KILINSON

Замечательно, когда эти слова звучат как подтверждение нравственности поступка. Тогда они высказываются с уважением, с признанием готовности самопожертвования во имя понятных общественных ценностей. Встать на защиту Родины, вступиться за слабого, уступить место тому, кто в нем больше нуждается. Список благих дел неисчерпаем.

Но бывают и другие случаи использования этого речения. Очевидно, что в них уже не говорится о нравственности. Более того, идея нравственности в поступке игнорируется, даже низвергается тем, что индивидуальное мнение (выгода) выводится в абсолютный приоритет. Нельзя сказать, что такое поведение господствует там, где нет понимания ценностных противоречий. «Для лакея нет героя не потому, что герой не является таковым, а потому, что лакей есть лакей», – написал по этому поводу Гегель, подразумевая, что лакей не может различить благородство (возвышенное) от невежества: он либо приближается к тому, что вызывает восхищение, «либо снижает великое до своего уровня». Здесь ситуация иная. И человек и общество, в котором выносится этот моральный вердикт, понимают возвышенное, но их податливая совесть удовлетворяется аргументами, приобретающими силу от публичной поддержки, вне нравственной оценки содеянного. Разумеется, такая «солидарность» коренится на партнерском содействии друг другу, по молчаливому согласию полагающемуся на правило: «ты – мне, я – тебе».

Примечательно об этом в малой прозе написал Кафка, назвав свой рассказ, длиною в абзац, – «Содружество подлецов».

«Было некогда содружество подлецов, то есть это были не подлецы, а обыкновенные люди. Они всегда держались вместе. Если, например, кто-то из них подловатым образом делал несчастным кого-то постороннего, не принадлежащего к их ассоциации, — то есть опять-таки ничего подлого тут не было, все делалось как обычно, как принято делать — и затем исповедовался перед содружеством, они это разбирали, выносили об этом суждение, налагали взыскание, прощали и так далее. Зла никому не желали, интересы отдельных лиц и ассоциации соблюдались строго, и исповедующемуся подыгрывали: «Что? Из-за этого ты огорчаешься? Ты же сделал то, что само собой разумелось, поступил так, как должен был поступить. Все другое было бы непонятно. Ты просто перевозбужден. Приди в себя!» Так они всегда держались вместе, даже после смерти они не выходили из содружества, а хороводом возносились на небо. В общем, полет их являл картину чистейшей детской невинности. Но поскольку перед небом все разбивается на свои составные части, они падали поистине каменными глыбами».

Уместно заметить: такое содружество мы иногда находим в самих себе, оправдывая свои не лучшие поступки подтянутыми причинами, фактами, трудностями. Так на уровне предрассудка договариваются со сговорчивой совестью. В православном сознании (как и в других традиционных религиях) самооправдание является большим грехом. «Смысл этого порока в том, что человек не видит, а точнее, не хочет видеть за собой вины, не признает своей греховности. В глазах других людей такая личность пытается выглядеть незапятнанной, вместе с тем считая себя эталоном во всех отношениях» (монах Кирилл Попов). Этого можно избежать прибегая к разумной самокритике. Исповедь перед самим собой – верный путь нравственного совершенствования, избавляющий, в том числе, от привычки оправдываться и выносить себе какие-либо положительные моральные постановления за сомнительные поступки.