральный долг следовать законам нашей страны и действовать как граждане, и что этот долг — долг честности. Не соблюдать законы своей страны значит не проявлять взаимность, пользоваться соотечественниками ради собственной выгоды, быть по отношению к ним нечестным. Но хотя патриот — всегда гражданин, гражданин — необязательно патриот. Патриотизм подразумевает особую заботу о родине и соотечественниках, заботу, которая выходит за пределы того, что от нас требуют законы, за пределы того, что мы делаем в качестве граждан, то есть за пределы того, что мы должны делать в силу честности. Отсутствие такой заботы не может быть чем-то нечестным, если только мы не принимаем спорной предпосылки, что сотрудничество в таких масштабах поддерживается и регулируется не только государственным законом, но и моральной нормой, предписывающей особую заботу о благополучии страны и соотечественниках. Дэггер постулирует, что требования соотечественников к нам «достаточно широки и поэтому включают в себя» такую заботу, но не предоставляет аргументов в пользу этого расширения.

Некоторые философы стремятся обосновать патриотический долг с помощью его положительных последствий (см. статью о консеквенциализме). Долг особенным образом заботиться о благополучии страны и соотечественников, как и другие обязанности, универсальные и частные, обосновывается его положительными последствиями. Особые обязательства выступают посредниками между фундаментальными, универсальными обязательствами и делают возможной их наиболее эффективную реализацию. Они устанавливают моральное разделение труда, необходимое из-за того, что наша способность делать добро ограничена нашими ресурсами и обстоятельствами. Каждый из нас может обычно больше помочь тем, кто нам чем-то близок, чем остальным. Уделяя внимание в первую очередь «своему», мы в то же время наиболее успешным образом способствуем благу человечества.

Патриоты сочтут такое видение их любви и верности к своей стране чуждым тому, чем, как они чувствуют, является патриотизм. В этой перспективе долг особой заботы о благополучии родной страны и соотечественников оказывается средством для вменения индивидам некоторых универсальных обязанностей. Своей моральной силой патриотический долг обязан нравственной силе этих универсальных обязанностей. Но если это так, то, как признает сторонник этого понимания патриотизма, «похоже, что “наши соотечественники” не такие уж и особые» (Goodin 1988: 679). Они просто оказываются выгодополучателями наиболее эффективного способа реализации нашей заботы о человечестве в целом. Исчезают особые отношения между патриотом, родиной и соотечественниками — отношения любви и идентификации.

Есть также взгляд на патриотический долг, который, в противоположность консеквеционалистскому подходу, не устраняет, а подчеркивает эти отношения. Этот взгляд на патриотизм как на совместное обязательство (см. статью об особых обязательствах, раздел 4). Он основан на понимании особых отношений как внутренне ценных и включающих в себя обязательство особой заботы о благополучии тех, с кем ты связан. Такие обязательства — это не средства для создания и поддержания таких отношений, но скорее их неотъемлемая часть. Лишь так они могут быть поняты и обоснованы, равно как и эти отношения могут быть поняты лишь как включающие в себя те обязательства, что к ним относятся (хотя к ним обносится и многое другое). К примеру, тот, кто отрицает, что у него есть обязательство особым образом заботиться о благополучии друга, показывает, что он больше не воспринимает его как друга и что для него дружба закончилась. Тот, кто отрицает, что у людей вообще есть обязательство особым образом заботиться о благополучии их друзей, показывает, что не понимает, что такое дружба.

Эндрю Мэйсон выдвинул аргумент в пользу обязательства особой заботы о благополучии соотечественников, основанный на ценности, укорененной в наших отношениях с ними, то есть в отношениях общего гражданства. Под «гражданством» он имеет в виду не просто правовой статус, а моральный смысл термина, подразумевающий равное положение. В этом смысле гражданство — это внутренне ценное отношение, обосновывающее некоторые особые обязательства, которые есть у сограждан по отношению друг к другу. Что ж, у гражданства определенно есть существенная инструментальная ценность, но почему оно ценно само по себе?

Гражданство обладает внутренней ценностью, поскольку, будучи гражданином, человек является членом коллектива, в котором он имеет равный с остальными членами статус и за счет этого получает признание. Этот коллектив имеет существенный контроль над условиями, в которых существует его члены (таким контролем не обладает индивидуально никто из членов). Он предлагает им возможность внести свой вклад в культурную среду, в который определяются законы и политика, и участвовать прямыми и косвенными способами в создании этих законов и мер (Mason 1997: 442).

Далее Мэйсон утверждает:

«Быть гражданином отчасти значит взять на себя особые обязательства. Эти обязательства наполняют содержанием то, что значит быть преданным и верным согражданином. Они обоснованы благом, извлекаемым из более широких отношений, которым способствуют. В частности, у граждан есть друг перед другом обязательство полноценным образом участвовать в общественной жизни и отдавать приоритет нуждам сограждан» (442).

Первое из этих двух особых обязательств можно не учитывать, так как оно относится скорее к гражданству, чем к патриотизму. Вопрос во втором. Если у нас и в самом деле есть совместное обязательство особым образом заботиться о соотечественниках, то причина этого в том, что наша связь с ними внутренне ценна и неразрывно связана с этим обязательством. Можно счесть, что внутренняя ценность нашей совместности — спорный вопрос. Но даже признавая ее, возможно отрицать утверждение о существовании этого обязательства. Если кто-то отрицает, что у нее/него есть обязательство особой заботы о благополучии своей страны и соотечественников, выходящее за пределы того, что установлено законами его страны и той заботы, которую она/он проявляет к человечеству, значит ли это, что она/он перестали быть гражданами (в смысле равного статуса)? Если она/он отрицает, что у граждан вообще есть это обязательство, выдает ли это ее/его непонимание того, что такое гражданство (в обозначенном смысле)? Оказавшись перед выбором между спасением жизни кого-то из двух незнакомцев, есть ли у нее/него бесспорный долг спасти того, который является соотечественником? Позиция Мэйсона вынуждает его ответить «да» в каждом случае, но все три утверждения неубедительны (Primoratz, 2009).

Выходит, что все основные аргументы в пользу того, что патриотизм — это долг, сталкиваются с серьезными возражениями. Пока не придуман новый, более убедительный довод в пользу патриотизма, у нас нет достаточных оснований считать его моральным долгом.

Если патриотизм — это не долг, есть ли у него моральная ценность? Те, кто заботятся о благополучии других больше, чем требуется, считаются (при прочих равных) лучшими людьми, чем остальные, примером сверхдолжной добродетели.{{3}}

Патриотизм — это особая забота о благополучии своей страны и соотечественников, забота, превышающая то, что мы должны другим людям и сообществам. Не является ли тогда патриот (при прочих равных) с точки зрения нравственности лучшим человеком, чем прочие из нас? Не является ли патриотизм сверхдолжной добродетелью?

Стандартный пример такой добродетели — это забота о тех, кто находится в чрезвычайно бедственном положении. Такую добродетель демонстрировали Мать Тереза в поздний период ее жизни или организация «Врачи без границ». Но они выступают воплощенной моральной добродетелью по той же причине, по которой меньшая степень заботы о других является нашим общим моральным долгом. Одна и та же моральная ценность, сочувствие нуждающимся и оказываемая им помощь, обосновывает определенную степень заботы о других в качестве общего морального долга и объясняет, почему значительно более высокая степень такой заботы является моральным идеалом. Тем не менее это объяснение не применимо к патриотизму. Патриотизм — это не еще один пример долга заботы о других. Это особая забота о моей стране, потому что это моя страна, о моих соотечественниках, потому что они мои соотечественники. В отличие от Матери Терезы и «Врачей без границ», заботящихся о всех нуждающихся, больных и умирающих, которым они могут помочь, забота патриота по определению выборочна. И выборка производится с помощью слова «мой». Но слово «мой» само по себе не может играть решающую роль в аргументации, якобы демонстрируя моральную ценность определенной позиции. Если бы оно могло это делать, то таким же образом можно было бы доказать моральную ценность других типов пристрастности, таких как трайбализм, расизм или сексизм.

Если патриотизм — это не моральный долг и не сверхдолжная добродетель, то все его моральные претензии оказываются отсечены. У него нет позитивной моральной значимости. С точки зрения морали, нет ничего, что можно было бы сказать в его пользу. Все мы предпочитаем разные места и разных людей, идентифицируем себя с многими группами, большими и малыми, думаем о них, как в каком-то смысле о своих, и выказываем определенную степень особой заботы об их членах. Но как бы ни были в других отношениях важны эти предпочтения, эти идентификации и эта забота, у них нет позитивного морального смысла. Они морально позволительны до тех пор, пока держатся в определенных пределах, но сами по себе морально нейтральны. Это верно и по отношению к патриотизму (Primoratz 2002).

Этический патриотизм

Все четыре разновидности патриотизма, рассмотренные до сих пор, стараются защитить и поспособствовать тому, что можно назвать мирскими, т. е. неморальными интересами родины: ее политическая стабильность, военная мощь, богатство, влияние на международной арене и культурная активность. Они различаются в отношении того, в какой степени эти интересы будут поощряться: приверженцы радикального и «сильного» патриотизма готовы зайти насколько угодно далеко, тогда как те, чей патриотизм умерен или усечен, признают ограничения, накладываемые универсальными моральными соображениями. Марча Бэрон предлагает расширить патриотическую обеспокоенность процветанием страны, чтобы она включала и «моральное процветание» (см. раздел: 2.2.3).

Таким образом, позиция Бэрон находится между обычным «мирским» патриотизмом и тем, что можно назвать отдельной этической разновидностью патриотизма. Такой этический патриотизм не заинтересован в благополучии страны в обыденном, не-моральном смысле. Вместо этого он сосредотачивается на ее особом, моральном благополучии, на ее моральной идентичности и целостности. Патриот такого рода выражал бы любовь к стране не за счет бережливого отношения к ее ресурсам, сохранения ее природной красоты и исторического наследия, не за счет стремления сделать ее богатой, сильной, культурно выдающейся или влиятельной на мировой арене. Вместо этого он бы старался, чтобы его страна соответствовала моральным требованиям и продвигала бы моральные ценности дома и за рубежом. Он бы работал на справедливое и гуманное общество у себя на родине, стремился бы, чтобы страна действовала справедливо и за своими границами и проявляла бы общечеловеческую солидарность к нуждающимся, как бы далеки и незнакомы они ни были. От также был бы озабочен моральной репутацией страны в прошлом и ее последствиями для настоящего. Он бы поддерживал проекты, исследующие темные главы истории страны, признающие несправедливости, совершенные в прошлом и соответствующим образом на них реагирующие, будь то принесение извинений или компенсация ущерба, и добиваясь того, чтобы такие ошибки больше не повторились.

Сторонник этого этического патриотизма хотел бы видеть торжество справедливости, уважение прав, человеческой солидарности, действующей в любом месте и в любое время. Но ее/его патриотизм проявлялся бы в заботе о том, чтобы ее/его страна руководствовалась этими моральными принципами и ценностями. В заботе, которая была бы более постоянной и ощущаемой более глубоко, чем забота об осуществлении этих принципов на общем уровне. Она/он бы считали, что ее/его моральная идентичность неразрывно связана с идентичностью страны, и что моральное прошлое страны — это и ее/его моральное прошлое. В отличие от более «мирского» патриота, она/он могли бы и не чувствовать особой гордости за мирские заслуги и достоинства своей страны. Она/он были бы горды ее нравственной репутацией, если бы она того заслуживала. Но ее/его патриотизм выражались бы прежде всего в критическом подходе к своей стране и соотечественникам. Она/он бы чувствовали, что имеют право и, более того, обязанность подвергать их критическому моральному анализу и делать это как патриоты.

Хотя у нас нет моральных причин быть сторонником более «мирского» патриотищма, у нас есть причины в особой степени заботиться о моральном благополучии нашей страны. Как правило, если по отношению к кому-то совершается зло, то кто-то другой получает от этого выгоду. Если страна поддерживает несправедливую или бесчеловечную практику, или устанавливает несправедливый или бесчеловечный закон или политику, по крайней мере некоторые, а иногда и многие из ее граждан получают от этого выгоду. Иногда такая практика, законодательство или политика затрагивают людей за пределами страны. В таком случае выгоду может получать все население. Ответственность за несправедливость или отсутствие элементарной человеческой солидарности лежит на тех, кто принимает решения и воплощает их в жизнь. Она также лежит на тех, кто поддерживает такие решения и их реализацию. Но некоторая ответственность в связи с этим может также лежать и на тех, кто не принимал и не реализовывал решения и даже не поддерживал их, но получал выгоды, которые создавались такой практикой, законом или политикой.

В определенной степени соучастниками могут быть также те, кто не принимает участие в разработке и воплощении аморальных практик, законов или политики, не поддерживает их или извлекает из них выгоды, но получает различные выгоды статуса гражданина этой страны. Членство в обществе или государстве и идентификация с ними может принести существенную психологическую выгоду за счет чувства принадлежности, поддержки и безопасности. Если человек принимает эти выгоды, зная об аморальных практиках, законах или политике, или не зная, но не имея для этого оправданий, то его тоже можно назвать соучастником несправедливости. Конечно, он соучаствует в преступлениях не каузально, он не контролирует их ход и не принимает связанные с ними выгоды. Но, получая выгоду от объединения с теми, кто творит злодеяния, он в некотором смысле подписывается под ними и присоединяется к тем, кто по-настоящему несет вину. Его степень причастности и вина меньше, но какую-то моральную ответственность он все же несет и какого-то порицания заслуживает. Он не может добросовестно сказать: «Эти преступления ко мне не относятся. Я к ним никоим образом не причастен».

Если это так, то у нас есть причины культивировать и проявлять особую заботу о моральной идентичности и цельности нашей страны. Делая это, мы заботимся о важном аспекте нашей собственной моральной идентичности и целостности. Тогда как обычный, «мирской» патриотизм не необходим морально и не добродетелен, а в лучшем случае морально позволителен, этический патриотизм достаточно часто может быть моральным долгом (Primoratz 2006).

Политический смысл патриотизма

Пока моральные философы обсуждают статус патриотизма как пример проблемы примирения универсальных моральных соображений и конкретных привязанностей, политические теоретики прежде всего заинтересованы в патриотизме как в этосе упорядоченного государства и противоядии от национализма. Со времен появления национальных государств было принято считать, что какая-то форма национализма необходима в качестве дополитической основы единства государства, которая делает возможной солидарность среди граждан и предоставляет им мотивацию участвовать в общественной жизни и жертвовать чем-то ради общего блага. Как пишет Роджер Скрутон, «для безопасности либерального государства граждане должны понимать национальные интересы как нечто отличное от государственных интересов. Только первые могут пробудить в гражданах тот дух жертвенности, от которого зависят вторые» (Scruton 1990: 319). Однако в течение XX в. национализм был глубоко скомпрометирован, и это заставило политических теоретиков искать ему альтернативы. Некоторые утверждали, что подчеркнуто политический патриотизм может выполнять объединительную функцию национализма, избегая связанных с ним опасностей. Этот «новый патриотизм» отказывается от таких дополитических уз, как общее происхождение, язык или культура, или по крайней мере снимает с них акцент. Он поощряет любовь и верность к родному политическому сообществу, его законам, институтам, а также правам и свободам, которые делают их возможными.

Учитывая чудовищную историю национал-социализма, неудивительно, что немецкие мыслители в особенности должны с подозрением относиться к патриотизму, неотделенному от национализма. Уже в 1959-м г. политический теоретик Дольф Штернбергер призвал к новому пониманию понятия отечества. «Отечество — это “республика”, которую мы создаем для нас самих. Отечество — это конституция, которой мы даем жизнь. Отечество — это свобода, которой мы обладаем по-настоящему, только когда сами способствуем ей, пользуемся ею и стоим на ее страже» (Sternberger 1990: 12). В 1979-м г., в 30-ю годовщину Федеративной Республики, он ввел в оборот термин «конституционный патриотизм» (Verfassungspatriotismus), чтобы описать так понятую верность родине (13-16). Позже термин был подхвачен Юргеном Хабермасом в контексте изучения дела по преодолению дополитических, т. е. национальных и культурных, привязанностей в общественной жизни и замены их на новую, постнациональную, чисто политическую идентичность, укорененную в законах и институтах свободного демократического государства. Хабермас утверждает, что эта идентичность, выраженная и подкрепленная конституциональным патриотизмом, может предоставить надежное основание для такого государства, учитывая этническую и культурную неоднородность большинства стран Западной Европы. Она также может содействовать дальнейшей европейской интеграции и дать противоядие против «шовинизма изобилия», соблазнительного для европейских стран (Habermas 1990).

Конституционный патриотизм — самая обсуждаемая, но не единственная разновидность «нового патриотизма».

Другая разновидность — это «патриотизм соглашения», предлагаемая Джоном Х. Шааром как подходящее решение для стран, чье население слишком этнически и культурно неоднородно для «естественного патриотизма». Главный пример Шаара — США, чьих граждан «связала не кровь или религия, не традиция или территория, не стены и обычаи города, но политическая идея ... соглашение, приверженность набору принципов и обмен обещаниями поддерживать и развивать определенные обязательства» (Schaar 1981: 291). Еще одна разновидность — «патриотизм свободы», предложенный Маурицио Вироли, который призывает вернуться к тому, чем патриотизм был до того, как оказался поставлен на службу национальному государству и растворен в национализме — любовью к законам и институтам родной политической системы и к той общей свободе, которую они делают возможной (Viroli 1959).

Это новая, подчеркнуто политическая версия патриотизма была встречена одновременно с симпатией и скепсисом. Те, кому она была симпатична, обсуждали перспективы европейского конституционного патриотизма (см.: Müller 2007: 93–139). Скептики утверждали, что патриотизм, отделенный от всех дополитических привязанностей и идентичностей, создает слишком хрупкое чувство идентичности и слишком слабую мотивацию для политического участия. Они утверждали, что патриотизма, понятого таким образом, «не достаточно» (Canovan 2000).

Библиография

На русском языке:

Андерсон Б. (2016) Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. — М.: Кучково поле.

Кедури Э. (2010) Национализм. — СПб.: Алетейя.

Макиавелли Н. Рассуждения о Первой Декаде Тита Ливия // Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о

Первой Декаде Тита Ливия. СПб., 1862.

Оруэлл Дж. Заметки о национализме // Сочинения. Т. 2. Пермь, 1992. С. 236-257.

Толстой Л.Н. Патриотизм или мир // Собрание сочинений. Т. 90. М., 1958. С. 43-45; Толстой Л.Н. Письмо

М.Э. Здзеховскому // Там же, Т. 68, С. 165-170.

На английском языке:

Acton, Lord, 1972, “Nationality,” Essays on Freedom and Power, Gloucester: Peter Smith, 141–70.

Anderson, Benedict, 1991, Imagined Communities: Reflections on the Origins and Spread of Nationalism, rev. ed., London: Verso.

Anderson, John P., 2003, “Patriotic Liberalism,” Law and Philosophy, 22: 577–95.

Appiah, Kwame Anthony, 2005, The Ethics of Identity, Princeton: Princeton University Press.

Archard, David, 1995, “Three Ways to Be a Good Patriot,” Public Affairs Quarterly, 9: 101–13.

–––, 1999, “Should We Teach Patriotism?” Studies in Philosophy and Education, 18: 157–73.

Arneson, Richard J., 2005, “Do Patriotic Ties Limit Global Justice Duties?” Journal of Ethics, 9: 127–50.

Audi, Robert, 2009, “Nationalism, Patriotism, and Cosmopolitanism in an Age of Globalization,” Journal of Ethics, 13: 365–81.

Bader, Veit, 1999, “For Love of Country,” Political Theory, 27: 379–97.

–––, 2005, “Reasonable Impartiality and Priority for Compatriots: A Critique of Liberal Nationalism’s Main Flaws,” Ethical Theory and Moral Practice, 8: 83–103.

Baron, Marcia, 1989, “Patriotism and ‘Liberal’ Morality,” in D. Weissbord (ed.), Mind, Value, and Culture: Essays in Honor of E.M. Adams, Atascadero: Ridgeview Publishing Co., 269–300. Reprinted with a postscript in Primoratz (ed.), 2002.

Billig, Michael, 1995, Banal Nationalism, London: Sage Publications.

Blattberg, Charles, 2003, “Patriotic, Not Deliberative, Democracy,” CRISPP: Critical Review of International Social and Political Philosophy, 6: 155–74.

Boutros, Victor, 2003, “Patriotism and International Aid: An Analysis of Alasdair MacIntyre’s ‘Is Patriotism a Virtue?’,” Contemporary Philosophy, 25: 9–16.

Boxill, Bernard B., 2009, “Frederick Douglass’s Patriotism,” Journal of Ethics, 13: 301–17.

Breda, Vito, 2004, “The Incoherence of the Patriotic State: A Critique of ‘Constitutional Patriotism’,” Res Publica, 10: 247–65.

Brighouse, Harry, 2006, “Justifying Patriotism,” Social Theory and Practice, 32: 547–58.

Busch, Hans Jürgen, and Ulrich Dierse, 1989, “Patriotismus,” in Joachim Ritter and Karlfried Gründer (eds.), Historisches Wörterbuch der Philosophie (Volume 7), Basel: Schwabe & Co., 207–17.

Callan, Eamon, 2006, “Love, Idolatry, and Patriotism,” Social Theory and Practice, 32: 525–46.

–––, 2010, “The Better Angels of Our Nature: Patriotism and Dirty Hands,” Journal of Political Philosophy, 18: 249–70.

Canovan, Margaret, 2000, “Patriotism Is Not Enough,” British Journal of Political Science, 30: 413–32. Reprinted in Primoratz (ed.), 2002.

Cohen, Joshua (ed.), 1996, For Love of Country: Debating the Limits of Patriotism, Boston: Beacon Press.

Cronin, Ciaran, 2003, “Democracy and Collective Identity: A Defence of Constitutional Patriotism,” European Journal of Philosophy, 11: 1–28.

Dagger, Richard, 1985, “Rights, Boundaries, and the Bonds of Community: A Qualified Defense of Moral Parochialism,” American Political Science Review, 79: 436–47.

Dombrowski, Daniel, 1992, “On Why Patriotism Is not a Virtue,”International Journal of Applied Philosophy, 7: 1–4.

Gaffney, James, 1993, “Patriotism: Virtue or Vice?” Philosophy and Theology, 8: 129–47. A revised version is reprinted in Igor Primoratz (ed.), 2007, Politics and Morality, Basingstoke: Palgrave Macmillan.

Gilbert, Margaret, 2009, “Pro Patria: An Essay on Patriotism,” Journal of Ethics, 13: 319–46.

Gomberg, Paul, 1990, “Patriotism Is Like Racism,” Ethics, 101: 144–50. Reprinted in Primoratz (ed.), 2002.

Goodin, Robert E., 1988, “What Is So Special about Our Fellow Countrymen?” Ethics, 98: 663–86. Reprinted in Primoratz (ed.), 2002.

Gordon, Rupert H., 2000, “Modernity, Freedom, and the State: Hegel’s Concept of Patriotism,” Review of Politics, 62: 295–325.

Habermas, Jürgen, 1992, “Citizenship and National Identity: Some Reflections on the Future of Europe,” Praxis International, 12: 1–19. Reprinted in Habermas, Between Facts and Norms: Contributions to a Discourse Theory of Law and Democracy, William Rehg (trans.), Cambridge, MA: MIT Press, 1998.

Hulas, Maciej, and Stanislaw Fel (eds.), 2015, Intricacies of Patriotism: Towards a Complexity of Patriotic Allegiance, Frankfurt am Main: Peter Lang.

Kateb, George, 2000, “Is Patriotism a Mistake?” Social Research, 67: 901–24. Reprinted in Kateb,Patriotism and Other Mistakes, Ithaca: Yale University Press, 2006.

Kedourie, Elie, 1985, Nationalism, 3rd edition, London: Hutchinson.

Keller, Simon, 2005, “Patriotism as Bad Faith,” Ethics, 115: 563–92.

–––, 2007a, The Limits of Loyalty, Cambridge: Cambridge University Press.

–––, 2007b, “Are Patriotism and Universalism Compatible?” Social Theory and Practice, 32: 609–24.

–––, 2009, “Making Nonsense of Loyalty to Country,” in Bodewijn de Bruin and Christopher S. Zurn (eds.), New Waves in Political Philosophy, Basingstoke: Palgrave Macmillan, 87–104.

Khan, Carrie-Ann Biondi, 2003, “The Possibility of Liberal Patriotism,” Public Affairs Quarterly, 17: 265–90.

Kleingeld, Pauline, 2000, “Kantian Patriotism,” Philosophy & Public Affairs, 29: 313–41.

–––, 2003, “Kant’s Cosmopolitan Patriotism,” Kant–Studien, 94: 299–316.

Kleinig, John, Simon Keller, and Igor Primoratz, 2015, The Ethics of Patriotism: A Debate, Oxford: Wiley Blackwell.

Kodelja, Zdenko, 2011, “Is Education for Patriotism Morally Required, Permitted or Unacceptable?” Studies in Philosophy and Education, 30: 127–40.

Königs, Peter, 2012, “Patriotism: A Case Study in the Philosophy of Emotions,” Grazer Philosophische Studien, 85: 299–309.

Machiavelli, Niccolò, 1998 [1518], The Discourses, B. Crick (ed.), L.J. Walker (trans.), Harmondsworth: Penguin Books.

MacIntyre, Alasdair, 1984, Is Patriotism a Virtue? (The Lindley Lecture), Lawrence: University of Kansas. Reprinted in Primoratz (ed.), 2002.

Mason, Andrew, 1997, “Special Obligations to Compatriots,” Ethics, 107: 427–47.

McCabe, David, 1997, “Patriotic Gore, Again,” Southern Journal of Philosophy, 35: 203–23. Reprinted in Primoratz (ed.), 2002.

Miller, David, 2005, “Reasonable Partiality towards Compatriots,” Ethical Theory and Moral Practice, 8: 63–81.

Michelman, Frank I., 2001, “Morality, Identity and Constitutional Patriotism,” Ratio Juris, 14: 253–70.

Müller, Jan-Werner, 2007, Constitutional Patriotism, Princeton: Princeton University Press.

Moore, Margaret, 2009, “Is Patriotism an Associative Duty?” Journal of Ethics, 13: 383–99.

Nathanson, Stephen, 1989, “In Defense of ‘Moderate Patriotism’,” Ethics, 99: 535–52. Reprinted in Primoratz (ed.), 2002.

–––, 1993, Patriotism, Morality, and Peace, Lanham: Rowman & Littlefield.

–––, 2009, “Patriotism, War, and the Limits of Permissible Partiality,” Journal of Ethics, 13: 401–22.

–––, 2016, “Immigration, Citizenship, and the Clash Between Partiality and Impartiality,” in Ann Cudd and Win-chiat Lee (eds.), Citizenship and Immigration, New York: Springer, 137–52.

Nussbaum, Martha, 2012, “Teaching Patriotism: Love and Critical Freedom,” University of Chicago Law Review, 79: 215–51.

Oldenquist, Andrew, 1982, “Loyalties,” Journal of Philosophy, 79: 173–93. Reprinted in Primoratz (ed.), 2002.

Orwell, George, 1968, “Notes on Nationalism,” Collected Essays, Journalism and Letters, Sonia Orwell and Ian Angus (eds.), London: Secker & Warburg, vol. 3, 361–80.

Primoratz, Igor, 2002, “Patriotism: A Deflationary View,” Philosophical Forum, 33: 443–58.

–––, 2006, “Patriotism: Worldly and Ethical,” in Igor Primoratz and Aleksandar Pavković (eds.),Identity, Self-Determination and Secession, Aldershot: Ashgate Publishing, 91–106.

–––, 2009, “Patriotism and the Value of Citizenship,” Acta Analytica, 24: 63–67.

Primoratz, Igor (ed.), 2002, Patriotism, Amherst: Humanity Books.

Primoratz, Igor, and Aleksandar Pavković (eds.), 2007, Patriotism: Philosophical and Political Perspectives, Aldershot: Ashgate Publishing.

Schaar, John H., 1981, “The Case for Patriotism,” Legitimacy in the Modern State, New Brunswick: Transaction Books, 285–311. Reprinted in Primoratz (ed.), 2002.

Scruton, Roger, 1990, “In Defence of the Nation,” The Philosopher on Dover Beach, Manchester: Carcanet, 299–328.

Shue, Henry, 1988, “Mediating Duties,” Ethics, 98: 687–704.

Singer, Peter, 2002, One World: The Ethics of Globalization, New Haven: Yale University Press.

Somerville, John, 1981, “Patriotism and War,” Ethics, 91: 568–78.

Soutphommasane, Tim, 2012, The Virtuous Citizen: Patriotism in a Multicultural Society, Cambridge: Cambridge University Press.

Sternberger, Dolf, 1990, Verfassungspatriotismus (Schriften, vol. 10), Frankfurt/M.: Insel Verlag, 11–31.

Tan, Kok-Chor, 2004, Justice without Borders: Cosmopolitanism, Nationalism and Patriotism, Cambridge: Cambridge University Press.

Tolstoy, Leo, 1987, “On Patriotism” and “Patriotism, or Peace?” Writings on Civil Disobedience and Nonviolence, Philadelphia: New Society Publishers, 51–123, 137–47.

Vincent, Andrew, 2009, “Patriotism and Human Rights: An Argument for Unpatriotic Patriotism,” Journal of Ethics, 13: 347–64.

Viroli, Maurizio, 1995, For Love of Country: An Essay on Patriotism and Nationalism, Oxford: Oxford University Press.

Weil, Simone, 1952, The Need for Roots, trans. A.F. Wills, London: Routledge & Kegan Paul.

Wellman, Christopher Heath, 2000, “Relational Facts in Liberal Political Theory: Is there Magic in the Pronoun ‘My’?” Ethics, 110: 537–62.

–––, 2001, “Friends, Compatriots, and Special Political Obligations,” Political Theory, 29: 217–36.

Zmora, Hillay, 2004, “Love of Country and Love of Party: Patriotism and Human Nature in Machiavelli,” History of Political Thought, 25: 424–45.

Поделиться статьей в социальных сетях:
Переведено: Антон Ксенофонтов
Digital object identifier (DOI): 10.34704/BKN.2019.01.001.2019.75.20.064
Как цитировать эту статью: Игорь Приморатц(Igor Primoratz). Патриотизм [электронный ресурс] / пер.с англ. Антон Ксенофонтов//Brick of Knowledge. URL:https://brickofknowledge.com/articles/patriotizm