KILINSON

В Древней Греции человек определялся как «говорящее животное». В дальнейшем это выражение трансформировалось в известную латинскую формулу «разумное животное». Оба определения верны и по существу дополняют друг друга. Разум невозможен без речи, так как мыслим мы понятиями, а понятия выражаются и представляются в нашем сознании с помощью слов языка. «Происходящая внутри души беззвучная беседа ее с самой собой и называется у нас мышлением», – подметил ещё Платон, верно истолковавший мышление как душевный разговор.

Язык не может существовать без говорения; только такой способ коммуникации между людьми изначально делает человека человеком. Иначе одинокое животное (в смысле не ищущее через со-общение с другим общезначимое понимание мира) несмотря на то, что будет иметь способность развиться в человека, таковым никогда не станет. Так как язык раскрывает человеческое в человеке, а такое возможно лишь находящемуся над сферой человеческого, очевидно его верховенство над человеческой природой. То есть, язык, хоть и используется человеком по своему усмотрению, ему самому не принадлежит, скорее наоборот, язык владеет человеком. Верно будет сказано, что язык говорит через человека, являясь единящим началом всего человеческого. Словами немецкого философа Иоганна Готлиба Фихте: «Говорит, собственно, не человек, но в нем говорит человеческая природа, и извещает себя другим ему подобным существам». Таким образом, язык представляет собой самостоятельный род бытия, в значительной степени не зависимый от человека.

Если фундаментальное значение раз-говора (разрозненного говора, логоса) для человека понятно, то роль молчания (тишины) не всегда удостаивается должного внимания. А есть ли смысл у молчания? Да. И не менее важный, чем у говорения.

Сам говор невозможен без тишины – именно в сочетании напряжённости звука и пустоты тишины, рождается меняющийся во времени сигнал-импульс, знак. Этот знак в дальнейшем интерпретируется сознанием слушателя в смысловое содержание полученного со-общения. Таким образом физическая возможность говорения, по сути, устная речь, обусловлена наличием двух противоположностей – звукового знака (звона) и тишины (молчания).

В онтологическом смысле любому говорению предшествует слушание. Прежде чем заговорить, человек должен услышать «призыв бытия» в виде «звона тишины», – в этой тишине предметы реальности–вещи обращаются (вещают) к сознанию человека, чтобы быть выраженными в слове-понятии. Тогда непосредственное созерцание реальности остается в памяти образами-понятиями, означенными и выраженными в словах. Слушание, таким образом, указывает на установление связи человека и мира вещей, на конструирование в нашем сознании осмысленной картины мира. По этому поводу выразительно высказался Людвиг Витгенштейн, заявивший, что «границы моего языка (который я понимаю) обозначают границы моего мира».

Этой же фразой Витгенштейн обозначил существование границ понимания/реальности мира, за которыми любое суждение будет бессмысленным, да и попросту недоступным человеку. «О чем невозможно говорить, о том следует молчать», – так австрийский философ отметил еще один смысл молчания, когда постижение тайны мироздания лежит за пределами осмысленного использования языка (по ту сторону пространства, времени, логического мышления), очерчивающего, в свою очередь, границы того, что можно сказать о мире. О столкновении с этим неизведанным драматически написал в своем незаконченном рассказе «Ultima Thule» Владимир Набоков. По замыслу книги, соприкосновение с высшей истиной экзистенциально меняет личность человека и вызывает «удивление, доведенное до потрясающих, невообразимых размеров», которое «может подействовать крайне болезненно» и лишь случайно не убить соприкоснувшегося с ней.

Безмолвие, связывающее мистическим образом дух человека со сферой невыразимого и немыслимого выступает в христианстве (исихазме) как особая практика сосредоточения, очищения, самоуглубления. Им соответствуют особые типы религиозного поведения – удаление себя от мира, отшельничество и др. Именно в этом безмолвии снимаются все логические противоречия и антиномии человеческого мышления, возникающие в мирской жизни, а сердце верующего приобщается к божественному началу. «И лишь молчание понятно говорит», – написал о смысле такого молчания русский поэт Василий Андреевич Жуковский.

Близко к мистическому молчанию и так называемое «красноречивое молчание». Оно передает смысл воспринимающему в обход языка, напрямую – иногда потому, что не нуждается в его средствах, иногда потому, что им не под силу выразить этот смысл («Мысль изреченная есть ложь», в том числе, по причине того, что мысль всегда субъективна, а язык выхватывает всегда универсальное, что объединяет в коммуникации). Особенно ярко это проявляется в искусстве – к примеру выразительность молчаливого поцелуя Христа Великому Инквизитору у Достоевского и др).

В общении между людьми слушание/молчание призвано обеспечить связь речи и понимания. Сам процесс понимания происходит в тишине, в отвлечении от мира – в мышлении или как было сказано выше – в диалоге души самой с собой. Без слушания-тишины, говорение будет бессмыслицей. Молчание, таким образом, артикулирует понимание и участвует наравне с говорением в конституировании смысла. По Хайдеггеру «молчание это не просто отсутствие речи или ее отрицание, но это исток речи, речь в ее чистом бытии». То есть сам язык коренится в молчании. При этом молчание, являясь истоком речи, её и завершает. Что-то сказав, человек замолкает, для понимания сказанного другим. Таким образом, «молчание: и вызывает к наличию речь, и снимает её во всеобъемлющей торжественности истины» (Хайдеггер).

Впрочем, не всякая речь завершается рождением истины. Иногда молчание более выразительно, чем говорение. Так молчание может «дать понять» гораздо больше, чем беспочвенное говорение и пересказывание, называемое болтовней. Такое пустословие никому ничего не несет, оно звучит как фон, как пыль среди ясного неба мироздания. Болтовне не нужно молчание, она есть безостановочное и бессмысленное действие. Современный мир тонет в болтовне; многочленные телешоу, дебаты, потребительские и политические лозунги звучат все громче и громче, не оставляя шансов на молчание. А ведь без звона тишины невозможно услышать тихий голос бытия.

Таким образом, молчание позволяет погружаться в язык, чутко вслушиваться в него, улавливать смыслы, проникать в их суть, доходить до слияния с этой сутью. Тогда язык превращается в дом «человеческого бытия», в дом, в котором живет личность. Символично об этом рассказывается в любимой многими песне из кинофильма «Гостья из будущего»: «Слышу голос — и спешу на зов скорее. По дороге, на которой нет следа», подразумевая, что тишина и есть та дорога, на которой еще нет следа для сказанного в будущем слова-действия.