KILINSON

Пол Карл Фейерабенд родился в январе 1924 года в Вене. По окончании Венского университета получил докторскую степень. В Вене он изучал историю, математику и астрономию, в Веймаре — драматургию, а в высших учебных заведениях Лондона и Копенгагена — философию. Затем он познакомился с современной микрофизикой. В 1954 году получил государственную премию Австрийской Республики за успехи в науках и искусствах.

Свою преподавательскую карьеру П. Фейерабенд начал доцентом Венского института наук и искусств в 1951 году читал лекции в Бристольском и других английских университетах. С 1958 года работал в США, в частности в Миннесотском центре философии науки в городе Миннеаполисе, профессором философии Калифорнийского университета (1967 год) в городе Беркли и в других североамериканских университетах. П. Фейерабенд вёл также лекционные курсы в университетах Западной Европы, в том числе в Западном Берлине. За последние годы круг его интересов вновь переместился в область искусства и эстетики.

Теоретическая и методологическая эволюция Фейерабенда также прослеживается с начала 1950-х годов. На первых порах он придерживался взглядов, близких к «аналитической философии» как разновидности неопозитивизма, затем стал последователем К. Поппера, но вскоре занял позицию критического отношения к попперианству.

В статьях «Попытка реалистической интерпретации опыта» (1958), «Проблема существования теоретических сущностей» (1960), «Объяснение, редукция и эмпиризм» (1962) и «Как быть хорошим эмпириком?» (1963) Фейерабенд отверг физико-познавательный принцип соответствия, согласно которому одни теории в науке бывают частными или предельными случаями других, более полных и истинных теорий. Весьма быстро был проложен путь к теоретическому плюрализму и к утверждениям о зависимости эмпирических знаний от принятой теории, а самой теории — от её собственного и онтологического языков. В 1960-х годах он уже высказался и в пользу тезиса о так называемой «несоизмеримости» разных теорий.

П. Фейерабенд привлёк к себе внимание также тем, что вскоре соединил свои гносеологические посылки и следствия с ультра-левой социальной фразеологией, смыкающейся то с «экологическим социализмом», то с позицией части партии «зелёных» в ФРГ. Отсюда и интерес к Фейерабенду со стороны представителей этих течений, — интерес не очень устойчивый, поскольку Фейерабенд в силу своего общего скептицизма не занимал вполне чётко и определённо одни и те же социально-политические позиции. Но он упорно утверждает, что давно пора «освободить» народы от «угнетения» со стороны науки и учёных, которые будто бы превращают государственную власть в развитых странах в орудие своего господства над массами людей (так что «освободить» от сциентистского гнёта следует также и государства).

А поскольку ни одно из государств не проявляет желания «избавиться» от науки, то, подобно тому как в период становления индустриальной цивилизации надо было освободить народ и ростки сгановящейся науки от духовной диктатуры церкви и религии, так и ныне, по мнению Фейерабенда, надлежит освободить народы от духовной диктатуры и государства и науки. Здесь чётко прослеживается влияние Франкфуртской школы, представители которой объявили науку разновидностью «идеологии», то есть лжеучения (существования научной идеологии они не признают), а также влияние неоромантических призывов «назад к природе».

Широкая известность Пола Фейерабенда среди западных методологов и логиков науки имеет несколько «скандальный» привкус. Это вызвано тем, что именно он с наибольшей, прямо-таки вызывающей резкостью и откровенностью высказал те следствия и итоги, к которым пришла современная «постпозитивистская» методология и логика научного исследования на Западе, «преодолевшая» будто бы господствовавшие в ней прежде позитивизм и агностицизм.

Эти итоги мало чем могут порадовать даже самых ярых сторонников данной методологической ориентации: Фейерабенд в концентрированной форме выразил доведённые им до логического завершения и предельного «заострения» те агностические идеи, которые содержались в сочинениях большинства новейших «философов науки», будь то «критические рационалисты» (К. Поппер, Г. Альберт и Э. Топич), «постпозитивисты» историко-психологической школы (Т. Кун, С. Тулмин и другие) или же неорационалисты (Башляр и его последователи).

В. И. Ленин писал, что «положить релятивизм в основу теории познания, значит неизбежно осудить себя либо на абсолютный скептицизм, агностицизм и софистику, либо на субъективизм» 1. В лице Фейерабенда как автора нашумевшего сочинения «Против методологического принуждения. Очерк анархистской теории познания» (1975) западная гносеология, снова (не в первый разг) придя к крайнему релятивизму, осудила себя на дальнейшие колебания между полным скептицизмом и субъективистским произволом. Пожалуй, сейчас не найдешь другого западного гносеолога, методолога и логика, который бы столь решительным образом показал, как это сделал Фейерабенд, что разрешение реальных познавательных проблем, опирающееся на субъективистские посылки, невозможно. Уже одним этим фактом оправдано издание «Избранных трудов по методологии науки» Фейерабенда на русском языке.

Концепция «анархистской» теории познания П. Фейерабенда вызвала разнообразные отклики, образовав целую литературу по этому вопросу. В Советском Союзе также появился ряд публикаций, как правило критических 2. Первые работы Фейерабенда, однако, только отдален но предвещали тот эпистемологический «анархизм», который гипертрофировал многие изъяны попперовского «критического рационализма». Своими ранними статьями, возникшими в ходе университетских споров, П. Фейерабенд постепенно выделился среди других «постпозитивистов» как наиболее бескомпромиссный теоретик, не опасающийся самых крайних выводов из своих допущений и утверждений 3.

Теперь рассмотрим предпосылки, тезисы и результаты главного теоретического труда П. Фейерабенда «Против методологического принуждения». Предварительно эта работа была опубликована в четвёртом томе «Миннесотских исследований по философии науки» в 1970 году, а впоследствии, в 1975 году, вышла отдельной книгой в Лондоне с дополнительными «Приложениями». Затем начались переиздания, из которых наиболее важное — авторизованное с обширным предисловием на немецком языке появилось во Франкфурте-на-Майне (1976).

Читатель, очевидно, сразу же обратит внимание на тот факт, что Фейерабенд начинает основную линию своей аргументации со ссылки на ленинское понимание диалектики и в дальнейшем неоднократно ссылается на сочинения В. И. Ленина. С какой целью он это делает?

Широко известно высказывание В. И. Ленина в работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» о том, что «история вообще, история революции в частности, всегда богаче содержанием, разнообразнее, разностороннее, живее, «хитрее», чем воображают самые лучшие партии, самые сознательные авангарды наиболее передовых классов 4.

Фейерабенд попытался перенести это соотношение на историю и теорию познания, и в этом есть свой резон: никакая конкретная гносеологическая разработка не в состоянии исчерпать всех многообразных уроков реальной истории становления и развития наук и истории познавательного овладения человечеством окружающего мира и проникновения в собственную сущность вообще. Но, прибегая к этой ссылке на ленинское высказывание, Фейерабенд хочет подкрепить его авторитетом свой конечный вывод: никакая истинная теория познания невозможна. Пытаясь рассуждать диалектически, он переходит на позиции крайнего релятивизма: относительная истина истолковывается им как временно принятая и используемая ложь, а объективность относительной истины и способность её развиваться и совершенствоваться в направлении истины абсолютной отрицается. Фейерабенд рассуждает так, будто бы из факта относительности познания вытекает случайный характер и принципиальная нерегулируемость самого познавательного процесса.

Этот в корне ошибочный вывод никак не могут укрепить и дальнейшие ссылки Фейерабенда на работы В. И. Ленина «О лозунге Соединённых Штатов Европы» и «Военная программа пролетарской революции», в которых, в частности, указывалось на то, что неравномерность экономического и политического развития есть закон капитализма, в ещё более резкой форме действующий в условиях империалистической его стадии 5. Неравномерность присуща также и развитию научного познания, не без оснований заявляет Фейерабенд, а если так, то, значит, наука развивается хаотично и незакономерно. Но это уже совсем не «значит». Тем более что неравномерность сама по себе является определённой закономерностью и подчиняется определённым каузальным детерминациям. Очевидно, что и в науке имеет место неравномерное развитие различных дисциплин и их частей, но прямая аналогия с неравномерностью развития стран в условиях империализма представляется малоубедительной.

В то же время у этой аналогии есть глубинный рацнональный момент: обе её стороны суть весьма различные, но всё же проявления общей особенности реальной действительности и её отражения в познании, а именно неравномерности изменения и развития вещей, процессов и событий, которая каждый раз требует совершенно конкретного подхода. Но этот факт и обобщающая его закономерность прошли мимо внимания Фейерабенда: он хотел лишь убедить читателя, что познание людей развивается или хотя бы просто изменяется случайно, а к чисто случайному и неупорядоченному росту научного знания никакая методология вообще неприменима. В книге «Наука в свободном обществе» Фейерабенд попытался раскрыть диалектику отношений между разумом и практикой, но пришёл к скептицизму в отношении и того и другого.

Главное содержание концепции Фейерабенда находит своё выражение в двух тезисах. Один из них — это принцип неограниченной пролиферации, или размножения, умножения конкурирующих и прямо альтернативных друг другу гипотез. Другой тезис — это принцип теоретического «упорства», или прочности, то есть отказ от введения в гносеологический оборот каких-либо альтернатив и упорного сохранения уже имеющихся теорий.

Взаимоотношение этих двух принципов развёртывается у Фейерабенда в различных измерениях, но, тяготея к слиянию, в конечном счёте они приходят к взаимоотождествлению, совпадению в едином принципе.

Существо принципа пролиферации гипотез Фейерабенд кратко выразил посредством крылатого оборота «допустимо все» (anything goes). Но на это же самое ориентирует и принцип «упорства», из которого, по Фейерабенду, вытекает готовность, «если хочется», примириться с любой из существующих теорий, которыми пока пользуются за неимением лучших или к которым просто-напросто привыкли. У этих теорий, быть может, немало изъянов, слабых пунктов, противоречий е другими теориями и фактами, которые они пытаются оформить в своих рамках, «внутри себя», но на эти изъяны и противоречия (как моменты несовместимости) или хотя бы на часть из них можно, согласно Фейерабенду, не обращать внимания, а стало быть, поступать в соответствии с принципом «делай, что хочешь» (как он сформулирован в немецком издании).

С другой стороны, принцип пролиферации в своём непосредственном содержании реагирует на такие чувствительные недостатки существующих теорий, как неспособность преодолеть логические противоречия со сформулированными в их же рамках новыми фактами, а тем более объяснить их, не говоря уже о том, чтобы осмыслить некоторые прежде известные факты данной области знания, то есть разрешить вытекающие из их наличия «загадки» прямо противоположным образом, чем это делает принцип «упорства»: независимо от степени дефектов эти теории, согласно Фейерабенду, можно без всяких колебаний отбросить, заменив иными, в том числе и прямо альтернативными. Но если это так, то принцип «делай, что хочешь» действует у Фейерабенда и в качестве метаправила оперирования указанными двумя принципами, с помощью которого можно переходить от первого ко второму, и наоборот.

При построении разного рода гипотез, претендующих на роль научных теорий, Фейерабенд рекомендует не раздумывать особенно над тем, какие из них более, а какие менее приемлемы, ценны, истинны: никакой из них, строго говоря, в рамках действия двух этих тезисов дорожить не приходится, и ни одна из них не заслуживает того, чтобы сохранить её посредством усовершенствования.

Все они в равной мере «на что-то» годятся и в то же время могут считаться «бросовыми». По сути дела, перед нами следствие принципа фальсифицируемости К. Поппера, но доведённое до предела и используемое без всяких ограничений: если принцип умножения числа гипотез нацеливает на истребление уже имеющихся теорий, то принцип устойчивости ориентирует на такое же отношение к любым заново предлагаемым теориям, причём всегда берёт верх не совет «сохраняй», а требование «отбрасывай». А поскольку и первым и вторым принцилом легитимируются и давние гипотезы (они могут быть извлечены из тьмы забвения и возрождены и как «уже существующие», и как «будущие новые»), то оба принципа тем более совпадают. Действие принципа «упорства» соответствует, согласно концепции Т. Куна, «нормальным» периодам в истории наук, а принципа «пролиферации» — периодам революционных преобразований в них, однако применение идеи, что «все дозволено» сливает оба периода воедино, так что появившийся у Фейерабенда намёк на диалектическое единство противоположностей исчезает, увы, в метафизическом тождестве, порождённом крайним релятивизмом.

Принцип «упорства» позволяет игнорировать противоречащие данной теории факты, как бы много их ни было. Но как быть, если их действительно очень много и они «давят» своей массой? Разве можно их абсолютно игнорировать? Как бы ни было велико количество таких «контрпримеров» (так их называл Лакатос), Фейерабенд полагает, что от них всегда можно ускользнуть, обратившись к давнему оружию крайних релятивистов к конвенционализму: существующую теорию можно усовершенствовать при помощи условно принятых «приставок». (Кстати, на огромные резервы усовершенствования «защитного пояса» гипотез уповал и Лакатос 6) Но это значит, что принцип «упорства» Фейерабенда почти не отличается от хорошо известного в западной философии науки принципа Дюгема — Куайна, в котором различие между плодотворными допущениями и конвенциями-фикциями смазано.

Во всей полноте своего содержания принцип Дюгема — Куайна противоречив: с одной стороны, в нём есть разумное предостережение не отказываться поспешно от ранее принятых теорий, до тех пор оправдывавших себя на практике познания, пока не исчерпаны возможности их концептуального усовершенствования, а с другой — этот принцип не может быть преградой на пути произвольных решений, ибо он отрицает наличие какихлибо пределов у конвенционалистских «усовершенствований» ранее принятой теории. Тем самым относительная устойчивость прежних научных теорий превращается в абсолютную, и ради сохранения таких теорий оправдываются любые операции. Эта метафизическая абсолютизация присуща принципу «упорства» Фейерабенда, как и критикуемой им модели Поппера — Гемпеля.

Когда Фейерабенд настаивает на принципе безграничного умножения гипотез, трудно избавиться от мысли, что выдвигается нечто противоположное принципу «упорства». В некоторой мере Фейерабенд следует за великим диалектиком XVII века Лейбницем, принципы метода которого выглядели совершенно противоположными друг другу (таковы, например, принципы всеобщих различий и непрерывности), но онтологически и гносеологически образовывали целостное диалектическое единство, взаимно друг друга обусловливая, дополняя и расширяя. На деле принцип умножения гипотез противостоит принципу их «упорства» не диалектическим образом и не только объединяется с ним девизом «все дозволено», но практически просто с ним сливается. Рекомендуя не доверять никакой теории, сколь много и каких бы веских фактов ни нашлось для её подтверждения, Фейерабенд советует не доверять и тем фактам, которые её опровергают или хотя бы с ней не согласуются.

Разрешая сохранять доверие к данной теории, он переносит рекомендацию о доверии и на всевозможные альтернативы. Таким образом, принципы Фейерабенда оказываются оборотнями: тезис пролиферации означает рекомендацию сохранять любую принимаемую альтернативу, а тезис о прочности — направлять произвольный выбор на что угодно. А средство, предлагаемое им для обеспечения действия обоих принципов, одно и то же — конвенционалистские ухищрения.

Фейерабенд советует без колебаний пускать в ход принцип пролиферации уже при наличии только одного факта, противоречащего данной теории. В этом смысле этот принцип полностью совпадает с принципом фальсифицируемости К. Поппера в самой ранней его редакции 7.

Но принцип пролиферации в целом идёт по пути дальнейшей субъективизации науки: ведь его автор допускает применение этого принципа и при отсутствии всякого фальсифицирующего факта, ещё до появления такового и вне зависимости от того, как мы оцениваем перспективы его появления. И всё же, в унисон с Поппером, автор склонен считать, что фальсифицирующие факты рано или поздно появятся и что всякая теория есть не более как гипотеза, предположение, временный заменитель знания: в будущем всякая данная теория всё равно будет отброшена и заменена другим, также временным построением.

Итак, П. Фейерабенд не понял существа диалектического процесса восхождения от относительных истин к абсолютному знанию. Однако он верно подметил, что «ни одна теория никогда не согласуется (за пределами ошибок вычисления) с имеющимися данными» 8 в абсолютной степени и что всегда есть не только факты, которые не могут быть ей объяснены в рамках данной теории, но и факты, которые не укладываются в эти рамки и даже, при нынешнем состоянии теории, ей противоречат.

Соответственно никогда не бывает абсолютно полного подтверждения теории, а эксперименты не являются абсолютным критерием. В. И. Ленин писал, что «критерий практики никогда не может по самой сути дела подтвердить или опровергнуть полностью какого бы то ни было человеческого представления. Этот критерий тоже настолько «неопределёнен», чтобы не позволять знаниям человека превратиться в «абсолют», и в то же время настолько определенен, чтобы вести беспощадную борьбу со всеми разновидностями идеализма и агностицизма 9. Но из фактов относительного несовершенства существующих научных теорий Фейерабенд сделал неверный вывод о том, что они вообще не могут совершенствоваться в смысле движения к абсолюгной истине, а познание «не является процессом, который приближается к некоторому идеалу» 10. Подобно Т. Куну, Фейерабенд истолковал идею восхождения от относительных истин к абсолютным как «телеологию», всякую достигнутую истину — как консервативную «догму», а относительность имеющегося знания, то есть его неполноту, невсесторонность, неточность и отягощённость моментами субъективности, — как отсутствие объективного знания вообще; по его мнению, «… в науке нет ничего абсолютно устойчивого» 11, то есть неотменяемого, подлинно истинного.

По мнению Фейерабенда, в случае применения принципа «делай, что хочешь» в методологических и теоретических выкладках «аргументы будут носить диалектический характер, то есть они будут опираться на изменяющуюся рациовальностъ, а не на фиксированное множество стандартов» 12. Что же понимается под «изменяющейся рациональностъю?» Установка учёного на «заготовку» альтернативных теорий, просмотр множества разных гипотез и предположений, в том числе и прямо альтернативных друг другу, несомненно, бывает подчас полезным. Плодотворно, например, сопоставление различных гипотез, выдвинутых в разное время для характеристики физического состояния центральных областей галактик или для создания общей теории, объясняющей возникновение нынешней структуры рельефа земной поверхности (причем в последнем случае принесло пользу именно обращение к полузабытым гипотезам). Но умножение числа гипотез ради их умножения вместо совершенствования уже имеющейся теории, которая в целом себя оправдала и соответствующие резервы которой отнюдь не исчерпаны, приносит больше вреда, чем пользы. Новые споры вокруг причин смещения перигелия Меркурия, например, достаточно красноречиво продемонстрировали этот факт.

Как сказано выше, оба методологических принципа Фейерабенда стремятся к совпадению и опираются на конвенционалистское изобретательство, названное его автором «контр индукция». Однако мы с полным правом можем сказать, что это одновременно и контрдедукция, ибо Фейерабенд отказывается от выведения одних истин из других, равно как и от сравнения старых и новых утверждений по степени объективности содержащегося в них знания. В таком случае, какие бы альтернативы ни выдвигались, их уже нельзя оценивать с точки зрения увеличения или уменьшения приемлемости конкурирующих (как новых, так и старых) утверждений и теорий: конвенционализм все их в равной мере обесценивает как квазигипотезы.

Как известно, одна из черт диалектики процесса познания состоит в том, что борьба мнений между учёными, придерживающимися различных теоретических альтернатив, является одной из движущих сил развития науки. Интерпретация Фейерабендом этого диалектического момента оказывается источником все более углубляющегося разброда во взглядах. Познание, по Фейерабенду, «не является постепенным приблнжением к истине, а скорее представляет собой увеличивающийся океан взаимно несоемесхимых (быть может, даже несоизмеримых) альтернатив», которые вносят вклад не в научную истину, а «в развитие нашего сознания».

Перед нами одно из выражений так называемого антикумулятuвизма — метафизической и в ряде случаев агностической концепции истории науки, проповедуемой Фейерабендом вслед за К. Поппером и Т. Куном. В своём крайнем варианте эта концепция отрицает, что в научном познании сохраняется некоторое устойчивое «ядро» объективных истин. Тем самым отвергается факт развития в относительной истине моментов истины абсолютной.

Антикумулятивисты разрывают единый процесс развития науки на взаимообособленные, не связанные между собой периоды и этапы. Самую непримиримую позицию среди антикумулятивистов занял, пожалуй, Фейерабенд, отвергнув принцип соответствия, согласно которому новые, более широкие, точные и глубокие теории включают в себя в подчинённом, «снятом» виде, как частный или предельный случай, прежние, более узкие, неполные, неточные и односторонние теории (классический пример такого включения — отношение частной теории относительности А. Эйнштейна к механике И. Ньютона, которое Фейерабенд расценивает как взаимообособленность).

Гносеологическим аргументом в пользу этой позиции является, по Фейерабенду, тезис о «взаимонесоизмеримости (Incommensurability)», или несравнимости и взаимонепереводимости, содержания альтернативных теорий и концепций, принадлежащих разным или одному и тому же этапу в истории науки. Этого тезиса придерживаются также Т. Кун, С. Тулмин, Н. Хэнсон. Сторонники этого тезиса, вызвавшего много споров 13, нередко пытаются подтвердить его ссылкой на правоту антикумулятивазма, попадая, таким образом, в ложный круг. Иногда они объявляют категории и понятия разных уровней и этапов развития несоизмеримыми друг с другом просто по определению, априорно или волевым решением. Фейерабенд, однако, поступает несколько иначе.

Прежде всего он выдвигает утверждение о «несовместимости (Inconsistency, Unvertraglichkeit)» различных научных теорий. Это означает, что альтернативные «построения сплошь и рядом формально-логически «друг другу противоречат (аге not consistent)» и не выводимы одно из другого. Следует заметить, что с точки зрения теории познания диалектического материализма абсолютной совместимости разных уровней развития науки и разных её ветвей быть не может. Если бы все теоретические построения (хотя бы в данной области знания) в указанном смысле были бы совместимы, в развитии знания не было бы качественных скачков и господствовала бы односторонне кумулятивистская модель развития знания, вроде той, что представлена в «Структуре науки» Э. Нагеля. Но отрицание совместимости всех теорий в принципе перечёркивает факт развития знаний вообще, что ещё более неверно. На деле развитие знаний происходит диалектическим образом, через единство количественных и качественных изменений, эволюционных и революционных преобразований, единство прогрессирующих уточнений, приращений и обогащений неотменяемого «ядра» в относительных истинах и отрицаний, отбрасываний тех составляющих данного «ядра», которые ошибочно казались принадлежащими абсолютной истине. Схема Фейерабенда этому процессу противоречит, и его критика в адрес физика Д. Бома в этой связи ошибочна.

Фейерабенд довёл понятие «несовместимости» до «несоизмеримости» и ещё в конце 1950-х годов попытался подвести под него базу в виде идеи «теоретической нагруженности» всех эмпирических понятий, имеющей место до того, как понятия подвергнутся сознательной концептуальной обработке. Причём эта «нагруженность» приводит, с его точки зрения, к ситуации хаотичного многоязычья, ибо она связана ещё с одной идеей — отсутствием в принципе общих языков наблюдения соответственно для изолированных единичных эмпирических утверждений, для эмпирических базисов разных теорий, для разных методологических подходов и для разных субъектов, которые эти подходы используют. Иначе говоря, теории взаимонепереводимы, потому что таковы те научные языки, на которых они сформулированы.

Чужеродные друг другу языки означают разнородность онтологических трактовок фактов, а поскольку сами факты выглядят по-разному, фактуальный опыт превращается в нечто производное. Постулирующий изначально чуждые друг другу стили мышления, принцип «несоизмеримости» ведёт, таким образом, к иррационалистической установке. Неудивительно, что Фейерабенд ссылается не только на польского агностика Людвика Флека (1896–1961) и на социолога-позитивиста Эмиля Дюркгейма (1858–1917), но и на Люсьена Леви-Брюля (1857–1939), широко известного своей концепцией проалогического мышления у первобытных народов. Заметно также влияние на Фейерабенда гипотезы «лингвистической относительности» Э. Сепира и Б. Уорфа и аналогичной позиции «радикального конвенционалиста» К. Айдукевича.

Следующий шаг Фейерабенда состоит в том, что к числу не объясняемых одна через другую, не выводимых одна из другой, «взаимонепереводимых», но в принципе якобы равноправных по своей познавательной ценности альтернатив он относит философские спекуляции, древние сказания, легенды, мифы, астрологические фантазии, религиозные доктрины и вообще любые суеверия настоящего времени и прошлых веков. В этом своя логика. Поскольку все они считаются взаимонепереводимыми, значит, их познавательную ценность сравнивать невозможно, и они ускользают из-под огня критики. «Не существует идеи, — говорит Фейерабенд, — сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание». Это утверждение вполне соответствует установке автора, согласно которой углубления познания от явлений к сущности не происходит.

В своё время выяснилось, что принцип верификации в логическом позитивизме заставляет отбросить множество истин, совершенно необходимых для науки. Теперь же анализ, проведённый Фейерабендом, показал, что последовательное применение принципа фальсификации допускает принятие ложных утверждений, разрушающих сами основы научного знания. Происходит всеобщий разгром резервов знания. К тому же если теории несоизмеримы, то это относится и к соотношению между теориями и фальсифицирующими их фактуальными утверждениями, поскольку, считая последние теоретически «нагруженными», приходится рассматривать их либо как фрагменты некоторых иных теорий, либо как своего рода «микротеории» (включать же фальсификаторы в состав данной теории, разумеется, нельзя: это противоречит их функции). Итак, поскольку несоизмеримость «сильнее» фальсифицируемости, фальсификация оказывается невозможной.

Однако последствия принятых тезисов ещё более глубоки: «исчезают границы между историей науки, её философией и самой наукой, а также между наукой и ненаукой». Более того, нет нужды в утверждении самой несовместимости. Если «допустимо все», то совместимо все несовместимое. (В этом смысле, кстати, «принятие тезиса о несоизмеримости альтернативных теорий означает разрыв с попперианством» 14, поскольку Поппер настаивал на сохранении ппинципа несовместимости.)

В результате, по Фейерабенду, при выборе теорий берут верх лишь внетеоретические мотивы: не одна теория побеждает другую, а сторонники одной теории любыми средствами сокрушают сторонников другой. Иногда Фейерабенд несколько «смягчает» свои рассуждения. Так, в § 7 первой части книги «Наука в свободном обществе» он вынужден отступить: «Конечно, теории можно интерпретировать по-разному, и при одних интерпретациях они могут быть несоизмеримы, а при других соизмеримы».

В своих оценках философии Фейерабенд также занимает крайнюю позицию. Если Р. Карнап считал всякую философию лишённой научного смысла, Б. Рассел — ничейной землёй между наукой, религией и обыденным сознанием, для позднего Поппера философская гипотеза может оказаться зародышевым и незрелым наброском научной теории, для Лакатоса — скрепляющей частью теории исследовательских программ, а Д. Уоткинс слил философию с наиболее далёкой от эмпирии частью самой науки, то П. Фейерабенд отрицает границу между философией и наукой вообще. То же касается отношений между наукой, религией и мифом: предположения и гипотезы путешествуют через их границы постоянно, а никакого предпочтения тем или иным из них Фейерабенд не делает.

Рассуждения П. Фейерабенда о взаимонепереводимости идей, а потому и о равноценности научных теорий и мифов апеллируют не только к фактам «теоретической нагруженнасти» эмпирических констатаций, но и к тем фактам истории науки, которые свидетельствуют о действии диалектического закона отрицания отрицания в истории познания, а значит, также к «возвращениям» к некоторым прежним представлениям, но уже не только на уровне эмпирии. Разумеется, полностью и абсолютно нейтрального и инвариантного для всех теорий эмпирического языка нет, но относительно инвариантные языки можно построить, они существуют, и достаточная для целей теории и практики переводимость разных эмпирических языков, констатаций и терминологий — факт бесспорный.

Невозможно указать на какие-либо две научные теории, имеющие один и тот же предмет исследования, но обладающие двумя абсолютно несходными эмпирическими базисами. Различные эмпирические базисы «скрепляютсях воедино воздействием на них не одной, а нескольких теорий, наличием в разных языках наблюдения более и или менее значительных фрагментов повседневного языка и, разумеется, единством практики.

У двух разных теорий (и их языков) всегда найдутся некоторые общие для них, пусть лишь методологические, фрагменты. И уж конечно, без классической механики не было бы механики квантовой, а история реальной роли индукции в познании, которую столь извратил Поппер, от Античности до настоящего времени представляет собой относительную неразрывность. Да и сама история понятия относительности в науке, от Аристотеля через оккамистов, Галилея и Ньютона до Эйнштейна, является убедительным опровержением выкладок Фейерабенда.

Эти факты из истории науки ему хорошо известны, и, пытаясь их всё же поколебать, он прибегает к непроверяемым утверждениям. Не даёт Фейерабенд, желаемых результатов и его интересный анализ соотношений между теорией импетуса и механикой Ньютона, феноменологической и каузальной термодинамикой между разными теориями массы, и так далее. Что касается абсолютно непереводимых абстрактных языков, то языки строго дедуктивные среди них, вообще говоря, искусственно построить можно, но это будут в высшей степени искусственные и бедные языки, не соответствующие никакой реальной научной теории.

Вообще Фейерабенд метафизически понял факт Bоздействия теории на эмпирию, — факт, отмеченный классиками марксизма. Ф. Энгельс в «Диалектике природы» писал, что абсолютно беспредпосылочной эмпирии не бывает нигде и никогда и толкование новых эмпирических данных, исходящее из теоретических установок, которые сложились до осознания этих данных, модифицирует саму эмпирию 15. В. И. Ленин в «Философских тетрадях» указал на аналогичное обстоятельство, обратив внимание на то, что оно было подмечено, хотя при этом и искажено в духе объективного идеализма, Гегелем 16Если Птолемей, как и все, кто не выходит за рамки повседневного опыта, «видел» Солнце движущимся, то Коперник, так сказать, «увидел» его неподвижным. Но теоретическую «нагруженность» эмпирии нельзя абсолютизировать. Она не превращаег фактуальные данные всего лишь в покорных «слуг» существующих или прежних теорий и не иожет стереть относительной, но реальной границы между эмпирией (тем, что наблюдается) и теорией (тем, что мыслится), между фактами и законами науки. Эта граница носит диалектический, а следовательно, подвижный, но отчётливый характер.

Налицо автономность фактов от теории, но она не абсолютна. Налицо зависимость фактов от теории, но и она далеко не абсолютна. Вывод Фейерабенда, будто никакой разграничительной линии между теорией и факс тами вообще нет, а данный теоретический язык полностью подчиняет себе язык наблюдения, деформируя его по своему образу и подобию, диктуя смысл всех эмпирических понятий, имеющих отношение к данной теорию и с ней связанных, есть сильное преувеличение. То же касается и вывода о том, что все утверждения, претендующие на выражение знания, носят теоретический характер и что теория моделирует факты в соответствии со своей выгодой, то есть стремясь с меньшими усилиями их под себя «подогнать» 17. Просто перед нами ещё один вариант «языковой игры» позднего Л. Виггенштейна 18.

Что касается вопроса о пользе для науки мифов, древних сказаний, давних предрассудков, а также и позднее возникших ложных теорий, то вопрос этот не прост, и одна из заслуг Фейерабенда состоит в том, что он привлёк к нему внимание. Этнограф Дж. Фрезер заметил, что магия и колдовство давно исчезли бы с лица земли, если бы люди, занимавшиеся шаманством, колдовством, прорицаниями, и так далее, постепенно не накапливали определённых знаний, включаемых ими в свои ритуалы и предсказания, а тем самым помогающих им сохранять свой авторитет и влияние 19. Эти крупицы знания не предаются полному забвению по мере того, как вера в колдунов и заклинателей исчезает. В истории науки не раз бывало, когда на более высоком уровне знаний происходило возвращение не только к давним, но и преданным осмеянию представлениям, — ещё одно подтверждение действия закона отрицания отрицания.

Фейерабенд ссылается на хрестоматийный пример: Николай Коперник в некотором роде «возвратился» к гелиоцентрическим догадкам Филолая и Аристарха Самосского. Но мы знаем, что эти «возвраты» происходят не произвольно и не на каждому шагу, но только там, где это оправдано существом дела. То есть именно так, как указывал Ф. Энгельс в отношении применения диалектического закона отрицания отрицания вообще. Медицина ХХ века, например, расшифровала смысл многих загадок древней фармакопеи, выяснив действительные последствия применения тех или иных народных средств. Метеорология и фенология наших дней аналогичным образом поступили при проверке так называемых народных примет. Астрономия в процессе своего становления опиралась на собранные астролагами наблюдения над движением светил, а химия использовала эмпирические сведения, добытые алхимиками в их многолетних поисках.

* * *

Насколько основательны социологические представления П. Фейерабенда, сочетающие тотализацию социального контекста науки с абсолютизированной концепцией психологии насилия и обмана?

Хотя на П. Фейерабенда оказали воздействие теории микрастрат таких буржуазных социологов, как П. Сорокин или Р. Дарендорф, главный методологический импульс в его собственной социологии исходит от идеи теоретического плюрализма, вытекающей из принципа пролиферации, а также плюрализма ценностного и мировоззренческого.

Соответственно интерпретирует Фейерабенд и историю политических, социологических, философско-исторических и философских учений вообще. Все они представляют для него бесконечную вереницу флюктуаций подъёмов, упадка и смены в принципе равноправных альтернатив — «традиций» — в конце концов альтернатив идеологических. Таков же, по его мнению, и внутренний смысл гражданской истории вообще.

Однако пресловутое «открытое общество» К. Поппера П. Фейерабенд определённо не приемлет. В его мышлении расплывчатые формулы «демократии и свободы» соединены с мотивами мелкобуржуазной технофобии и антиэтатизма: в индустриальном производстве, технике, науке и государственных аппаратах конца ХХ века он усматривает главного, отчуждённого от всех людей совокупного врага человечества, независимо оттого, в руках каких политических сил находятся могучие средства научно-технической революции и структурно совершенные административные аппараты.

То и дело возвращается Фейерабенд к проблеме гуманизма, и в этих реминисценuиях просматривается определённая реальная основа (хотя без каких бы то ни было оснований он объявляет «гуманистами» и С. Кьеркегора, и Э. Маха): в творчестве П. Фейерабенда нашёл своё отражение стихийный непролегарский протест населения стран Запада против применения науки и техники капиталистическими государствами с целью повсеместного ужесточения эксплуатации и нового порабощения народов, совсем недавно сбросивших колониальное иго. Драматическая ситуация, переживаемая современным миром перед лицом опасности глобальной военной катастрофы, идеологический и интеллектуальный гнёт, изощрённая «промывка мозгов» пролагандистскими механизмами империалистических государств, осутствие на Западе подлинной свободы творчества — всё это вызывает у Фейерабенда справедливое возмушение и гнев.

Но этот гнев далеко не всегда находит свой правильный адресат, как далеко не всегда находит он его и в сознании нынешнего поколения западной молодёжи довольно распространено ныне скептическое отношение к успехам «научно-технической революции» в любом государстве, к разного рода индустриальному прогрессу и достижениям разума вообще.

Фейерабенд не принимает во внимание, что нет государства «вообще» и политики государства в отношении науки «вообще». Обвиняя науку «вообще», австрийский методолог дезориентирует читателя: «… Освободим общество от удушающей власти идеологически окаменевшей науки, как наши предки освободили нас от удушающей власти «Единственной Истинной Религии!» И ещё более откровенно: «Анархист подобен секретному агенту, который играет в разумные игры для того, чтобы подорвать авторитет самого разума»…. Такая стратегия смыкает Фейерабенда с поздними Хайдеггером, Маркузе и Сартром. Из этой антисциентистской утопии неоконсерваторы извлекают для себя не меньше, чем ультралевые и «зелёные»: наука в целом отождествляется с дурной идеологией, религией, вообще с отчуждённым сознанием, в результате чего задача связи науки с научной идеологией представляется нереальной.

В целом же анализ эпистемологии и науковедения, предпринятый Л. Фейерабендом, принёс определённую пользу. Рассматривая возможности методологического континуума, он бесстрашно обнажил многие трудности и противоречия западной философии и логики науки, — выявил соотношение между идеями теоретической «нагруженности» эмпирических понятий, несовместимости, несоизмеримости и взаимонепереводимости теорий в связи с пробнемой единого эмпирического языка. Он показал, что все позитивистские и открыто идеалистические трактовки метода приводят в тупик. Ещё Гегель иронически отмечал, что прежняя философия иногда «выходила из затруднения тем, что просто отбрасывала всякий метод» 20. Всякий метод в его теоретическом виде порицали многие иррационалисты; ныне его попытался девальвировать герменевтик Х.-Г. Гадамер. И это, как показывает Фейерабенд, при агностических установках неизбежно.

Для советского читателя представит интерес проведённый Фейерабендом анализ множества фактов из истории науки. Поучительны разработки из области истории и социологии науки, науковедения и психологии научного творчества. Интересно проводятся исследования относительной самостоятельности науки (то гипертрофированной автором, то, наоборот, начисто отрицаемой).

Основную мировоззренческую направленность изысканий Фейерабенда мы принять не можем. Ибо, согласно Фейерабенду, в деятельности учёных важна не истина, а «развитие индивидуальных способностей», не познание и его подлинная рациональность, а ничем не стесняемое, «абсолютно» свободное, пронзвольное поведение.

Ряд доведённых до крайности антитез и абсолютизированный антропологизм Фейерабенда при их последовательном применении ведёт к субъективному идеализму, пусть и в современной нам, а значит, завуалированной, «массовидно-коллективистской», деятельностной и мнимообъективированной разновидности. Недаром в статье «Объяснение, редукция и эмпиризм» Фейерабенд заявил, что прагматический и операционалистский подходы преодолевают противоположность между инструментализмом и реалистически-эмпирическим редукционизмом. А в статье «Утешение для специалиста» он уже прямо выступил против материалистических интерпретаций научных теорий. Это видно, впрочем, и из содержания его основного методологического сочинения, где в примечании 78 к главе 16 он находит «более реалистическими» чисто условные конструкции.

Справедлив упрёк Лакатоса в том, что Фейерабенд стирает границу между допустимым и недопустимым в науке 21, Но, делая это, Фейерабенд лишь доводит до логического конца то, что имплицитно содержалось во всей «постпозитивистской» ветви развития философии и методологии науки на Западе, и демонстрация этого факта в исследованиях Фейерабенда особенно поучительна. Итогом этой методологии опять стал абсолютизированный метод «проб и ошибок».

В сочинениях Фейерабенда отчётливо выразились трудности и противоречия западной философии науки, непоследовательность и внутренняя слабость даже лучших её концепций. Однако чем же ещё могут быть интересны работы Фейерабенда для советского читателя?

Прежде всего тем, что в этих работах с предельной ясностью поставлен целый ряд актуальных и важных методологических проблем, решением которых занимаются и советские философы. Сюда относятся, в частности, проблема истолкования конкурирующих теорий, проблема понимания «теоретической нагруженности» фактов науки, проблема проверки и подтверждения теорий, проблема выяснения специфики научного знания, вопрос о взаимоотношениях науки с социально-культурным контекстом, в котором она развивается, и многие другие. Критика Фейерабендом методологических стандартов, норм, правил заставляет нас более глубоко проанализировать понятие научной рациональности. Те параллели, которые Фейерабенд проводит между наукой и искусством, привпекают внимание к чрезвычайно интересному вопросу сравнения этих двух форм общественного сознания. Короче говоря, учёные и философы, все те, кого интересуют проблемы, связанные с пониманием науки, её методов, механизмов её развития, несомненно, обнаружат в работах Фейерабенда немало интересного, даже если и не согласятся с теми или иными его утверждениями и выводами.

От большинства работ, посвящённых методологии научного познания, работы Фейерабенда выгодно отличаются насыщенностью абстрактных философско-методологических конструкций конкретным знанием современной науки и её истории. В этом отношении у Фейерабенда может многому научиться любой философ, занимающийся методологическими проблемами. Соединение философских идей с конкретным материалом науки и её истории весьма важно для усиления авторской аргументации.

Среди многочисленных представителей западной философии науки Фейерабенд выделяется широтой своего кругозора. Он умеет охватить единым взглядом философию и науку, религию и искусство, современность и далёкое прошлое и везде увидеть и проследить проявления определённых идей, тенденций, методов. Читатель найдёт в его работах не только подробный анализ истории астрономии, оптики, механики XVI–XVII столетий, но и глубокое понимание проблем современной физики.

Он встретит экскурсы в историю философии и историю искусства, ссылки на поэтов и на исследования антропологов и этнографов. Обширная эрудиция и свежее понимание разнообразных проблем, умение осветить эти проблемы с новой, порой неожиданной стороны, свободный, живой, острый язык — всё это придаёт его статьям и книгам ту привлекательность для широких кругов интеллигенции на Западе, которая в значнтельной мере была утрачена философскими сочинениями в период господства неопоаитивизма.

Наконец, следует отметить ещё одну, быть может, наиболее ценную черту Фейерабенда-методолога, специализация, замыкающая учёного в рамки отдельной дисциплины, теории или даже проблемы, в ХХ веке проникла и в философию. В настоящее время обсуждение социальных, этических, гносеологических или науковецческих проблем стало особой специальностью; и в философских работах, посвящённых анализу методологических проблем научного познания, авторы, как правило, не выходят за рамки ограниченного круга проблем.

Структура научных теорий, объяснение, эмпирический базис, закон, подтверждение и тому подобное и так далее — Фейерабенд смело разрывает этот круг, соединяя обсуждение методологических проблем с размышлениями о месте науки в обществе, о её связи с государством, о свободе индивида в современном обществе и о том, какая методологическая концепция в большей мере согласуется со свободным развитием личности. Умение за частными методологическими проблемами видеть основную, главную, гуманистическую цель философии и встать выше схоластических споров о ничтожных мелочах делает Фейерабенда, при всех его противоречиях, ошибках и иллюзиях, одним из наиболее ярких и интересных философов Запада.

Разумеется, несмотря на все ссылки на К. Маркса и В. И. Ленина, Фейерабенд далёк от марксизма. Однако его критика империализма, используюшего достижения науки в целях эксплуатации и угнетения, его демократизм, антирасизм и гуманизм делают его союзником всех тех, кто выступает против милитаризма и реакции.

* * *

В настоящее издание мы включили работы Фейерабенда разных лет, отражающие становление основных идей его концепции. Сюда вошла его обширная статья «Объяснение, редукция и эмпиризм» (1962), в которой он. впервые заявил о себе как глубокий критик неопозитивистской методологии и автор достаточно оригинальнойметодологической концепции, поставившей его в один ряд с теми философами, которые создавали новое представление о науке на обломках неопозитивистских конструкций, — Н. Хэнсоном, М. Полани, К. Поппером, Т. Куном и другими.

В статье «Утешение для специалиста» (1970) Фейерабенд высказывает своё отношение к концепции Куна, которая, как он сам признает, оказала на него значительное влияние. К сожалению, недостаток места не позволил нам поместить эту статью целиком, поэтому мы сочли целесообразным привести лишь её первую половину, в которой Фейерабанд очерчивает пункты своих расхождений с Куном.

В сборник полностью включён главный труд Фейерабенда «Против методологического принуждения» (1975). Здесь в концентрированном виде представлены все основные идеи, которые он развивает в своих многочисленных публикациях.

И наконец, мы сочли необходимым включить в данное издание наиболее важные разделы из его книги «Наука в свободном обществе» (1978), в которой он разъясняет философские основания своих методологических идей и развивает социальные следствия своей Meтодологической концепции.

Мы надеемся, что избранные нами работы Фейербенда в совокупности дают достаточно полное представление о его методологических, философских и социальныхвоззрениях и их критическое осмысление, несомненно, будет способствовать развитию марксистской теории познания и методологии науки.

И. С. Нарский, заслуженный деятель науки РСФСР, доктор философских наук, профессор.