KILINSON

О памяти сказано немало, причем порой так убедительно и безапелляционно, что возникает иллюзия полной ясности в понимании её сути, её устройства. Причины такой уверенности обусловлены практическими успехами в технологиях освоения функций памяти. Действительно, на основе философских размышлений, развитых в научные теории, сегодня создаются технологические схемы, позволяющие по аналогии с человеческой памятью сохранять информацию в электронном виде; производятся медицинские препараты, поддерживающие физиологическую возможность функционирования памяти; разрабатываются программы по внедрению так называемого «искусственного интеллекта» в цифровых системах; исследуются и моделируются различные процессы, в той или иной мере связанные с психологическими особенностями памяти. Вместе с тем глубокое погружение в пространство памяти показывает, что она не является лишь одной из многих функций человеческого организма, а входит в единую сущность, в средоточие самой личности человека, а значит, и человечества, его культуры, а с ним и всех бытийных основ, конституирующих нашу реальность с её формами пространства и времени. Соответственно, целостное знание о памяти не может ограничиваться научными исследованиями и экспериментами по прикладному внедрению ее отдельных элементов, но прежде должно раскрывать смысловой аспект ее бытия, предельные значения которого выходят за рамки отдельного человека, рассматриваемого исключительно как биологическая особь.

Интерес к памяти, впервые проявившийся в античный период – в момент трансформации мифологического мировоззрения в философскую рефлексию, в настоящее время только возрастает. За минувшие тысячелетия образовалось множество концепций ее описания и вариантов понимания. Этот краткий очерк – лишь попытка прояснения некоторых процессов, влияющих на то, как мы вспоминаем и из чего развивается наша память.

Память человека как существа социального и мыслящего, погруженного в культуру (независимо от того, насколько он это осознает), есть не зеркальное отображение того, что когда-то было в действительности, одинаковое для всех людей и для всех времен. Разумеется, память опирается на впечатления и образы, полученные в прошлом, но она их существенно преобразует. Иными словами, память – не просто репродуктивная деятельность, а способность творческая, созидательная, продуктивная. «Она не воспроизводит прошлое таким, каким оно было “на самом деле” (задача абсолютно невыполнимая), а избирательно реконструирует его, прибегая к творческому воображению» ("Ностальгия как мотив коллекционирования" А.Н. Малинкин). Очевидно, что память не только различна для всех людей, так что невозможно переместить воспоминания из памяти одного человека в память другого, но она изменчива и для самого человека, подобно чувствам и соответствующим мнениям, в результате которых один и тот же человек по-разному относится к одним и тем же событиям в зависимости от своего здоровья, возраста, убеждений и т.д. Таким образом, когда речь идет о вспоминании, мы говорим о сложном душевно-эмоциональном и духовном комплексе. Избирательность памяти и сам способ воссоздания ею реальных событий связаны между собой и обуславливают друг друга, в том числе в соответствии с душевным и духовным состоянием человека, с его характером и идеалами.

В древнегреческой мифологии память олицетворена в богине Мнемозине. Согласно Гесиоду, Мнемозина обладает даром всеведения: она знает «всё, что было, всё, что есть, и всё, что будет». Но как? Оказывается, Мнемозина открыла способ мыслить через определение для всего сущего имён, которыми мы обозначаем каждую из вещей при общении друг с другом. То есть богиня памяти дала названия всем предметам и явлениям нашего мира и тем самым привела их к понятному всем порядку. Слова, будучи выражениями понятий всего сущего, сливаются с предметным миром и создают весь комплекс воспоминаний. Тождество слова и вещи представляет собой стержневую особенность мифологического взгляда на язык. Таким образом, Мнемозина, дав названия вещам нашего мира, ввела их в наше мышление через знаковую систему языка и тем самым приобрела власть над самими словами / вещами. Очевидно, что в такой мифологической картине мира перед Мнемозиной открылось знание обо всём, что было (через память запечатленных слов-понятий), о том, что есть (через созерцание этих понятий), и о том, что будет (через мышление в понятиях).

Память мыслит о помысленном. Мышление же есть диалог, обмен мыслями человека с самим собой. «Происходящая внутри души беззвучная беседа ее с самой собой и называется у нас мышлением», – убеждал Платон, который вслед за Сократом придал диалогу (разрозненному логосу), в котором реализуется язык со всеми его именами, главную роль в процессе мышления. Таким образом, процесс запоминания связан с языковой системой, которая выражает окружающую нас реальность как особым образом воспринятую и понятую нами, что и необходимо человеку для его дальнейшей жизни. Язык как продукт мышления оказывается необходимым посредником сначала между бесконечной природой бытия и конечной природой образных представлений человека, затем между одним и другим человеком. Язык понимается философией как средство мышления, формирования понятий. Он превращает воспринятое во всеобщезначимое, то есть объективное (в памяти слова / понятия, сливаясь с предметным / вещественным миром, порождают весь комплекс воспоминаний).

Язык связывает людей между собой, образуя сверхиндивидуальный мир важных для них значений. Чтобы стать человеком, нужно усвоить эти значения, и иного способа общения, чем через язык, у человечества не существует. Человек постольку социален, поскольку он мыслит и говорит. «Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек; … язык говорит через человека», – писал Мартин Хайдеггер, подразумевая первичность языка для человеческого индивида. Для мышления слова есть действительность, превосходящая физическую реальность вещей, ибо в них выражена понятая, освоенная духом их реальность. Когда человек направляет свое внимание на мир вещей, последние приобретают объективность и запоминаются именно благодаря языку. Язык по своей сути есть орудие объединяющего начала мышления, придающее всему в мире определенное единство.

Таким образом, непосредственное созерцание вещей, в процессе которого происходит их выделение человеческим духом из окружающего мира в понятное для познания представление, возможно только благодаря языку. Как только человек направляет свой осмысленный взгляд на предметы окружающего мира, язык восполняет смутные очертания наличного бытия конкретным пониманием им реальности. Это свободное деяние духа вносит порядок в текучий хаос чувственных впечатлений, в результате чего мир опыта впервые приобретает какие-то затвердевшие формы. «Через язык с нами говорит само бытие. Язык впервые дает нам возможность стоять среди разверзтых просторов сущего. Где язык, только там и мир. Только там, где владычественно правит язык, есть историческое совершение», – был убежден Мартин Хайдеггер. «Границы моего языка есть границы моего мира», – вторил ему Людвиг Витгенштейн, подразумевая, что, чем содержательнее понятийное мышление, выраженное через слова, тем более открывается человеку окружающая его реальность. Иначе говоря, язык есть не нечто внешнее по отношению к реальности, причем он не столько отражает чувственное наличное бытие, сколько выражает те духовные операции с ним, которые мы предпринимаем, то есть то, что конструирует эту реальность. Язык следует рассматривать как способ духовного упорядочивания и преобразования мира. Соответственно, чем богаче язык, на котором говорит человек, с помощью которого он духовно увековечивает то, что произошло с ним в определенном пространстве и времени, чем свободнее и искуснее он им владеет, тем больше масштаб его личности, его духовного мира.

Полученные при созерцании впечатления с помощью слов языка обретают форму и долговечность, необходимые для размышления. Для того чтобы однажды запомнить и потом при необходимости вспоминать некое содержание, оно должно иметь определенное духовное значение для человека. Сознание должно его внутренне освоить и через слова преобразовать моменты чувственного ощущения и восприятия в мысли. Воспринимая содержание не как настоящее, а как прошедшее, сознание тем не менее хранит в себе его образ, а стало быть, представляет его как что-то неисчезающее, вечно наличествующее. Именно такое к нему отношение придает этому реальному содержанию идеальное значение, а оно через дальнейшую познавательную рефлексию раскрывается со всё большей конкретностью и смысловой полнотой. Сформировавшееся понимание предмета – уже не только первоисточник созерцания, но отрефлексированное, обогащенное духом понимание природы, сути запомнившегося образа. Так и происходит обдумывание событий: путем возвращения к их образам через память и раскрытия их содержания с помощью творческой активности духа. Стало быть, язык, а через него миф, искусство, наука и религия поставляют нашему духу материал, из которого мы строим, с одной стороны, мир действительности, а с другой – мир нашей духовной личности, свое Я.

Очевидно, что процесс запоминания, непосредственно связанный с языком, будет особенным у разных носителей одного языка, равно как и у носителей разных языков. Это и есть проблема конкретного (то есть различенного) тождества языка и мышления. Именно по этой причине стихи выдающихся поэтов навсегда остаются почти полностью (то есть примерно на 70 %!) непереводимыми на другие языки. В них можно передать мысль, если повезет – подобрать ритмически равноценные выражения; но все высказанное, тон и звучание целого останутся для того, кто не владеет языком первоисточника, таинственным «иероглифом».

Различное видение мира носителями разных языков формирует национальную специфику мировоззрения, отраженную в народной памяти в виде особенностей, элементов различных культур. Всякий национальный язык наделен собственным духом и имеет в основе своеобразный формообразующий принцип.

Несмотря на то что память индивидуальна как со стороны субъективности восприятия личной истории, так и со стороны процесса ее запоминания, само формирование памяти индивида носит социальный и связанный с ним культурный характер. То, и как нами запоминается и вспоминается, обусловлено таким сочетанием мыслей, которое сложилось сначала в семье, где мы начали свою жизнь, затем в школе, а далее – в других социальных группах до уровня национальных культур и атмосферы всечеловеческой цивилизации, к которым каждый из нас принадлежит, хочет он того или нет. Индивидуальная память в ее единстве с общественным сознанием имеет социальную природу; она необходимо связана с памятью коллективной – семейной, социальногрупповой, классовой и т.д. «Знание каждого человека о том, что он – “член” общества, … генетически предшествует этапам его так называемого самосознания и сознания собственной ценности: не существует “Я” без “Мы”, и “Мы” генетически всегда раньше наполнено содержанием, чем “Я”» (М. Шелер). Это бессознательное коллективное знание формирует наше сознание вплоть до нашего мировоззрения, то есть знания о том, что и как способно воздействовать на нас. Отсюда возникает проблема истолкования и осознания представителями различных культур, религий и научных сообществ различных смыслов, лежащих в основе нашего чувственного сознания, восприятия, самосознания, памяти, мышления и понимания.

Еще более важным условием для запоминания события является его значимость для нас. Наша память избирательно запоминает то, что представляет особый интерес для личности. В этом смысле память можно охарактеризовать как модификацию любви, в фокус которой попадает именно то, что имеет наибольшую для нас значимость. Иными словами, к чему человек неравнодушен, то и становится объектом его памяти. Восприятие чего-либо в качестве ценности есть изначальный способ отношения человека к миру, осознания этого мира и его осмысления. То, чего мы не любим (а поэтому и не ценим), то, что нам не нравится и отторгается нами, с самого начала не попадает в сферу нашего внимания, чувственного интереса и, как следствие, в сферу нашего созерцания, запоминания, рефлексии и анализа. Мы это не замечаем, не обращаем на это внимания, игнорируем. В лучшем случае мы можем признавать, что оно существует само по себе, однако для нас оно не существует – еще не существует либо уже не существует. Во всяком случае, оно не становится предметом нашего познания. «Невозможно познать что-либо, если его не любишь, и, чем глубже и полнее должно быть знание, тем более сильной, мощной и живой должна быть любовь, переходящая даже в страсть», – писал молодой Иоганн Вольфганг фон Гёте. Очевидно, что верно и обратное: чем больше человек знает об объекте своего внимания, тем больше он его любит. По мере развития человеческого самосознания и обретения любовью формы ее морально-этического содержания истинное познание человека начинает освобождаться от своей зависимости от чувств любви и симпатии.

Описанные процессы можно охарактеризовать как влияющие на память рациональным способом – по крайней мере так, что эти действия можно осмыслить и пусть фрагментарно, но ими овладеть. Однако наиболее мощное воздействие на память оказывают эмоциональные состояния личности. Но не переоцениваем ли мы тем самым значение чувств, принижая роль разума? Нет. Могут ли эмоции быть значимой движущей силой человеческого бытия в обществе? Да, по крайней мере – на настоящем этапе развития человеческой цивилизации.

Избирательность памяти и воссоздание событий связаны между собой и обуславливают друг друга, в том числе в соответствии с душевным и духовным состоянием личности, причем не только в момент самого события, но и в момент его вспоминания. Из-за этого одни и те же события в разном состоянии духа (что зависит от состояния здоровья, сиюминутного настроения, других состояний личности) могут вспоминаться по-разному.

Какие выводы можно сделать из этого краткого теоретического анализа памяти? Во-первых, память есть не столько зеркальное отображение реальности, сколько продукт творческой деятельности духа, обуславливающего эмоциональное состояние личности и обусловленного её культурными и национальными особенностями, родным языком и способностью любить.

Во-вторых, нам только кажется, что воспоминание о каком-то событии, свидетелями которого были многие, объективно для них всех. На самом же деле оно всегда субъективно, так как дух индивида активно участвует в воссоздании образа этого события. Поэтому для каждого одно и то же событие предстает в памяти по-разному, вплоть до противоположных суждений о нём (как выразился великий немецкий мыслитель Иммануил Кант, «один, глядя в лужу, видит в ней грязь, а другой – отражающиеся в ней звезды»). Консенсуальность этических и моральных норм выводит субъективные представления в плоскость, в которой возможна адекватная их оценка. В случае же ментальных различий теряется и смысловая нить их тождественности.

В-третьих, именно из-за такого необходимого различия в запоминании одних и тех же событий происходят конфликты – как между отдельными людьми, так и между целыми народами. К примеру, в личной жизни один человек будет ждать от другого в восприятии общего для них события реакции, близкой его моральному и этическому уровню воспитания. В общественно-политической жизни крайне сложно противостоять так называемой «естественной фальсификации» истории, когда один и тот же факт воспринимается и трактуется разными народами по-разному. И здесь не обойтись без раскрытия ментальных основ национальной культуры, традиционных ценностей, особенностей восприятия событий истории.

В-четвертых, воспоминания всегда связаны с прошедшим временем, которое нигде, кроме как в индивидуальном и общественном сознании, не существует. Физический мир на самом деле всегда настоящий, он только показывает нам артефакты прошлого, раскрывает нам знаки, которые мы интерпретируем как человеческую историю. Поэтому очевидно, что представление об истории (в том числе и собственной) не может не меняться в зависимости от духовного состояния народа (и личности). Иными словами, без понимания того, что такое память, понять, что такое время, невозможно. Но это уже другой вопрос, размышление о котором станет очередной нашей задачей, отличной от только что законченного экскурса в природу памяти.