KILINSON

Влекомый страстью и истине, в Саис

Пришел однажды юноша, который,

Стремясь постигнуть тайную науку

Египетских жрецов, уже прошел

Немало ступеней к высотам духа;

Но рвался он вперед неудержимо,

Учитель отвечать не успевал

На все его вопросы. «Чем владею, —

Твердил он, — если не владею всем?

В познанье есть ли много или мало?

Ведь истина — не чувственная радость,

Которой мы, как суммою, владеем:

Порою — меньшей, а порою — большей.

Нет! Истина от века неделима!

Из радуги возьми лишь цвет единый

Иль из гармонии единый звук —

И ты ни с чем останешься, погибнет

Прекрасное единство красок, звуков».

Однажды, так беседуя, они

Вступили в одинокий круглый зал,

Где юноша увидел изваянье,

Покрытое завесой; с изумленьем

Учителя спросил он: «Что таится

Здесь под покровом этим?» И в ответ

Услышал: «Это — истина». — «Возможно ль? —

Воскликнул он. — Я к истине стремлюсь,

А здесь она таится под завесой?»

«Об этом ты спроси богов, — сказал

Ему учитель. — Ни один из смертных,

Так боги молвят, да не смеет тронуть

Священной ткани дерзостной рукой,

Пока ее мы сами не поднимем.

А если человек сорвет ее,

Тогда...» — «Тогда?..» — «Он истину узрит». —

«Какой оракул странный! Неужели

И ты, ты сам не поднял этой ткани?» —

«Я? Никогда! И даже искушенья

Не испытал ни разу...» — «Я не в силах

Тебя понять. Ведь если отделяет

От истины лишь тонкая завеса...» —

«Но и закон! — прервал его учитель. —

Весомее, чем мнишь, завеса эта.

Она, поверь мой сын, для рук легка,

Но тяжела для совести людской».

В раздумье юноша домой вернулся.

Томясь познанья жаждою, без сна

Он мечется, горя, на душном ложе

И в полночь вдруг встает. Неверным шагом,

Непобедимой силою влеком,

Подходит к храму. Здесь, легко и ловко

Одолевая стену, он с нее

Соскакивает прямо в круглый зал.

Достигнув цели, он стоит во мраке,

Со всех сторон объятый тишиной,

И мертвое безмолвье нарушают

Лишь отзвуки шагов по гулким плитам.

Мерцая, через купол проникает

Голубовато-белый луч луны;

И, словно бог, спустившийся на землю,

Под сумрачными сводами блестит

В таинственном покрове изваянье.

Подходит он, дрожат его колени,

Рука сама уж тянется к святыне,

Как вдруг его пронзил озноб и жар,

И он рукой незримою отброшен.

«Несчастный, что ты хочешь сделать? — так

В душе его взывает верный голос. —

Ты божество задумал испытать?»

«Да не коснется этой ткани смертный,

Пока ее мы сами не поднимем», —

Так рек оракул. Но не он ли молвил:

Покров поднявший — истину узрит?»

Нет, будь что будет, я его сорву!

И громко крикнул он: «Хочу увидеть!» —

«Видеть!» —

С насмешкой гулко повторило эхо.

Так он воскликнул и сорвал покров.

«И что ж, — вы спросите, — ему открылось?»

Не знаю. Только полумертвым, бледным

Он утром найден был у ног Изиды.

О том, что видел он и что узнал,

Он не поведал никому. Навеки

Он разучился радоваться жизни;

Терзаемый какой-то тайной мукой,

Сошел он скоро в раннюю могилу...

«О, горе тем, — твердил он неизменно

В ответ на все расспросы, — горе тем,

Кто к истине идет путем вины!

Она не даст отрады человеку».