KILINSON

Введение

I. О теории и истории “национального вопроса”

II. “Русский вопрос” в Российской Федерации

III. “Русская идея” в Российской Федерации

IV. Типология дискурса новой российской идентичности

Введение

1. К методологии исследования

Наше исследование прошло через два этапа: условно их можно охарактеризовать как научный и философско-социологический - “условно” потому, что в действительности они взаимосвязаны и часто неотделимы друг от друга. На первом этапе происходил подбор и анализ социально-научной литературы, имеющей прямое отношение к нашей теме.

Критерии отбора: 1) формальные - наличие ряда ключевых слов в библиографическом описании (например, таких, как “нация”, “национализм”, “патриотизм”, “русские”, “русский вопрос”, “русская идея” и т.п.); 2) содержательные - авторитетность и известность авторов, ссылки, частота цитирования, рекомендации специалистов и экспертов по данной теме и т.д. Никаких ограничений при выборе текстов по научно-дисциплинарному признаку не вводилось. Отметим, что объем литературы по нашей теме за последние десять лет настолько увеличился, что с трудом поддается количественной оценке. Между тем рамки нашего исследования таковы, что даже самые строгие критерии отбора литературы едва ли могут гарантировать всесторонность, полноту охвата и безупречную объективность.

Большая часть анализируемых текстов - научные монографии и статьи, опубликованные в 90-е годы ХХ в. в издательствах, специализирующихся на гуманитарно-научной литературе и в обществоведческих журналах. В некоторых случаях, когда какой-либо известный социолог, политолог, юрист, этнолог, историк, экономист, демограф и т.д. обнародовал свои взгляды в прессе, мы считали целесообразным не пренебрегать и газетными публикациями.

Вторым этапом была философско-социологическая оценка результатов первого этапа исследования с точки зрения социологии знания. При этом мы ориентировались на классические концепции социологии знания, разработанные в основном в 20-х годах ХХ в. М.Шелером и К.Мангеймом. Их исследовательские принципы, установки, методы сформулированы в таких работах, как “Проблемы социологии знания”, “Идеология и утопия”. Для них характерны, прежде всего, историческо-социологический подход, интерес к взаимосвязи между реальными и идеальными факторами социальной истории, а также между различными формами знания, признание особой роли интеллектуальной элиты в обществе.

Соответственно, рассматривая те или иные концепции и понятия, мы стремились по-возможности проследить изменения в их смысле и способах применения в зависимости от изменений в исторических реалиях, понять их в российском социокультурном контексте. В центре нашего внимания были взаимосвязи между реально-политическими, этнонациональными, демографическими и социально-экономическими процессами, происходившими в России в последнее десятилетие, с одной стороны, и формами политологического, этнологического (нациологического), экономического и социологического сознания и мышления, с другой. Мы попытались также показать ограниченность взгляда, согласно которому обществоведение, чтобы быть подлинно “научным”, должно якобы отстраниться от общественной жизни, замкнувшись само на себя. В ряде случаев наши суждения выходили за пределы ценностно-нейтральной научной сферы в область философско-социологических, или ценностных (мировоззренческих) утверждений.

2. Объект исследования

Объект исследования - российская интеллектуальная элита (интеллигенция), прежде всего - гуманитарно-научная общественность. При этом мы ориентировались только на представляющие ее тексты, исключив из рассмотрения социальную, политическую, экономическую активность, вообще все виды общественно-полезной деятельности.

3.. Предмет исследования

Предмет исследования - отношение гуманитарно-научной общественности Российской Федерации к национальному самосознанию в его различных формах, к проблеме национальной идентичности, в первую очередь - к так называемым “русскому вопросу” и “русской идее”. В этой связи мы затрагивали также следующие темы: отношение к вопросам о русской и российской самобытности, ментальности, национальном характере, об особом пути и миссии России в мире т.п., о поисках национальной идеи, к проблеме общенациональной консолидации, государственного строительства, реидеологизации, национального и государственного патриотизма и т.п.

4. Основные понятия

К основным понятиям тематического поля относятся: нация, национальное самосознание, национальная идентичность, национализм, патриотизм, “русский вопрос”, “русская идея”. В область смежных понятий, сущностно необходимо связанных с ними, входят: этнос, народ, гражданство, титульная нация, коренной народ; интернационализм, космополитизм, национальный и патриотический нигилизм, национальный шовинизм, ксенофобия, русофобия, расизм, нацизм, фашизм, дискриминация, этнократия. Вокруг толкования этих понятий в России как раз и идет оживленная полемика, часто выходящая за пределы “чистой” науки в область общественной практики. Поэтому с нашей стороны было бы ошибкой с самого начала предлагать наши собственные дефиниции этих понятий: ведь тогда волей-неволей мы брали бы на себя роль суда в последней инстанции, а это было бы, по меньшей мере, опрометчиво.

I. О теории и истории “национального вопроса”

В мою задачу не входит глубокое погружение в историю и теорию “национального вопроса” в России. Однако без краткого очерка основных вех российской национальной политики, а также анализа теоретических положений, лежащих в ее основе, будут совершенно непонятны современные проблемы в этой сфере. К их числу следует отнести прежде всего кризис национальной идентичности в России, положение русских в Российской Федерации (так называемый “русский вопрос”), отношение российской интеллектуальной и политической элиты к так называемой “русской идее”.

Понятие нации в отечественной обществоведческой традиции

В отечественной обществоведческой традиции советского периода под нацией чаще всего понимали определенную ступень в развитии народа (этноса), исторически сложившуюся общность людей, результат развития капиталистических отношений, приводящих к экономическому, территориальному, культурному, языковому и социально-психологическому единству определенной совокупности людей, стремящехся обеспечить интересы своего дальнейшего развития непременно с помощью обособленного национального государства. (Козлов В.И. Нация. Этнос // Народы России. Энциклопедия. М.: 1994. С. 459, 466; Мерзликин Н.В. Нация // Политическая энциклопедия. Т. 2. М.: “Мысль”, 1999. С. 33). Этим объясняется теоретическая и практическая значимость принципа национальности в истории XIX - XX столетий: в СССР, Югославии, Чехословакии он составлял основу внутреннего национально-государственного (федеративного) устройства.

Укоренившееся в нашей стране понимание того, что такое “нация”, зафиксировано во многих словарях, отражено в многочисленных публикациях. Нация, утверждает, например, “Словарь иностранных слов”, - это “исторически сложившаяся форма общности людей; нации свойственны общность территории и экономической жизни, общность языка, некоторые черты психологического и духовного облика, проявляющиеся в своеобразии культуры.” (Советский энциклопедический словарь. М.: “Советская энциклопедия”, 1982, с.879-880; Словарь иностранных слов. М.: “Русский язык”, 1984, с. 330). При ближайшем рассмотрении такое понимание восходит к сталинскому определению нации. “Нация, - писал И.В.Сталин, - есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности четырех основных признаков, а именно: на базе общности языка, общности территории, общности экономической жизни и общности психического склада, проявляющегося в общности специфических особенностей национальной культуры” (Сталин И.В. Соч. Т. 11, с. 333).

Анализ формулировки обнаруживает, что нация в ней по сути не определена. Здесь перечислены признаки или черты этноса, которые свойственны социально-этнической общности людей как таковой - родоплеменной общности, народности, нации, причем никаких специфических черт нации, отличающих ее, например, от родоплеменной общности, не указывается. На это обращают внимание, например, Т.Ю.Бурмирстрова, А.И.Вдовин (Бурмистрова Т.Ю. К вопросу о формировании и развитии русской нации // Русская нация в союзе народов СССР (Материалы научно-практической конференции). Куйбышев. 1990. С. 22; Вдовин А.И. “Российская нация”. Национально-политические проблемы ХХ века и общенациональная российская идея. М.: Изд-во “Либрис”, 1995, с. 16-17). Утверждения Сталина, что “только наличие всех признаков, взятых вместе, дает нам единство нации”, что “достаточно отсутствия хотя бы одного из этих признаков, чтобы нация перестала быть нацией” (Сталин И.В. Соч. Т. 2, с. 297) суть дела не меняют. Ведь и наличие всех признаков, если следовать сталинскому определению, составляет лишь фундамент, на котором появляется нация, но не дает специфического отличия нации от других социально-этнических образований.

Представление о том, что якобы Ленин одобрил сталинское определение нации, не соответствует действительности. “Он никогда не воспроизводил и даже не упоминал его в своих работах, по-видимому, попросту не усматривая какой-то самостоятельной сталинской теории нации”, - пишет Вдовин (Вд. с. 17) После публикации сталинской статьи Ленин отмечал существование двух марксистких теорий в национальном вопросе: идеалистической теории нации Бауэра, в которой главным является национальный характер, и историко-экономической теории Каутского, главным для которой является язык и территория (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 24, с. 386-388). Одобрение Ленина касалось тех разделов сталинской статьи, в которых пропагандировалось, доходчиво разъяснялось содержание программы партии по национальному вопросу, помогая большевикам не сдавать, как выражался Ленин, “ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи” (там же. Т. 48, с. 169).

Практическая ценность сталинского определения нации заключалась, по мнению Ленина, в том, что оно вводило определенные ограничения в понятие субъекта национального самоопределения, помогая, к примеру, “вышибать евреев из числа наций” (там же. Т. 24, с. 394) (а значит, из числа субъектов права на государственное самоопределение). Этой же цели служило и разделение Сталиным народов на нации и народности. Отнесение народа к разряду народностей (народа, не обладавшего всеми признакми нации) в послереволюционное время использовалось для ограничения числа народов - вероятных претендентов на статус союзной республики (Чешко С.В. Идеология распада. М.: 1993. С. 155).

Сущностная связь нации и этноса подводит к вопросу о том, что они собой в сущности представляют.

Российское понимание “нации”, “национального” и “национальности” отличается от того, что принято на Западе

Принятое в нашей стране (в СССР и РФ, а также в бывшей Югославии) этническое понимание нации может показаться, мягко говоря, странным для жителей Западной Европы. Утвердившаяся здесь концепция нации признает единственно законным определение национальной принадлежности как гражданства, все остальные способы национальной идентификации относятся к личной компетенции каждого индивида. В демократическом правовом государстве этничность отходит на второй план по мере того, как в обществе возрастает влияние гражданско-правовых институтов. Под нацией как согражданством (нацией-государством) в Западной Европе имеется в виду совокупность граждан, демократически управляющих своим государством и имеющих равные права, не зависящие от цвета кожи, языка, религиозных убеждений, происхождения или обычаев бытового поведения.

Об этом радикальном смысловом различии пишут ведущие российские этносоциологи (см., например, Ю.В.Арутюнян, Л.М.Дробижева, А.А.Сусоколов. Этносоциология. М.: Аспект Пресс, 1998. С. 29-32). А.Г.Вишневский, обращающий внимание на этот важный факт (Вишневский А.Г. Демографические изменения и национализм // Социологический журнал. 1994. № 1. С. 22), замечает, что и в нашей стране слова “нация”, “национальный” иногда употребляются в том же смысле, что и на Западе, например, в словосочетаниях “национальная безопасность”, “национальный доход”, “Организация Объединенных Наций”. Правда, эти термины были в свое время попросту заимствованы с Запада, что вносило и вносит путаницу.

Конечно, налогоплательщики не превращаются в нацию как согражданство по указу главы государства или потому, что интеллектуалы приходят к выводу о необходимости нового понимания нации, - становление наций-государств совпадает со становлением гражданского общества. В ходе и результате этого процесса этнические различия между подданными единого государства становятся факторами, менее значимыми, чем, например, различия экономические и социальные. Нация как согражданство в определенном смысле неделима (Вишневский А.Г. Единая и неделимая // Полис. 1994. № 2, с. 29), появление такой нации придает новый статус государственным и территориальным границам. Отсутствие внутренних перегородок и устойчивость внешних границ - таков принцип нации-государства в противовес “многонациональным” государствам. С точки зрения тех, кто понимает нацию как согражданство, “многонациональное государство” - нонсенс, можно говорить лишь о многонародных, мультиэтнических, или полиэтнических нациях.

Формирование гражданского общества в нашей стране имело и имеет известные исторические особенности, вследствие которых оно во многих местах геополитического пространства России до сих пор еще находится в процессе становления. Возможно, это является главным фактором, определяющим скорее отрицательное, чем положительное отношение большей части населения РФ ко взгляду на нацию как на согражданство. Национальность в ее этническом понимании продолжает играть доминирующую роль как в массовом сознании, так и в реальных этнополитических отношениях. О том, насколько значимо в массовом сознании национальное его в этническом понимании говорят многочисленные протесты и жалобы граждан РФ на введение российских гражданских паспортов нового образца, в которых национальность (этническая принадлежность) не указывается. Приведем один пример.

Так, Н.Коврова в статье “Как сберечь национальные корни?” пишет, что каждое государство, претендующее на звание “демократического” “...обязано максимально приблизить свою Конституцию в части гарантий прав человека к реализации естественных прав человека”. К ним она относит в первую очередь право на жизнь. Обращая внимание на тот факт, что малочисленные народы Севера РФ быстро вымирают, Н.Коврова указывает на то, что отсутствие в новых паспортах графы “национальность” ускоряет этот процесс, ибо лишает их возможности воспользоваться программами поддержки коренных и малочисленных народов Севера РФ, ООН и других международных организаций. “Всем понятно, - пишет она, - что множество наций - это благо. У каждой нации огромный неповторимый исторический и культурный багаж, самобытность, традиции. Все это необходимо лелеять и сберегать, собирать по крупицам, снимать об этом фильмы и писать книги. И бить тревогу, если есть малейшая угроза потери части Всемирной культуры.” (“Эвенкийская жизнь. 12-18 октября 2001. № 51-52. С. 2”). В результате администрация Эвенкийского Автономного Округа в настоящее время разрабатывает окружной закон, который позволит провести процедуру удостоверения или “паспортизации” коренного населения. “Такая “паспортизация”, думается, позволит поддержать традиционный образ жизни, оказывать адресную помощь коренным и малочисленным народам Севера, проживающим в Эвенкии - заключает Н.Коврова.” (там же)

Таким образом, в некоторых регионах попросту восстанавливается паспортизация по старому образцу на локальном уровне. Очевидно также, что озабоченность выживанием этноса, сохранением его культуры и т.п. не имеет ничего общего с национальным шовинизмом, этнократическими либо сепаратистскими устремлениями. Даже если последние и проявляются у представителей этносов, более “благополучных”, чем малочисленные народы Севера РФ (что, действительно, бывает; см. ниже), то это лишь подтверждает остроту и сложность рассматриваемой проблемы, но ничего по сути в ней не меняет.

Ситуация со смысловой двойственностью понятия “нация” нашла отражение, в частности в том, что Конститутция РФ 1993 г. определяет республики как “национальные государства”, а не просто как “государства”. Российская Федерация, согласно так называемому “Федеративному договору”, строится на базе трех принципов: национально-государственного, национально-территориального и административно-территориального (см. ниже). Хотя в “Концепции государственной национальной политики”, подписанной президентом Б.Ельциным 15 июня 1996 г., нет термина “нация”, зато и не вводится понятие “гражданская российская нация”. Во избежание недоразумений российские этносоциологи используют для определения этнокультурной общности кроме принятого во всем мире понятия “этническая группа” также понятия “этнонация” или “национальность”, “народ” (Ю.В.Арутюнян, Л.М.Дробижева, А.А.Сусоколов. Этносоциология. М.: Аспект Пресс, 1998. С. 32).

Понятия “нация” и “этнос” в отечественной социально-научной литературе, их критический анализ с позиций социологии знания

Если содержание понятия “нация” (несмотря на его указанную выше двусмысленность в отечественном контексте) в мировой литературе более или менее устоялось, то общепринятого определения этноса ни в мировой, ни в отечественной литературе не существует. Этносоциологи говорят о трех основных подходах к пониманию феномена этничности: о примордиалистском (внутри него выделяется социобиологический и эволюционно-исторический), инструменталистском и конструктивистском. Согласно первому, этничность - природная (генетически передаваемая) исконная реальность; согласно второму, этничность - средство для достижения групповых интересов и мобилизации в политической борьбе; согласно третьему, этничность - социальный конструкт, или продукт социального конструирования интеллектуальной и политической элит. С нашей точки зрения, два последних подхода по сути мало чем отличаются: в обоих случаях реальность самого этноса ставится под сомнение, поскольку признаются реально существующими только его отдельные поддающиеся эмпирическому измерению “характеристик”. Выбор же этих характеристик всегда обусловлен либо политическими интересами, либо профессиональными интересами ученых. Поэтому уместно говорить о примордилистском, или реалистическом, подходе, с одной стороны, и функционалистско-конструктивистском, с другой.

В отечественной науке примордиалистское представление было единственным до 90-х годов ХХ в. Наиболее распространены определения этноса как “этносоциального организма” (эволюционно-историческая трактовка Ю.В.Бромлея) и как “биосоциального организма” (социобиологическая трактовка Л.Н.Гумилева).

Так, в определении нации, которое дает Н.В.Мерзликин в “Политической энциклопедии”, несмотря на историчность подхода, явно видны следы сталинского определения нации. Приведем фрагмент этой статьи, поскольку он в высшей степени показателен. “Нация... - общность, тем или иным образом сопряженная с определенным народом этносом, - пишет Н.В.Мерзликин. - В значении, близком к современному, термин “нация” употребляется с середины XIX в. Нация понималась как сообщество людей, объединенных территорией, обычаями, языком, общностью хозяйственной жизни и сознания. Согласно М.Веберу, нация - человеческое сообщество, объединенное общностью языка, религии, обычаев и стремящееся к созданию собственного государства. Такой подход к трактовке нации отразился в определении, которое было дано Сталиным. Исходя из сталинского определения в советском обществоведении долгое время категория “нация” понималась как исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры. С середины 60-х годов ХХ в. это определение стало уточняться и дополняться признаком национального (этнического) самосознания, связываться с общим понятием этноса. Стало считаться недостаточным определять нацию как историческую (социально-историческую) общность. Было предложено включать в число сущностных признаков нации общность самосознания и социальной структуры. Однако этнологический подход не снимает всех проблем, связанных с пониманием сущности нации.” (Мерзликин Н.В. Политическая энциклопедия. Т. 2. М.: “Мысль”, 1999. С. 33)

Далее автор указывает, что различение понятий “нация” и “национальность” помогает объяснить, почему группы людей, имеющих общую национальность (этнические особенности языка, культуры) с той или иной нацией, но не живущие на ее территории, не являются представителями данной нации. При всей осторожности и корректности, с какой Н.В.Мерзликин подходит к определению сложнейшего понятия “нация”, ему не удалось, как нам кажется, избежать влияния исторического материализма. Но, во всяком случае, его подход можно квалифицировать как, с одной стороны, традиционный, а с другой - в целом адекватный российским общественным реалиям. “В марксизме правомерно была поднята проблема экономических взаимосвязей: нации здесь были увязаны с развитием единого внутренннего рынка, с хозяйственными отношениями и торговыми путями, - пишет А.М.Руткевич. - При всей своей ограниченности этот подход все же куда правомернее, чем болтовня всякого рода “мультикультуралистов”. Указывая на искусственный характер наций, на то, что они являются порождениями людей и в этом смысле относительны, сторонники “постмодернизма”, по существу, желали бы вообще упразднить понятие нации”. (Руткевич А.М. Что такое консерватизм? М.-Спб.:Университетская книга, 1999, с. 125)

Историческое развитие через взрыв и скачок, шарахание из крайности в крайность - типично российская особенность цивилизационного процесса, как справедливо замечают Ю.М.Лотман. (Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992, с. 266-270), А.С.Панарин (Панарин А.С. “Вторая Европа” или “третий Рим”? Избранная социально-философская публицистика. М.: ИФ РАН, 1996, с. 5-6) и другие. Засилье марксизма-ленинизма в общественных науках сменилось модой на новейшие западные учения и методологические концепции, результатом чего явилось их некритическое восприятие - отношение к ним чуть ли не как истинам в последней инстанции. Увы, о собственных теориях и методологиях либо, по крайней мере, о взвешенном критическом подходе к тем, что господствуют сейчас в западной социально-научной литературе, говорить пока не приходится. (Филиппов А.Ф. Понятие теоретической социологии // Социологический журнал. 1997. № 1/2. C. 5-37) Но мода вечно путает инстанции: последняя по времени далеко не всегда означает последняя по сути. Все же, по нашему глубокому убеждению, наивный реализм аристотелевско-локковского сенсуализма и эмпиризма, воспринятый историко-материалистической “теорией отражения”, не настолько далек от истины (т.е. от того, что “есть”), как далек от нее релятивизм, выбрасывающий онтологию на свалку истории, эпистемологичский анархизм, крайний субъективизм, конструктивизм господствующей ныне постмодернистской парадигмы. Все это имеет прямое отношение к теории нации.

Смысл, близкий к господствующему ныне в западном (либерально-ориентированном) обществознании, вкладывает в понятие “нация” В.А.Тишков - ведущий российский теоретик-этнолог и специалист по “национальному вопросу”. В той же “Политической энциклопедии” понятие “нация” он определяет через понятие “этноса”, понятие “этноса” - через “этничность”, а саму “этничность” рассматривает чисто номиналистически как “широко используемую в науке категорию, обозначающую существование культурно-отличительных (этнических) групп и идентичностей” (Тишков В.А. Политическая энциклопедия. Т. 2. М.: “Мысль”, 1999. С. 653). “В отечественном обществознании, - пишет он - ... более широко употребляется термин “этнос” во всех случаях, когда речь идет об этнических общностях (народах) различного историко-эволюционного типа (племя, народность, нация). Понятие этноса предполагает существование гомогенных, функциональных и статичных характеристик, которые отличают группу от других, обладающих иным набором характеристик. (...) Концепция этничности подвергает сомнению подобный взгляд на культурную отличительность и обращает внимание прежде всего на ее процессуальную (социально-конструируемую) природу, подвижный и многокультурный характер современного общества, на практическое отсутствие культурных изолятов”. (там же)

Таким образом, в функционалистско-конструктивисткой, релятивистской трактовке В.А.Тишкова, вопрос о реальном существовании самих наций, национальностей, этносов элиминируется. Для исследователя их точно так же “нет”, как “нет” у человека пола в радикально-конструктивистской гендерной трактовке, как “нет”, в этом смысле, и самого человека, органически-телесная конститутция и душевно-духовная организация которого растворяются в различных эмоциональных и рациональных отношениях и связях. Индивд, этническая группа, народ, нация как таковые, т.е. как реальные бытийные единицы, онтологические сущности виртуализируются, исчезают - вместо них на первый план выходят их различные функциональные “характеристики”. Зато они, подменив собой “монолит” субстанции, с трудом поддающийся вольным интерпретациям, представляют собой уже пластичный материал, из которого интеллектуал в зависимости от конкретной практической задачи (социального заказа) может “формировать”, подобно тому, как лепят из пластилина или играют в конструктор под названием “трансформер”, ту или иную “идентичность” - половую, возрастную, личностную, семейную, социально-групповую, этническую, национальную, глобально-человеческую (общечеловеческую), наконец, гуманоидную.

Эту установку В.А.Тишков формулирует следующим образом: “Интеграция наиболее значимых аспектов в цельную теорию этничности наиболее перспективна на основе конструктивисткого синтеза, в котором есть чувствительность к контексту. Этничность возможно рассматривать в системе социальных диспозиций и ситуативной зависимости на разных “уровнях” и “контекстуальных горизонтах”: транснациональном уровне мировых систем (Валлерштайн), в рамках наций-государств с позиций “внутреннего колониализма” (М.Хетчер) или “структурного насилия” (И.Галтунг), межгрупповом уровне в контексте теории культурной границы (Ф.Барт) и внутригрупповом в рамках психологических теорий реактивной, символической и демонстративной этничности и стигматизированных идентичносностей”. (там же, с. 654)

К числу “характеристик” этничности В.А.Тишков относит “наличие разделяемых членами группы представлений об общем территориальном и историческом происхождении (заметим: не общность территории, словно бы таковой как реальности нет, и не общность исторической судьбы, как будто она всегда - только чистый вымысел); “наличие единого языка”; “общих черт материальной и духовной культуры” (но речь идет не просто об “общих чертах”, а о глубинных существенных свойствах культуры, о “коде” или “ядре” культуры, включающем в себя базисные верования, представления о добре и зле, истине и лжи, моральные запреты и предписания, способ регуляции социальных отношений, воспитания потомства и т.д.); “политически оформленные представления о родине и особых институтах, как, например, государственность, которые могут считаться частью того, что составляет представление о народе” (по нашему мнению, “представления о родине”, или патриотизм, может быть существенной чертой этничности и не будучи “политически оформленным”, т.е. не будучи непременно государственным патриотизмом; более того, неполитизированный патриотизм, как раз сущностно-специфичен для России, что позволяет говорить о феномене “контрпатриотизма”: см. Малинкин А.Н. Понятие патриотизма. Эссе по социологии знания // Социологический журнал. 1999 № 1/2, c. 111-115; он же: Патриотизм и социальные общности // Социологический журнал. 1999 № 3/4, c. 83-89); “чувство отличительности, т.е. осознание членами группы своей принадлежности к ней, и основанные на этом формы солидарности и совместные действия.” (там же)

Виртуализация этноса в конструктивистской этнологической парадигме ведет к тому, что под этносом начинают понимать только то, что им “называют” интеллектуалы и политики в интернете, газетах, журналах, книгах, учебниках, что в качестве таковых “представляют” телеэкраны, видеофильмы, кино, театр и т.д. Борьба космополитически ориентированной интеллектуальной элиты России, сосредоточенной главным образом в городах федерального значения, против якобы ретроградного “субстанциализма” и “эссенциализма” в трактовке этноса, против его мнимой “натурализации” и “реификации” (см., например: Малахов В. Культурный плюрализм versus мультикультурализм // “Скромное обаяние расизма” и другие статьи. М.: Модест Колеров и “Дом интеллектуальной книги”, 2001. С. 165) увеличивает и без того колоссальный отрыв интеллигенции от основной массы российского народа, живущего в регионах - в средних и малых городах, поселках и деревнях.

Это происходит потому, что, с одной стороны, заумный “птичий язык” идеологов мультикультурализма люди просто перестают понимать. А с другой стороны, он не позволяет адекватно решать реальные острые наболевшие проблемы межнациональных и федеративных отношений в РФ, так как не соотвествует отечественным социальным реалиям, ориентируясь на иные, более продвинутые в политико-экономическом отношении западные образы социальной реальности. Область практического применения понятий и их дефиниций (типа “этнос - это гипертекстуальный код этнологического дискурса”) резко сужается, происходит что-то вроде интеллектуалистской возгонки концепции, ее замыкания на саму себя. Зато вместо гуманитарно-научной зауми до народа доходят ясные и грубые человеконенавистнические лозунги ультранационалистов и нацистов, а здравомыслящие интеллектуалы, отвлекая иногда свое внимание с Запада на Россию, позиционируются себя в роли сторонних наблюдателей за тревожными событиями в собственной стране.

На наш взгляд, с методологической точки зрения, более адекватно понимание этничности как реальной существующей объективной основы национального самосознания. Такую трактовку этничности мы находим у Л.М.Дробижевой и В.К.Мальковой. “Обращаясь к изучению национального самосознания, - пишут они, - методологически мы исходили из того, что субъективно сознаваемая этничность имеет своим источником реальные этнодифференцирующие признаки, а сам процесс формирования этнического самосознания связан с межэтническим сопоставлением “мы - они”. На него влияют многие факторы, среди них прежде всего развитие самосознания людей, рост знаний, образование. В процессе обучения, а также через средства массовой информации, литературу они получают представления о ценностях, символах, знаковых системах (в том числе эмблемах, песнях и т.п., дающих эмоциональный настрой), о национальных героях и исторических событиях своего народа, т.е. о том, что обеспечивает гомогенизацию интересов общности. Эти каналы существенно дополняют поток информации, получаемый личностью в семье, среди родственников, друзей, соседей” (Русские. Этносоциологические очерки. М.: Наука, 1992. С. 369).

Ярким примером релятивизации этнического бытия, т.е. сведения его к “этничности” является концепция “исторической этнологии” Я.В.Чеснова. Она любопытна тем, что эксплицирует важные социально-философские и политико-идеологические предпосылки, которые у большинства этнологов обычно скрыты. Этот автор вводит понятие “антропоценоза”. Историческая этнология, считает он, “демократична в самой своей сути”. (Чеснов Я.В. Лекции по исторической этнологии. Учебное пособие. М.: Гардарика, 1998. С. 7) Она изучает “...культурценозы, где вещи и становление повседневности убеждает нас, что на месте культурценозных систем возникают иные, где гармонично слиты человек и вещный мир. Система, где личность проявляет себя через вещи, - это антропоценоз. От культуроценоза он отличается прежде всего масштабом: антропоценоз атомарен и относительно замкнут. Это семья с ее традицией, династия, клуб по интересам, фирма. В антропоценозе повседневные вещи начинают приобретать идеологическую функцию.” (Чеснов. С. 19). И далее: “Этносы в том виде, в каком их наблюдает современная наука, представляют собой антропоценозные общности, образованные разделяемой для всех их членов идентификацией (этничностью). В этих антропоценозах их носители прикрепляются к общим материальным и духовныи ценностям. Иначе говоря, современные этносы не самодостаточные сущности, образующие то, что в философии называется онтологической картиной мира... Кроме того, у некоторых философов само понятие онтологии функционально, а не морфологично.” (Чеснов, с. 20)

Старый, онтологический, подход ведет, по Я,В.Чеснову, к тому, что “люди из деятелей превращаются в носителей косно понимаемой традиции, отношения они строят не по поводу перераспределения прав, а по поводу перераспределения земли, объединяют их не гражданские институты, а соборность и т.д. Во всем этом мы видим явную натурализацию человеческих отношений и преувеличение континуальных связей. (...) Однако реальное бытие открыто будущему. В нем есть мыслительное рациональное ядро. Рациональность - это интенция на будущее, которую политически лучше всего улавливает либерализм.” (с. 76) (курсив мой - А.М.) Таким образом, за научным понятием “этничность”, казалось бы ценностно стерильным, на самом деле стоят функционализм, индивидуализм, либерализм, гуманизм и другие социально-философские принципы и ценности, образующие фундамент евро-американской цивилизации. Как таковые мы их вовсе не отрицаем, но утверждаем, что они не соответствуют российским социальным реалиям, поэтому их прямое применение в России - в отличие от знания о них, имеющего просветительское значение, - неминуемо ведет к социальным и национальным конфликтам. Этот пример также показывает, насколько идеологизированным бывает само научное знание, претендующее на ценностную нейтральность.

Конструктивистский подход к нации, безусловно, удобен и перспективен, причем не только для создания разнообразных научно-теоретических концепий. Не случайно он получил распространение только в определенном культурно-цивилизационном регионе мира и на определенном уровне развития современного общества. А именно, он впервые появляется в западных индустриально развитых странах при их переходе к постиндустриальному состоянию (информационному обществу, или обществу знания) - т.е. при сформировавшейся и устоявшейся национальной идентичности. На этом этапе развития западных наций-государств предпринимаемые в них информационные манипуляции с общественным мнением и массовым сознанием, при всем объеме и быстроте происходящих в них социальных изменений, не могут серьезно угрожать национальной безопасности. Идеи о том, что национальная идентичность есть не более чем общеполезная фикция, фантом либо произвольный конструкт хищных, рвущихся к власти и господству элит едва ли способен внести смуту в умы и подорвать гражданский мир. Иное дело в России, переживающий сейчас глубочайший кризис национальной идентичности. Применение к этнополитическим реалиям конструктивисткой методологии в современной России, которую даже нельзя однозначно квалифицировать как “современное общество”, пока малопродуктивно и потенциально опасно.

Можно представить себе, например, московского чечена, в паспорте которого не записана национальность “чечен”. Трудней представить себе калмыка из Элисты, в паспорте которого было бы написано “русский”. Ну, а вовсе невозможно представить себе ситуацию (во всяком случае, пока), когда, например, все татары и башкиры считали бы себя “русскими” только потому, что они - граждане Российского государства. Тот факт, что все они “русские” для иностранцев, абсолютно ничего не меняет: просто западно-европейские языки почти не улавливают разницу между “русским” и “российским”, что при переводе часто приводит к недоразумениям. Пока же языковым узусом, например, в Якутии является следующее словоупотребление: “я поеду учиться в Россию”, “я уеду в Россию”, т.е. пока не урегулированы фундаметальные общественно-бытийные - федеративные и межнациональные - отношения трудно рассчитывать на то, что конструктивизм даст на деле что-то, кроме возмущений и аберраций сознания.

На таком фоне подход В.О.Рукавишникова выглядит тактичным компромиссом. Опираясь исключительно на иностранные источники, он останавливается на дефиниции нации, предложенной в 1994 г. М.Хеллером: “объединение людей, которые (1) чувствуют, что они сопричастны друг к другу не только в социальном и культурном, но также и в политическом смысле; (2) принимают активное участие в политическом процессе в своем государстве, может быть также названо нацией”. (Рукавишников В.О., Халлман Л., Эстер П. Политические культуры и социальные изменения. Международные сравнения. М: СОВПАДЕНИЕ, 1998. С. 268) Это определение позволяет утверждать, что могут существовать нации, не имеющие своего государства, а государство в свою очередь может объединять, включать в себя несколько наций. “Иными словами, - заключает В.О.Рукавишников, - следует различать нации, нации-государства и многонациональные государства. Таким образом, нация и государство - это не идентичные, но взаимосвязанные понятия”. (Рук., с. 269)

Новейшие тенденции в научно-теоретическом осмысления понятий “нация”, “этнос”в России и за рубежом с точки зрения социологии знания

С точки зрения социологии знания, очевидно, что интеллектуально-научная релятивизация понятий “нация”, “этнос” и других производных от них терминов, происходит параллельно со всемирно-историческим процессом деэтнизации (денационализации) народов мира. Это два сообусловленных, взаимоопределяющих процесса, которые в разных фазах истории оказывают друг на друга то большее, то меньшее влияние в зависимости от расклада в том или ином обществе реально-исторических факторов - демографических, политических, экономических и др. Тем не менее, сейчас еще сложно сказать, какие тенденции возобладают в процессе формирования “мирового общества”: будет ли оно развиваться преимущественно через универсализацию (космополитизм) в направлении деэтнизации, стремясь к идеалу общечеловека “где хорошо, там и отечество”, - или оно будет развиваться преимущественно через партикуляризацию (национальный патриотизм) в направлении сохраненния самобытности всех культур мира, стремясь к идеалу всечеловека “единство многообразного”. По нашим оценкам, пока доминирует первая, универсалистко-космополитическая, тенденция. Это существенно осложняет формирование новой российской национальной идентичности и вот почему.

Дело в том, что в настоящее время русский народ, переживший за годы советской власти жесточайшую деэтнизацию через насаждение пролетарского и советского интернационализма, находится на такой исторической фазе своего развития, на которой он, чтобы существовать дальше, должен “этнизироваться”, совершить процесс “национальной” консолидации. Для этого ему и требуется то, что называется новой национальной идентичностью, - единое “мы”, т.е. разделяемое всей нацией представление о том, кто “мы, русские (россияне)?”, “откуда мы” и “куда мы идем?” сегодня, в начале XXI в. и III тысячелетия. К сожалению, стремление русского народа к удовлетворению этой жизненно-важной потребности, выражающееся в сосредоточении индивидуального, группового и общественного внимания на “русском” и “национальном вопросе” вообще, не находит понимания на международном уровне.

На то есть как объективные, так и субъективные предпосылки. Во-первых, западные нации-государства, давно, хотя и в разное время, прошедшие в своей внутренней эволюции стадию национальной консолидации, сегодня находятся по отношению к России в противофазе всемирно-исторического развития, т.е. в ситуации, когда на первый план выходят проблемы региональной интеграции, а также экономической, социальной, политической и даже культурной глобализации. Другими словами, процессы, происходящие в России, имеют вектор, прямо противоположный вектору тенденций, наблюдаемых в Западной Европе, а также мегатрендов в планетарном масштабе. Выходит прямо по народной пословице: они с ярмарки, а мы на ярмарку.

Отсюда, во-вторых, возникает то, что называется “добросовестным заблуждением”, когда стремление россиян, прежде всего русских, к самоидентификации, поискам общенациональной идеи, к реабилитации идеи национального и государственного патриотизма, к реидеологизации и т.п. некорректно квалифицируется на Западе как ультранационализм и шовинизм. Русским отказывают - как внутри страны, так и за ее пределами - даже в самом праве обсуждать “русский вопрос”, которого якобы нет, усматривая в этом проявление “русского фашизма” (см. об этом ниже). Но кроме того, у определенных политических, экономических, финансовых, военных кругов ряда западных стран, прежде всего США, появляется соблазн направить процесс формирования российской национальной идентичности по пути стигматизации, разыграв карту мнимой “самоизоляции” России в условиях глобализации, чтобы не дать оправиться потенциальному конкуренту на мировом рынке, нейтрализовать РФ как игрока на мировом геополитическом поле и т.д.

Судя по всему, устоять перед этим соблазном определенным кругам Запада все-таки не удалось. А.М.Руткевич отмечает: подобно тому, как во времена “холодной войны”, западные политики обоснованно видели в коммунистических партиях не какие-то “интернациональные” образования, но “пятую колонну Москвы”, “точно так же сторонники “ценностей мировой цивилизации” служат даже не Западу в целом (не говоря уже о “цивилизации”, к которой в большинстве своем они не имеют ни малейшего отношения), но интересам одной сверхдержавы” (Рут., с. 131-132) Заставить “русских” поверить в то, что они “плохие”, “неуспевающие” ученики евро-американской цивилизации - такова задача некоторых западных интеллектуалов, конструирующих сегодня за нас нашу новую российскую идентичность и навязывающих ее нам через наши же СМИ, российские представительства зарубежных фондов и организаций. Известно, что восприятие страны извне (внешний образ страны) немаловажен для самовосприятия страны, а значит, и самоидентификации населеяющего ее народа. С точки зрения социологии знания, появление понятия “информационная война” в эру становления “информационного общества”, или “общества знания” в высшей степени знаменательно.

Если СССР был для всех (в том числе для тех россиян, которые стали потом “прорабами перестройки”) “империей зла”, то для новой России сконструирован и активно эксплуатирутся набор негативных имиджей, предназначенных для использования в различных событийных и профессиональных средах. Главный и наиболее часто применяемый - имидж “империи криминала”, наносящей России большой ущерб в экономической сфере. Хотя международное сравнение показывает, что в действительности Россия недостойна этого “титула”, он чрезвычайно популярен даже в самой России. В политическом отношении “русские” изображаются по природе своей “рабски” покорным, несвободным народом, который не способен к демократическому самоуправлению. Прозападно настроенные отечественные журналисты и гуманитарии, разделяющие это представление, поощряемые зарубежными фондами, вносят свой антипатриотический вклад в дискредитацию родной страны.

Например, известный социолог Б.А.Грушин не стесняется прямо называть российский народ “по сути своей холопским”, “главным врагом прогресса” (Грушин Б.А. Социотрясение по российски // Независимая газета. Фигуры и лица. № 3. 8 февраля 2001. С. 11). Это не сказано “в сердцах”, в порыве - это продуманное фундаментальное положение его доктрины “социотрясения”, согласно которой русский народ с его якобы закоснелым менталитетом квалифицируется как “главный барьер” на пути движения общества вперед. (Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. М.: “Прогресс-Традиция”, 2001. С. 31). Аналогична концепция “советского простого человека”, “совка”, разработанная известным российским социологом Ю.Левадой и его сотрудниками. Примеры можно легко умножить. Критика подобных идеологических мифов в социально-научной упаковке не входит в мои задачи, поэтому представлена в приложении (см. типологию).

Но чем же тогда объяснить упрямую приверженность россиян к этническому пониманию нации, их “нелюбовь” к нации как согражданству?

Такое положения вещей объясняется отнюдь не косностью россиян, а конкретными историческими и социкультурными реалиями их жизни. Вместо нации-государства в России естественно-исторически сложилось во многих отношениях уникальное государственное образование. В этнонациональном плане его отличало перемешенное расселение разных этносов, из-за чего “многонациональными” оказывались и их составные части - союзные республики, автономные округа и области. “Они напоминали матрешку: при переходе на каждый новый уровень воспроизводилась все таже этническая чересполосица - замечает А.Г.Вишневский. - И после распада СССР осталась такой “матрешкой” Россия...” (Вишневский А.Г. Демографические изменения и национализм // Социологический журнал. 1994. № 1. С. 23).

Говоря о сосуществовании этносов в бывшей Югославии и России, А.Г.Вишневский пишет: “Иногда это сожительство - долгое, многовековое, иногда - сравнительно недавнее, но ни в том, ни в другом случае оно нигде не привело к возникновению единой нации в западном смысле этого слова. Более того, сейчас наблюдается, скорее, не сближение, а отдаление недавних сограждан, нарастают центробежные тенденции, тяга к самостоятельной государственности. Сплошь и рядом она приводит к острой междоусобной борьбе, даже к войне, и нам приходится признать, что этот антинационализм, если придерживаться западной трактовки понятия “нация”, или национализм, если следовать его восточной трактовке, имеет, по-видимому, какие-то весьма глубокие основания” (там же).

В.О.Рукавишников, один из наиболее известых за рубежом российских исследователей национальной идентичности, ученый, ориентированный преимущественно на интернациональное научное сотрудничество, считает необходимым указать на то, что “недоучет контекста, традиций нестрогого словоупотребления термина “нация” при переводе с английского на русский язык порождает неточности или даже значительную путаницу, ведущую к неадекватному восприятию смыла всего текста читателем русского перевода” (Рук. С. 266). Зная проблему смыслового сдвига в контекстах “Россия - Запад” по собственному профессиональному опыту, он характеризизует ее следующим образом.

“Проблема идентичности в России весьма сложна, поскольку можно поставить вопрос о том, существовала ли вообще подлинная национально-государственная идентичность в годы правления коммунистического режима, уже по той простой причине, что в Советской России очевидным образом отсутствовало настоящее национальное государство (в западном понимании смысла термина nation-state). Существенное значение в этой связи имеет то обстоятельство, что российское общество было и является полиэтническим и мультикультурным.” (Рук., с. 266) Кстати, тот факт, что Россия с 11% входит в число пяти стран мира, в которых более 10% граждан подемонстрировали позитивную “глобальную идентификацию”, т.е. идентифицировали себя с “миром в целом” (Рук., с. 283, 292-293), можно интепретировать, на наш взгляд, как проявление интернационалистской, космополитической ориентации, унаследованной с советских времен.

Таким образом, западные исследователи - если они действительно хотят правильно интерпретировать происходящее в России - должны учитывать описанное выше “обратное” наименование, или сдвиг по “смыслу” в российском социокультурном контексте. А именно: те этноцентристские, этнократические и даже сепаратистские тенденции в субъектах РФ, которые на Западе, несомненно, были бы квалифицированы как антинациональные и антигосударственные, т.е. направленные на роскол нации и государства под названием “Россия (Российская Федерация)”, в современном российском обществе парадоксальным образом выглядят как якобы национально-демократические, лежащие в русле нацие-строительства.

С другой стороны, те русско-националистические, национал-патриотические и государственно-патриотические тенденции второй половины 90-х годов, в результате которых к власти пришел В.В.Путин и которые по сути направлены на укрепление единой российской нации и государства, нередко квалифицируются в России и на Западе во внутренне-полититическом плане как великодержавно-шовинистические, даже фашистские, а в глобальном геополитическом плане как изоляционисткие. Анализ с точки зрения социологии знания сразу выявляет здесь либо умышленное применение двойных стандартов в оценке, либо поверхностность и в конечном счете ошибочность из-за игнорирования различия в смыслах внешне одинаковых понятий, обусловленных разными реально-историческими и социокультурными контекстами.

По мнению А.С.Панарина, речь идет все-таки не о добросовестном заблуждении, а имено о сознательном применении к России и русским двойных стандартов. “Сегодня Запад взял на вооружение двойной стандарт: политическая философия этноцентризма и этносуверенитетов категорически запрещены в Европе, но всячески поощряются в постсоветском пространстве. Там - принцип единых политических наций, объединяющих людей различной этнической и конфессиональной (католики, протестанты, иудаисты, мусульмане и т.д.) принадлежности. Здесь - “допросвещенческий” принцип этно-конфессиональных размежеваний и этнократически организованных государств.” (Панарин А.С. “Вторая Европа” или “третий Рим” // “Вторая Европа” или “третий Рим”. М.: ИФ РАН, 1996, с. 141)

К истории “национального вопроса” в России

Чтобы более рельефно показать эти смысловые различия, вернемся к истории “национального вопроса” в России. Форсирование процесса сближения наций в рамках советского федерализма, особенно с конца 30-х годов, “позволяет говорить о политике денационализации народов Союза”. (Вд, с. 18) В 20-е и начале 30-х годов в основе этой “ультраинтернационалистической” политики лежало известное ленинское положение об интернационализме большой нации (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45, с. 359). Утверждалось, что русская нация ответственна за исторически сложившееся фактическое неравенство народов страны и была обязана путем уступок и помощи отставшим народам устранить это неравенство. В середине 30-х годов, в условиях надвигавшейся войны и провозглашения победы социализма было объявлено о преодолении недоверия между народами и торжестве дружбы. Однако дальнейшее форсирование сближения народов, по воле центральных властей, снова должен был обеспечивать русский народ, нареченный ради этого великим и первым среди равных. В этих же целях и тогда же ему был “присвоен” еще один двусмысленный титул “старшего брата”, который теперь уже якобы совершенно добровольно (в отличие от 20-х годов) взял на себя заботу о “младших братьях” - других советских народах.

Одновременно русским отводилась главная роль борцов за коммунистическое счастье всех народов Земли (Вдовин А.И. Национальная политика 30-х годов. (Об исторических корнях кризиса межнациональных отношений в СССР) // Вестник Моск. ун-та. Сер. 8. История. 1992. № 4; Барсенков А.С., Вдовин А.И., Корецкий В.А. Русский вопрос в национальной политике. ХХ век. М.: 1993). В годы войны и послевоенные годы режима власти Сталина противоречивость национальной политики в СССР еще более усилилась. Этот период характеризуется грубым произволом в области национальной политики. За действительные и мнимые преступления представителей отдельных народов Поволжья, Кавказа и Крыма целый ряд их в полном составе был выселен из мест своего исконного проживания, их национальная государственность ликвидирована.

Десталинизация национальной политики была половинчатой. Новые власти после 1953 г. не сумели исправить даже явные ошибки сталинского режима. Своевременно не были решены проблемы бывших немцев Поволжья, крымских татар, турок-месхетинцев. Динамизм в развитии национально-государственной системы, характерный для 20-30-х годов (постоянное образование новых территориально-государственных единиц, повышение из статуса, воодушевлявшее целые народы), в послевоенные годы был утрачен. Вместе с этим пропадала возможность приближения системы к своему оптимуму. “Теория национальных отношений, - констатирует А.И.Вдовин, - не получила какого-либо развития, в основе своей она оставалась сталинской. Правда, официозные теоретики национального вопроса перестали пугать народы перспективой полного слияния наций, однако из арсенала политики эта цель не исключалась.” (Вд., с. 19)

В 60-80-е годы отечественная историография пополнилась большим количеством работ о советском народе как новой исторической общности людей (Формирование и развитие советского народа - новой исторической общности людей: Библиографический указатель. Киев, 1978; Мякишев А.П. Становление концепции новой исторической общности // Великий Октябрь и укрепление единства советского общества. М.: 1987). Идея этой общности находится в тесном родстве с высказанной в статье Сталина “Национальный вопрос и ленинизм” (написана в 1929 г,, впервые опубликована в 1949 г.) идеей об общности наций, объединявшихся на определенном историческом этапе вокруг зональных экономических центров и использующих наряду с национальным язык межнационального общения (Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 348-349). Однако развитие представлений об этом историческом феномене во многом сдерживалось традицией, в силу которой нацию полагалось относить непременно к разряду этнических общностей.

“Между тем мировая наука такого ограничения не знала, что позволяло ей избежать тотальной этнизации национальной проблематики”, - отмечает А.И.Вдовин. В конечном счете принципы отечественной науки о нациях (нациологии, как предложено называть эту науку некоторыми исследователями (Агаев А.В. Нациология: Философия национальной экзистенции. Махачкала, 1992)) не пошли впрок ни самой этой науке, ни народам страны. Наиболее негативным образом они сказались именно на трактовке “советского народа как новой общности”. С точки зрения международной терминологии “советский народ” - это не менее правомерное понятие, чем “американский народ”, “французский народ” и все прочие “народы”, выражающие государственную принадлежность и обусловленную ею общность соотвествующих групп человечества. Не было бы ошибкой и употреблять термин “советская нация” как эквивалент этатистского термина “советский народ”. В СССР этот термин не применялся из-за опасений, что это могло-де означать “отмену” наций как этнических общностей. В итоге приверженность сталинскому определению нации сыграла свою негативную роль в распаде государства. Без собственной “нации” и равноценного этому понятию “советского народа” СССР в глазах многих его недоброжелателей (как зарубежных, так и доморощенных) оставался не более чем “колониальной империей”, “обязанной” в силу исторической закономерности сойти с мировой арены (Чешко, с. 146-147).

Анализ теории и истории “национального вопроса”в России приводит к выводу о необходимости десталинизации российской национальной политики и решения “русского вопроса”

Распад СССР ставит исследователей перед непреложным фактом: национальный вопрос, неоднократно провозглашавшийся в нашей стране решенным и даже окончательно решенным, заставляет народы бывшего СССР дорого расплачиваться за некомпетентность ученых и политиков. Очевидно также, что и воссоздание полной картины национальных отношений и завершение десталинизации национальной политики еще не закончены и потребуют немалых усилий. Обличения Сталина и сталинщины, в которых теперь недостатка не наблюдается, к сожалению, громче всего звучат там и тогда, где от антидемократических методов решения национальных проблем отказываться по существу не желают. Под флагом борьбы со сталинизмом нередко призывают отказаться от всего позитивного, что имеется в теоретическом наследии и опыте решения национального вопроса, вместо одних мифов создаются другие, столь же далекие от действительности, как и прежние.

Например, утверждается, что с образованием СССР русский шовинизм стал принципом национальной политики, что благодарный и верный Сталину русский народ безропотно выполнял миссию “старшего брата”, что общность советских людей, складывавшаяся в СССР и сыгравшая свою спасительную роль в Великой отечественной войне - не более чем сталинско-брежневская формулировка, идея такой общности служила лишь способом приобщения русского народа к управлению “тюрьмой народов”, “империей Кремля” (См. например: Михай Н. Сталинизм и межнациональные отношения // Коммунист Молдовы. 1990. № 9; Салье М.Е. Почему демократическое движение России “стеснятся” национальной идеи // Звезда. 1990. № 6; Авторханов А. Империя Кремля: Советский тип колониализма. Вильнюс, Москва, 1990). Борьбой с последствиями сталинской национальной политики освящается сепаратизм, приоритет одних народов и национальных групп по отношению к другим возводится в ранг государственной политики новых, уже несоветских и несоциалистических государств, образованных на месте бывшего СССР.

Вот почему вопрос: “Что же представлял собой СССР - “содружество наций” или “тюрьму народов”?” не кажется праздным, поскольку ответ на него дает ключ к пониманию того, что такое Российская Федерация и каково ее будущее. Оценивать ли современные этнонационалистические теории (мифы) и этнократическую практику представителей ряда субъектов Российской Федерации как позитивные или как негативные? Наконец, следует ли шарахаться, как от “коричневой чумы”, от “русского вопроса”? Ведь русский национализм - во всяком случае, в нашем, позитивном, понимании - ориентирован на интеграцию народов России в единую российскую нацию по принципу “одно государство - одна нация”. По своей сути он не имеет ничего общего с радикальными, ультранационалистическими, экстремистскими националистическими течениями, которые подрывают основы существующего строя и наносят огромный вред межнациональным отношениям.

II. “Русский вопрос” в РФ

Первое и основное, из чего мы исходим в анализе проблемы национальной идентичности, - это признание правомерности постановки и актуальности так называемого “русского вопроса”, или вопроса о существовании и современных реально-исторических условиях существования русской нации. Мы полагаем, что обсуждение “русского вопроса” российской интеллигенцией с середины 80-х годов и в 90-е годы неотделимо от дискуссий о “русской идее”, но так как последние больше относятся к истории и теории идей, то будут рассмотрены нами во вторую очередь. Реальные кризисные явления в сфере федеративных и межнациональных отношений Российской Федерации мы рассматриваем как имеющие фундаментальное значение для правильного понимания процессов в сфере национального самосознания.

Исторические факторы

Суть просходящего в сфере федеральных и межнациональных отношений в контексте реально-исторического развития российского общества, объясняются крахом принципов и целей предшествующей национальной политики - таких, как “пролетарский” и “советский интернационализм”, “самоопределение вплоть до отделения”, форсированное создание “новой исторической общности людей”, идущей на смену национальностям в СССР, и слияние наций во всемирной социалистической общности как конечная цель. Все, что делалось в России в последние 75 лет, определялось, в конечном счете, нереалистическими задачами, глубоко деформирующими естественные исторические процессы. В значительной степени этим (поскольку не менее важные факторы действовали и за пределами национальной сферы) определяется глубина произошедшей трагедии: распад Союза ССР и кризис Российской Федерации как элемента былой системы, унаследовавшего практически все ее конститутивные недостатки.

Вот мнение историка А.И.Вдовина: “Самую большую проблему современной России и отношений между ее национальностями представляет русский вопрос, выступающий на современном этапе как результат русофобии, характерной для наднациональной по своей природе власти в СССР. (...) У русских вопреки логике самого понятия федерации нет своей республики, в то время как составляющие 7,02% всей численности населения России нерусские национальные группы (подсчитано по данным переписи 1989 г.) имеют 21 национальную республику, одну национальную область и 10 национальных округов. Такое положение - результат политики не нынешних властей, а их предшественников, обещавших после своего прихода к власти обеспечить “расцвет” национальных культур “инородцев”, якобы сдерживаемый в прошлом русским народом-угнетателем, ну, а затем осчастливить народы известным слиянием”. (Вд., с. 136)

Я разделяю это мнение. Известно, что в спорах по “национальному вопросу” аргументация ad hominem - дело почти обычное. Меня могут упрекнуть, что я мол цитирую “не тех” авторов. Но вот мнение специалиста, которого трудно заподозрить в необъективности по этническим мотивам, национальным пристрастиям, упрекнуть в антизападничестве или русофильстве. “Главный национальный вопрос в СССР, - говорил известный израильский политолог М.С.Агурский в своем выступлении в Институте философии АН СССР еще весной 1989 г. - русский, не армянский, не эстонский, не еврейский, а русский. Русский народ, русская культура подверглись наибольшему подавлению. Русские живут хуже других народов. Сравнительно высокий уровень жизни в Закавказье и Средней Азии осуществляется за счет России.” (цит. по Гулыга А. Русский вопрос // Наш современник. 1990. № 1. С. 175).

Разумеется, такую точку зрения высказывает не только он. Например, в беседе с В.Г.Бондаренко о книге А.И.Солженицына “Двести лет вместе”, посвященной русско-еврейским отношениям, главный редактор “Международной еврейской газеты” Т.Г.Голенпольский признает: “Нет еврейского вопроса, есть русский вопрос. (...) Я вижу в книге Солженицына лишь подтверждение существования наболевшего и сложного вопроса, свидетельствующего, в первую очередь, о провале российской государственности в национальном вопросе. Я не беру только евреев. Говорю вообще” (Как обрести национальное достоинство? // Завтра. Август-сентябрь 2001. С. 8). К такому же выводу приходит и его собеседник: “Да, в России и русскость - больной вопрос, и еврейскость - больной вопрос. (...) Уверен, антисемитизм как таковой исчезнет тогда в России, когда каждый русский со всей полнотой будет чувствовать себя русским.” (там же).

К числу тех, кто считает “русский вопрос” в России ключевым для всей сферы межнациональных отношений, относится Н.А.Павлов. Он полагает, что ныне “в России нет еврейского, татарского, немецкого или китайского “вопроса”. В России есть один основополагающий вопрос - этот вопрос русский. Вопрос развитого, полноценного, активного, дееспособного национального самосознания. И русское национальное движение в первую голову должно заниматься... собственно русской нацией, решать ее задачи.” (Павлов Н.А. Русские: бремя выбора // Наш современник. 1995. № 1. С. 148)

А вот мнение авторитетного политика и специалиста по национальному вопросу доктора философских наук Р.Г.Абдулатипова: “Могу заверить, - пишет он со знанием дела, - издать книгу о русской нации еще недавно было просто невозможно... “Русская” тема была запретной, хотя аналогичные материалы, касающиеся жизни других народов, публиковались регулярно. Чисто этнологические и этнокультурные работы посвященные русским, время от времени выходили, но на фундаментальные труды по социологии и политологии русской нации было наложено табу. Любое проявление этнического самосознания русских почему-то пугало, сразу раздавались истошные вопли о русском шовинизме.” (Абдулатипова Р.Г. Власть и совесть. Политики, люди и народы в лабиринтах смутного времени. М.: 1994. С.147)

Примеры можно без труда умножить. Чтобы понять, почему такая точка зрения сложилась у многих специалистов как в России, так и за рубежом, необходимо рассмотреть реально-исторические условия и предпосылки (факторы), приведшие к возникновению “русского вопроса” и препятствующие его решению по сей день.

Государственно-правовые факторы

Сначала приведем немного цифр и информации по новейшей российской истории и “русскому вопросу”, характеризующих демографические, внутригосударственные (федеративные), межнациональные и национально-культурные процессы.

По данным последней Всесоюзной переписи населения 1989 г., все население Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, или РСФСР в составе СССР (превратившейся в 1991 г. в Российскую Федерацию) насчитывало 147 021 869 человек. Из них русских тогда было 119 865 946 человек, или 81,53% от общего населения РСФСР. Всего в РСФСР, по данным той же переписи, существовало 31 автономное национально-территориальное образование. (Национальнй состав населения СССР: По данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. М.: 1991, с. 28). В 16 автономных республиках проживало 9,1 млн. русских (в среднем 42% населения республик), т.е. примерно столько же, сколько и “коренных” народов; колебания же численности русских составляли от 74% в Карелии до 9% в Дагестане.

Русские не имели ни собственного национально-государственного образования (республики), ни национально-территориального образования (автономной области, автономного округа) с момента образования РСФСР. РСФСР таковой юридически и фактически не была. Правосубъектностью как в СССР, так и в РСФСР был наделен “советский народ”. Русские же, по замыслу большевиков, обязаны были компенсировать недоразвитость других народов поражением в своих этнонациональных правах. Как известно, еще на ХХ съезде ВКП(б) было принято историческое решение возложить на русский народ бремя по подъему национальных окраин. Эта практика, во многом предопределившая развал Союза ССР, последовательно проводилась вплоть до последних дней его существования. Так, например, осенью 1989 г., когда в национальных республиках СССР уже со всей очевидностью проявились процессы “выдавливания” русских, превращение их в дискриминируемое национальное меньшинство, стало широко известно, что из бюджета РСФСР ежегодно уходит 70 млрд. рублей в бюджеты других союзных республик. (Вд. с. 191) Ясно, что такая национальная политика союзного центра была одним из факторов, определивших “пассивную” реакцию русского народа на распад СССР.

В настоящее время в Российской Федерации (России), площадь которой составляет 17075 тыс. кв. км, проживает свыше 100 национальностей (по разным подсчетам от 150 до 176), из них около 120 млн. русских (85%). В составе Российской Федерации 89 субъектов - республики, области, края, национальные автономные округа, города федерального значения. Города федерального значения - Москва (столица), Санкт-Петербург. Всего в России по национальному признаку образованы 21 республика, одна область, 10 округов. Суммарная численность представителей “титульных наций” этих 32-х национально-государственных и национально-территориальных образований внутри РФ составляет 7%. Суммарная площадь этих образований равна примерно 1/3 территории России.

Государственный язык РФ - русский. Если исходить из данных переписи 1989 г., то более 97% населения РФ владеют русским языком. Большинство россиян, не являющихся русскими по происхождению, регулярно используют русский язык в посвседневной жизни и деловой активности. При это, согласно переписи, более 26% из них назвали русский родным языком, а 59% - своим вторым языком. В городах эти показатели значительно выше. Среди религиозных конфессий самая многочисленная православная. Ряд народов исповедует ислам, буддизм, католицизм, иудаизм и др.

Основные вехи и даты становления нового российского государства таковы. 12 июня 1990 г. была принята декларация о государственном суверенитете РСФСР. В 1991 г. учрежден пост президента. В декабре 1991 г. Российская Федерация подписала Соглашение о создании Содружества Независмых Государств (СНГ). В сентябре 1993 г. Указом Президента России ликвидирована система советов. 12 декабря 1993 г. принята Конститутция Российской Федерации.

К началу марта 1992 г. был подготовлен проект Федеративного договора, представленный на рассмотрение субъектов РФ. 13-23 марта текст договора был ими парафирован. В условиях “парада суверенитетов” и “войны законов” уже на территории бывшей РСФСР (1991-1993 гг.) рядом субъектов Федерации были выдвинуты поправки и дополнения к договору. Одной из форм компромиса с участниками договорного процесса стало в этих условиях подписание специальных протоколов к Федеративному договору. Федеративный договор был подписан в Москве 31 марта 1992 г. всеми субъектами Федерации, кроме Чечни и Татарстана, и одобрен Съездом народных депутатов РФ 10 апреля 1992 г. Употребление единого собирательного термина “Федеративный договор” достаточно условно. На самом деле было подписано три документа с наименованием “Договор о разграничении предметов ведения и полномочий между федеральными органами государственной власти РФ” и (соответственно) 1) “органами власти суверенных республик в составе РФ”, 2) “органами власти краев, областей, городов Москвы и Санкт-Петербурга в составе РФ” и 3) “органами власти автономной области, автономных округов в составе РФ”. (Федеративный договор. Документы. Комментарий. М., 1994)

Положительной стороной подписания Федеративного договора стали некоторая (временная) политическая стабилизация, приостановление “парада суверенитетов” (фактически сепаратитстких устремлений), введение в правовое русло политических разногласий между федеральным центром и субъектами РФ и ряд других. К отрицательным аспектам Федеративного договора, серьезно ослабляющим российское государство и осложняющим межнациональные отношения, относятся следующие.

Во-первых, специфика договора состоит в том, что предметы ведения и полномочий федеральных органов власти определены в нем так называемым “закрытым” образом. Это означает, что в тексте перечислены конкретные области деятельности и полномочия, относящиеся к компетенции федеральных органов власти, в то время как полномочия, например, республик вообще не определяются: подразумевается, что в их комптенцию входят все социально-экономические вопросы и проблемы государственного управления, не оговоренные в тексте договора. Это обстоятельство породило серьезные разночтения в истолковании положений договора подписавшими его сторонами. Республики нередко акцентируют внимание на “вторжение”, “вмешательство” федеральных органов в сферу их собственной компетенции. Центр, напротив, высказывает претензии в отношении ряда далеко не бесспорных шагов субъектов Федерации в социально-экономической сфере, а также не всегда, с его точки зрения, оправданных и обоснованных инициатив руспублик в области внешней политики.

Во-вторых, Федеративный договор, существенно расширив полномочия субъектов Федерации в различных сферах социально-экономической и политической жизни страны, предусматривает также право всех субъектов Федерации на правотворчество, в том числе закрепляет принцип опережающего правотворчества республик. Это означает, что республики РФ получают право издавать любые правовые акты в части, не урегулированной федеральными органами законодательства. Применение на практике принципа опрежающего правотворчества республик порождает многочисленные трудноразрешимые юридические коллизии внутри РФ.

В-третьих, в Федеративном договоре не определены механизмы и процедуры разрешения конфликтных ситуаций, возникающих в сфере совместной или спорной комптенции федеральных органов и органов власти субъектов Федерации. В частности, в договоре вообще не оговариваются механизмы реализации совместной компетенции органов власти федерального уровня и субъектов Федерации.

В-четвертых, Федеративный договор оставляет открытым вопрос о соотношении статусов различных субъектов Федерации. Дело в том, что тремя основными актами договора была заложена трехтипность субъектов Федерации. В их числе выделялись следующие образования внутри РФ: 1) национально-государственные (республики); 2) национально-территориальные (автономные области, автономные округа); 3) администартивно-территориальные (края, области). Сторонники концепции Федеративного договора и его разработчики в федеральных органах с самого начала утверждали, что разнотипность не означает неравноправности субъектов Федерации. В договоре декларируется их равноправность.

“Однако трудно отрицать - справедливо замечает Э.Г.Соловьев, - что договором закладывались определенные ассиметрии в статусе и объеме полномочий субъектов Федерации. Республики рассматривались в качестве “суверенных государств”, обладавших всеми атрибутами самостоятельных государственных образований, в том числе контролем над землей и природными ресурсами на их территории. Такие атрибуты и такой контроль не предоставлялись краям, областям и городам федерального значения (Москва, Санкт-Петербург), автономным областям и автономным округам. Статус республик, закрепленный в Федеративном договоре, стимулировал “ущемленные” по сравнению с ними в правах края и области на борьбу за “равноправие”, в том числе путем повышения собственного статуса до статуса республик. Так же как в республиках, в краях и областях стали намечаться тенденции формирования собственного независимого правового пространства”. (Соловьев Э.Г. Федеративный договор // Политическая энциклопедия. М.: “Мысль”, 1999. С. 550)

Часть указанных выше проблем и негативных тенденций была снята с принятием новой Конституции РФ в декабре 1993, однако большая часть так и осталась не урегулированной. К последнему блоку проблем относятся не только те, что связаны с несовершенством реализации в РФ принципа федерализма, но и те, что связаны с “национальным вопросом”. Дело в том, что все края, области и города федерального значения, имеющие самый “низкий” правовой (территориально-административный) статус и объем полномочий, представляют собой территории традиционного расселения русских, где процент их численности, как правило, особенно высок.

Например, Ю.В.Петров знает эту проблему по собственному опыту руководящей работы в Свердловской области: “Неравенство субъектов Федерации, которое сегодня де-факто существует, является миной замедленного действия. Почему, допустим, свердловчане ставят вопрос о республике? Потому что соседний Татарстан имеет ряд примуществ в налоговой сфере, в распоряжении собственностью перед Свердловской, Пермской, Челябинской областями. Еще раньше, во времена союзной системы, мы говорили, что у союзных республик больше прав, чем у России. Русский народ стойкий, и мужественный, и добрый по натуре, он готов помогать, но должны же быть в конце концов пределы. И нас, руководителей областей и регионов России, да и России в целом, это не то чтобы оскорбляло, но мы считали это несправедливым, и рано или поздно это должно было привести к конфликту.” (Петров Ю.В. Хватит разрушать. Пора строить! М.: Клуб “Реалисты”, 1997. С. 110)

Из сказанного выше ясно, что и в Российской Федерации у русского народа в отличие от других народов, проживающих в России в собственных национально-государственных и национально-территориальных образованиях, нет ни своей республики, ни своей автономии. Между тем, сама Российская Федерация не стала юридически государством русских. Первая фраза Конституции РФ гласит: “Мы, многонациональный народ России... принимаем настоящую Конституцию”, чем подчеркивается правосубъектность и суверенность не русского, а именно некоего “многонационального народа”. Этой фразой утверждается прежде всего то, что юридически Россия не является государством русских. Более того, по Конститутции РФ, русский народ вообще лишен правосубъектности: он в ней даже ни разу не упоминается.

Пока не решен “русский вопрос”, едва ли можно всерьез рассчитывать на продвижение в решении проблем, связанных с внутригосударственным устройством России. Неудивительно, что в своем последнем Послании к Федеральному Собранию “Государство Россия. Путь к эффективному государству” президент РФ В.В.Путин вынужден констатировать: “Хотя укрепление государства не первый год провозглашается важнейшей целью российской политики, дальше деклараций и пустых разговоров мы никуда не продвинулись за эти годы. Никуда! (...) Нужно признать - в России федеративные отношения недостроены и неразвиты. Региональная самостоятельность часто трактуется как санкция на дезинтеграцию государства. Мы все время говорим о федерации и ее укреплении, годами об этом же говорим. Однако надо признать: у нас еще нет полноценного федеративного государства. Хочу это подчеркнуть: у нас есть, у нас создано децентрализованное государство.” (Владимир Путин, Президент Российской Федерации. “Без укрепления государства нельзя решить ни одну общенациональную задачу”. Выступление В.В. Путина при представлении ежегодного Послания Президента Российской Федерации Федеральному Собранию Российской Федерации. Парламентская газета. 11 июля 2000, с. 2).

Укрепление федерализма Президент В.В.Путин начал с укрепления вертикали власти - создания федеральных округов и назначения в них представителей Президента в России. Прошедший год показал, что для решения наболевших межнациональных проблем и проблем внутригосударственного устройства РФ эта административно-техническая мера недостаточна. Возможно, предвидя это, В.В.Путин сам характеризует ее просто как попытку “навести порядок в органах власти”, как “лишь самый первый этап государственной модернизации” (там же). В числе трех следующих более сложных задач им названо “фактическое выравнивание возможностей субъектов Федерации в целях обеспечения граждан страны всей полнотой политических и социально-экономических прав” (там же). Но решение этой задачи предполагает достижение равноправия субъектов Федерации, в том числе путем приведения в соотвествие с Конституцией РФ и федеральными законами конституций и иных нормативных актов субъектов Федерации. На наш взгляд, решить эту задачу невозможно, если игнорировать “русский вопрос”.

Во время президентства В.В.Путина начато приведение конституций и иных нормативных актов субъектов Федерации в соотвествие с Конституцией РФ и федеральными законами. В частности, были расторгнуты договоры о разграничении полномочий с 28-ю субъектами РФ, с 14-ю же они сохранились, причем пока сам федеральный центр не заинтересован в их расторжении.

Этнополитические факторы: этнонационализм, дискриминация

Народы внутри различных субъектов Федерации, прежде всего в республиках, как фактически, так и юридически (согласно законам о “титульных” нациях) неравноправны, т.е. обладают различными политическими, экономическими, социальными, культурными и другими возможностями. Это фактическое неравенство в правах, не имеющее ничего общего с принципами демократии, - следствие “суверенизации”, начавшейся в первой половине 90-х годов и приостановленной в разных субъектах Федерации на разных стадиях. Так, министр региональной и национальной политики РФ (на июнь 1998 г.) Е.Сапиро признает, что, хотя по конституции РФ декларируется равенство субъектов Федерации, “существует как минимум три уровня субъектов Федерации и во многом это определяется национальным вопросом” (Россия и Европа: “Кто мы?”. Симпозиум об тношениях между Россией и Европ. союзом: Стеногр. выступлений. 8 июня 1998 / Представительство Европейской Комиссии в России; Отв. ред. Чубайс И. М.: 1998. С. 62).

Что же такое “титульная нация”? В концепции нации-государства “титульной” называется нация, давшая свое имя (название) государству. В РФ этот термин вошел в научно-публицистический оборот в период образования субъектов РФ по национальному признаку (1991-1992), т.е. в период “парада суверенитетов”, когда о нации-государстве в России в действительности не могло быть и речи. Тем не менее, термин был взят на вооружение. Это предопределило специфику его смысла в российском контексте, далекую от оценочной нейтральности. По сути дела, он вобрал в себя смысл понятия “коренная нация”, добавив к нему лишь один новый, но весьма существенный аспект, а именно юридический: “титульной” объявлялась та коренная нация, которая в РФ наделялась правом образовывать на территории своего традиционного (исконного) расселения собственное национальное “суверенное” государство либо национальную область (национальный округ).

Так как центральное место в концепции нации-государства занимает представление о том, что правительство данного государства должно служить титульной нации и защищать ее “национальные интересы”, “суверенные” республики в составе РФ интерпретровали его, на первый взгляд, вполне логично: республиканское правительство должно служить титульной нации и защищать ее “национальные интересы”. Но ясно, что это положение меняет свой смысл, когда речь идет не о независимом государстве, а о республике в составе федерации. Такой юридически обоснованный этноцентризм не мог не привести и, конечно же, привел во многих федеральных республиках, в ряде автономных округов и областей к этнократии, радикальному этнонационализму, дискриминации большинства представителей “нетитульных” наций, а также усилению русофобии. И это в условиях, когда русским, составляющим 85% населения РФ, отказано в правах, которыми обладают “титульные нации” в составе РФ, - как на уровне Федерации, так и на региональном уровне.

Но возникает и другой вопрос: что такое “коренная нация”? Это понятие вошло в научный и политический лексикон вместе со сталинской национальной политикой, провозгласившей возникновение и сближение “социалистических наций” и развитие “коренных наций” окраинных регионов бывшей Российской империи. Сталинская национальная политика опиралась на сталинское определение нации (см. выше). Соответственно, коренная нация - это та относительно большая, исторически сложившаяся устойчивая общность людей, которая возникла на базе общности языка, общности территории, общности экономической жизни и общности психического склада, проявляющегося в общности специфических особенностей национальной культуры. Сталинская модель решения национального вопроса предполагала патерналистскую помощь народам национальных окраин и была ориентирована на достижение ими не только формального (правового), но и фактического равенства в экономической, культурной и прочих областях.

Официальная советская идеология и практика, включая политику “коренизации”, вместе с естественными процессами консолидации и этнокультурного развития создали условия для несбалансированного повышения значения в общественной жизни национально-регионального фактора. С одной стороны, это, конечно, способствовало развитию многочисленных этнических групп, возникновению национальных элит (интеллигенции), росту национального самосознания и формально декларируемой государственности. С другой стороны, это приводило к внедрению в массовое сознание тезиса об исключительном праве отдельных этносов на те или иные территории. В конечном счете именно это и привело после распада СССР к созданию в РФ национально-государственных и национально-территориальных образований по этническому признаку, или по критерию “титульной нации”, вызвав нарушения гражданских прав населения и межэтнические конфликты.

Так, в рамках РФ были образованы 21 республика по принципу “титульных наций”. Между тем, в ряде случаев вопрос о том, являются ли русские, действительно, “некоренным” народом на территории проживания той или иной “титульной нации”, остается спорным. Кроме того, образование в РФ республик по принципу “титульных наций” не соответствует фактическому составу проживающего в них населения.

Как отмечает В.Н.Иванов, из 21 республики РФ только в 4 (Чувашии, Дагестане, Кабардино-Балкарии и Туве) “титульная нация” превышает половину населения. Опираясь на опыт многочисленных исследований в этой области, бывший директор Института социологических исследований АН СССР пишет: “В современных условиях в РФ есть экстремистски настроенные политические силы, которые пытаются абсолютизировать принцип титульной нации. Отдельные национально-политические элиты использовали его для получения исключительных прав в распоряжении бывшей союзной собственностью, а также различных экономических льгот во взаимоотношении с федеральными органами власти. Такая политика ведет к противопоставлению титульных наций другому проживающему в республиках населению, порождает межнациональные противоречия и конфликты” (Иванов В.Н. Нация титульная // Политическая энциклопедия. М.: “Мысль”, 1999. С. 32). Мы полностью согласны с выводом В.Н.Иванова, что такая практика не отвечает мировым тенденциям в разрешении противоречий между этническими группами населения. В самом деле, большинство стран мира полиэтничны, поэтому в них также есть проблема “некороенных” народов, которая достаточно эффективно решается посредством введения единого гражданства.

Среди особо привилегированных наций, далеко зашедших в “суверенизации” своих национально-территориальных образований, выделяются такие республики, как Саха (Якутия), Татарстан, Башкортостан, Калмыкия, Карачаево-Черкессия, Тува. Проживающие в них русские как якобы “некоренной” народ лишены многих прав и реальных возможностей, прежде всего возможности работать в местных и региональных органах власти (администрации, судах, прокуратуре, милиции и т.д.), учиться в республиканских вузах, занимать высокие и хорошо оплачиваемые производственные позиции, потому что легально установленным и фактически сложившимся приоритетом в этих субъектах Федерации пользуются так называемые “коренные” народы. Давая объективную, взвешенную храктеристику современного положения русских в национально-территориальных образованиях РФ, И.В.Власова вынуждена, увы, констатировать: “Правительства “титульных” народов способствуют превращению русских в граждан “второго сорта”, в этнически угнетаемые меньшинства...” (Русские..., с. 139)

Эта узаконенная дискриминация с самого начала вызывала и вызывает справедливое недовольство русских, приводит к их миграции (в первую очередь высококвалифицированных специалистов, людей с высшим образованием), что в конечном счете еще больше осложняет межнациональные отношения на местах. В Чеченской республике этот процесс перешел в открытые сепаратистские выступления, геноциду русских, их исходу и изгнанию (в 90-е годы из Чечни мигрировало более 200 000 русских), что привело к вооруженному конфликту, продолжающемуся до сих пор.

Между тем, есть авторы, изображающие нерусские национальности страны жертвами русского народа, великодержавной и русофильской политики Москвы уже с 20-х годов и ратующие за возврат к политике “подлинного интернационализма” в ее откровенно русофобском звучании первых лет советской власти. Так, в современных якутских национально-исторических концепциях, призванных идеологически оправдать и абсолютизировать принцип “титульной” нации, В.И.Ленин выдается за сторонника создания “условий фактического равенства автономных образований с союзными республиками”. И.В.Сталин же якобы “преднамеренно искажал и фальсифицировал ленинскую национальную политику по национальному вопросу”, “нарочно выпячивал и подчеркивал “историческую” роль одной нации, ее первенствующее положение среди всех наций и народов страны” (Алексеев Е.Е. Из истории борьбы “с пережитками буржуазного ационализма” // Национальная политика в регионе. По материалам республики Саха (Якутия). Якутск, 1993. С. 33).

В современных татарских национально-исторических концепциях “империи, называемой ныне Российской Федерацией” предрекается неизбежный конец. (Имамов В. Запрятанная история татар. Набережные челны: 1994. С. 3) Другой автор, исходя из убеждения в неминуемом скором конце Российской Федерации, переходит к открытым сепаратитским призывам: “Все империи мира рухнули и история не сделает исключения остаткам Российской империи - уродливому реликту, социально-политическому мутанту нашей эпохи.” (Закиров А. “Темные закоулки Российской истории”. Преступления империи. Набережные челны: 1993. С. 62) При этом А.Закиров не видит никакого иного решения национальноых проблем, кроме “освобождения от русского гнета”, воссоздания и создания независимых государств для каждого из российских этносов. За образец выставляется “блестящий” пример чеченского народа. (там же)

В современных башкирских национально-исторических и национально-политических доктринах также не находится места для развития этносов в составе Российской Федерации. “Россия была империей по отношению к автономиям и их народам, проводя русификаторскую политику, в то время как СССР был империей по отношению к союзным республикам”, - такой приговор выносится общему отечеству российских народов в книге о проблемах национального суверенитета и национального возрождения. Для России, полагает Д.Ж.Валеев, - “если кто-то хочет сохранить ее федеративное устройство, оптимальными были бы конфедеративные отношения”. (Валеев Д.Ж. Национальный суверенитет и национальное возрождение. Из истории борьбы башкирского народа за самоопределение. Уфа: 1994. С. 105, 18)

Внимательный анализ показывает, что подобные национально-исторические концепции - это по сути конъюнктурные этногенетические мифы. Нерусские национальности страны изображаются в них жертвами угнетения русского народа, великодержавной политики Москвы еще со времен царя Гороха для того, чтобы доказать легетимность этнократических режимов в регионах и на местах, идейно и морально обосновать практику дискриминации “нетитульного” населения республик. И если первый из перечисленных авторов ратует за возврат к политике “подлинного интернационализма” первых лет советской власти, выдавая ее за истинно демократическую, то лишь потому, что сохранение ее русофобской, антирусской ориентации полностью отвечает нынешним интересам региональных этнократов.

Действительное положение дел, как мы показали, было другим. Другое, а во многом прямо противоположное, оно и в настоящее время. Никого русские не угнетали. Более того, сами русские фактически существуют отчужденно, автономно от государства - в том смысле, что не только ничего не получают от него именно как русские (в отличие от представителей других национальностей РФ), но и вынуждены как основной коллективный налогоплательщик страны (85% населения) оплачивать многочисленные национально-культурные автономии других народов РФ.

Так, по данным, которые приводит М.Н.Кузнецов, в 1999 г. на их нужды из федерального бюджета было израсходовано по всей России свыше 200 млн. рублей. Согласно федеральному закону “О национально-культурных автономиях”, принятому 17 июня 1996 г., а затем вступившему в силу, в России впервые национальности получили права и реальные возможности развивать свою культуру, как они сами считают нужным, причем эти права и возможности достаточно широки, поскольку выходят из культурной в социальную и политическую сферы. В поддержку национальных культур этим законом вовлекаются бюджеты сразу трех уровней - федеральный, региональный, местный. Однако, хотя сам закон не содержит никаких ограничений по национальному признаку, Министирство юстиции РФ до сих пор отказывается регистрировать Федеральную русскую национально-культурную автономию России. (Кузнецов М.Н. Дискриминация. Независимая газета. Идеи и люди. 08.02.2001. с. 8)

Об официальной доктрине национальной политики

“Концепция государственной национальной политики”, призванная опережающе регулировать межэтнические отношения в новых исторических реалиях, была принята в Российской Федерации только в 1996 г., то есть тогда, когда эти реалии в основном уже сложилсь. Еще в послании президента Б.Н.Ельцина Федеральному собранию “Об укреплении Российского государства” было выдвинуто положение о том, что национальные проблемы современной России “будут решаться на основе нового, заложенного в Конституции понимания нации как согражданства” (“Об укреплении Российского государства”. Основные направления внутренней и внешней политики. Послание Президента Российской Федерации Федеральному Собранию, 1994, с. 4). Однако официальная доктрина национальной политики не вполне проясняет, как будет строиться новая российская нация, понимаемая как “согражданство” в Российской Федерации, некоторые субъекты которой образованы по этно-национальному основанию, претендуют на государственный суверенитет и где продолжает действовать так называемый “Федеративный договор”.

Вопрос остается открытым: будет ли согражданство россиян и дальше строится на деэтнизирующих, русофобских принципах “пролетарского” и “советского” интернационализма, некритически заимствованных строителями новой российской власти у руководителей СССР? Будет ли оно базироваться на национальном и патриотическом нигилизме космополитической концепции “общечеловеческих ценностей”, ориентирующей на денационализированный “глобальный человейник” (А.Зиновьев), сооружаемый Западом под руководством США? Или согражданство россиян, подобно тому, как это имеет место в большинстве стран мира, будет строиться на русском национализме и государственном патриотизме российской нации?

Последнее предполагает выработку новой доктрины национальной политики, которая бы признала, наконец, конституционную правосубъектность русских в качестве нациобразующего народа, решительно отказалась от принципов интернационализма и космополитизма, ведущих к деэтнизации народов страны, прежде всего русского. Результатом этих необходимых шагов должен стать отход от псевдофедеративного государственного устройства, базирующегося на этническом федерализме и переход к подлинно демократическому федерализму, допускающему только административно-территориальные разграничения.

Последствия

Между тем, в действительности идея нации играла и играет одну из главных ролей в судьбоносных переменах, происходящих во всех основных сферах жизни постсоветского общества. Она стала основной в процессе суверенизации бывших союзных республик и автономных образований, она широко используется в борьбе за власть и за доступ к власти, в определении границ территорий, на которые распространяется новая государственная и местная власть, в борьбе за приватизацию, за региональные привилегии, за устранение последствий несправедливой национальной политики прошлого. Последствия неурегулированности “русского вопроса” многообразны и тяжелы. Перечисление только прямых очевидных последствий могло бы занять многотомный труд. Поэтому мы предельно кратко укажем лишь на самые главные из них.

Если говорить об их общей оценке, то они, по мнению многих авторов, катастрофические. Так, А.И.Вдовин считает, что “исходить нужно скорее всего из того, что на наших глазах происходит настоящая национальная катастрофа...” (Вд. с. 9). 18 миллионов нерусского населения России имеют в ней собственную “титульную” государственность, констаирует он, а 25 миллионов русских за пределами РФ не только лишены такой возможности, но и оказываются во многих государствах гражданами второго сорта. “И подобная ситуация складывается уже в ряде бывших автономий в самой России” (Вд., с. 148) И.В.Власова приходит к выводу, что в ХХ веке с русским народом произошла “трагедия”: “шел процесс деэтнизации всех и русских в том числе благодаря якобы сложившейся новой исторической многонациональной общности - “советский народ” - с преобладанием русскоязычности, но не русской культуры” (Русские... с. 140). “В результате к концу ХХ в. жизнестойкость русского этноса оказалась поколебленной; к тому же русские, разделенные на части государственными границами и гонимые своими соседями из их новых государств, теряют свое единство.” (там же).

Если говорить о последствиях в отдельных сферах, то наиболее зримые последствия неурегулированости “национального вопроса” вообще и “русского вопроса” в частности - этнополитические конфликты внутри РФ. Как указывает Э.А.Паин, в период 1987-1995 гг., по разным оценкам, в границах бывшего Союза имели место от 100 до 150 этнополитических конфликтов, в том числе свыше 20 вооруженных (Паин Э.А. Этнополитические конфликты и их причины // Россия и современный мир. 1994, № 1. С. 8). Среди них наиболее кровопролитный - вооруженный кофликт в Чечне. Следствие этнополитических конфликтов как внутри РФ, так и в ближнем зарубежье (СНГ) - сотни тысяч мигрантов, вынужденных переселенцев, беженцев. Большая часть из них - русские. После распада Союза ССР за пределами Российской Федерации оказалось 25289,5 тыс. русских (17% от их общей численности в СССР в 1989 г.) и 4096,1 тыс. лиц других национальнойстей РФ (18,5%). По данным Международной организации по миграции (IOM), только за период 1990-1996 гг. из бывших советских республик репатриировалось на родину около 2,6 млн. этнических русских.

Как отмечает В.О.Рукавашников, из-за дискриминации “этнические русские и русскоязычное население в бывших союзных республиках ощутили себя униженными и оскорбленными” (Рук., с. 277) “Это чувство обиды и несправедливости было осбенно острым еще и потому, что вклад России в экономическое и культурное развитие других союзных республик и особенно периферийных регионов бывшего СССР был весьма значителен. (...) Нарушение гражданских прав русского и русскоязычного в странах ближнего зарубежья на начальном этапе переходного периода способствовало усилению ностальгии по советской идентичности среди широких слоев населения России и росту националистических настроений среди русской части ее граждан.” (Рук., с. 277-278)

Не столь заметен, но в перспективе наиболее пагубен демографический кризис в РФ, превратившийся в невиданную по масштабам и темпам депопуляцию. Конечно, было бы неверно выводить его из нерешенности “русского вопроса” - главным фактором прямого действия, определившим стремительную депопуляцию русских стала социально-экономическая политика радикал-либеральных правящих кругов РФ, которую не назовешь иначе как антинародной в буквальном смысле слова. И все же опосредованное воздействие на демографические процессы в РФ национального фактора, на наш взгляд, не следует сбрасывать со счетов. “Надо сказать, демографический критерий, - пишет А.С.Панарин является одним из самых надежных показателей действительных социальных результатов проводимых реформ. Количество и качество человеческой основы цивилизации - вот самое главное. С этой точки зрения приходится признать, что нынешняя реформа - это второй после большевистского обвал в человеческом измерении цивилизации. Депопуляция плюс катастрофическое ухудшение образовательных, культурных и нравственных поазателей - вот результаты, которые нельзя прикрыть никакми ухищрениями болтливой политической гуманитаристики, хвастающейся “свободой слова” как решающим достижением.” (Панарин А.С. “Вторая Европа” или “третий Рим” // “Вторая Европа” или “третий Рим”. М.: ИФ РАН, 1996, с. 148)

И.В.Власова, описывая трагический упадок “жизнестойкости” русского народа, пишет в заключение своего очерка “Этнодемографическое развитие с 1917 по 1990-е годы”: “Трагедия 25 млн. русских в новом зарубежье усугубляется тем, что у 120 млн. русских в самой России снизился уровень жизни, упала рождаемость, возросла смертность (с 1993 г. умирает до 1 млн. человек в год), ухудшился генофонд, деэтнизация выражается в том, что народная культура сходит на нет, и в том, что профессиональная культура близится к упадку, вытесняемая западными суррогатами. Кризис духовной культуры русских был обусловлен деградацией православия (зафиксированной на рубеже XIX-XX вв.) и затем послереволюционными экспериментами: насаждением сначала “пролетарской”, а затем “советской” культуры. В этих условиях, - резюмирует И.В.Власова, - ослабевало этническое самосознание русских”. (Русские... с. 140)

А.И.Вдовин констатирует: ученые, собравшиеся на международным симпозиуме “Социальная история и социальная политика России и европейских стран” (Москва, октябрь 1994 г.) отмечали, что “подобная убыль населения сопоставима с периодом Великой отечественной войны и хуже демографических показателей первой мировой войны, а также интервенции и гражданской междоусобицы” (Вд. с. 7). Доктор медицинских наук и кандидат философских наук И.А.Гундаров в монографии квалифицирует нынешнюю демографическую ситуацию как “демографическую катастрофу” и “трагедию”, а политику правящих верхов РФ 90-х годов приравнивает к “политике геноцида” российского народа. “Несостоятельность обвинения по статье “геноцид” не означают отсутствия многомилионной гибели россиян в 1992-2000 гг. Само по себе наличие трагедии не вызывает сомнений.” (Гундаров И.А. Демографическая катастрофа в России: причины, механизмы, пути преодоления.” М.: УРСС, 2001. С. 5, 169)

Приведем некоторые данные, подтверждающие такие оценки. Сегодня в 69 регионах РФ, где проживает 95% россиян, смертность превышает рождаемость в 2 раза. Средняя продолжительность жизни с 70-72 лет сократилась у мужчин до 57,3 года, т.е. не достигает даже пенсионного возраста. Если для простого воспроизводства населения необходимо, чтобы в каждой семье рождалось в среднем 2,1 ребенка, то сейчас этот индекс у нас равняется 1,4. И при таком низком показателе к тому же 50% детей у нас рождаются больными. (Петров, с. 247)

Экономический кризис создает фон, на котором происходят этнополитические конфликты и демографический кризис. Его также необходимо учитывать, ибо он оказывает на эти процессы огромное негативное влияние, выступая их катализатором и стимулятором. Так, если в 1985 г. доля национального дохода РСФСР составляла 353,8 млрд. рублей, то в 1995 г. национальный доход России определяется на уровне 126 млрд. рублей (в ценах 1984 г.). Соответственно, доход на душу населения падает с 2460 рублей до 850 рублей. Согласно последним данным, в настоящее время в России 42 млн. человек имеют доходы ниже прожиточного уровня. Объем промышленной продукции уменьшается за этот период с 409 млрд. рублей до 75 млрд. рублей, производство товаров народного потребления - со 197 млрд. рублей до 19 млрд. рублей, продукции сельского хозяйства - с 95,6 млрд. рублей до 26, 2 млрд. рублей. Размер средней пенсии был 90 рублей, стал 30 рублей. Средняя зарплата снизилась с 280 рублей (в 1991 г.) до 62 рублей в 1995 г. (Петров, с. 74)

По меннию, Ю.В.Петрова можно говорить о деиндустриализации страны (поскольку спад промышленного производства с начала 90-х годов до 1997 г. составлял около 20% в год), а также о превращении ее в сырьевой придаток развитых западных стран (80% экспорта составляет сырье). (там же). Такого мнения придерживаются многие обществоведы, например, А.С.Панарин (Панарин А.С. “Вторая Европа” или “третий Рим” // “Вторая Европа” или “третий Рим”. М.: ИФ РАН, 1996, с. 132).

Специализированные аналитические обзоры наиболее важных научно-эмпирических и статистических данных о федеративных и межэтнических отношениях, а также о политическом, социально-экономическом, демографическом и др. последствиях реформирования российского общества с 1994 г. даются в ежегодных коллективных монографиях ИСПИ РАН под редакцией Г.В.Осипова (рук.), В.К.Левашова, В.В.Локосова и др. Так, одна из последних монографий анализирует социально-политическую ситуацию в России в 1999 году и подводит итоги за 90-е годы. Общая характеристика трансформации российского общества в 90-е годы скорее негативная, чем позитивная. “...В России, - пишет во введении академик Г.В.Осипов, - сложилась такая политическая и социально-экономическая система, к которой никто не стремился и которую никто не хотел. (...) Более того, в настоящее время обнаружилась тенденция углубления социального и экономического кризиса вплоть до перерастания его в национальную катастрофу”. (Россия в поисках стратегии: общество и власть”. М.: ИСПИ РАН, 2000. С. 5) Общая оценка ситуции в сфере федеральных и межнациональных отношений такова: “Наблюдается фактическая сепаратизация регионов страны, систематические нарушения региональными органами власти федеральных законов. Практически легализованы различные формы антинациональной и антигосударственной деятельности (открытая поддержка антинациональных сил, русофобия и т.д.).” (там же)

Но если от реально-исторических изменений в национальной сфере перейти к духовно-идейным изменениям в ней, то главным результатом игнорирования в 90-е годы “русского вопроса” будет, на наш взгляд, появление в России доктрин, теоретически обосновывающих ультранационализм, шовинизм, сепаратизм, националистический эстремизм, правый радикализм, фундаментализм, расизм, нацизм. Выше мы цитировали радикальные высказывания ряда авторов из республик РФ, которые можно квалифицировать как аполагетику сепаратизма на ультранационалистической, реваншистской, шовинистической основе. Нет недостатка и в зеркально-симметричных реакциях со стороны радикально настроенных представителей русского национализма. На наш взгляд, их следует рассматривать как реакционные сразу в двух смыслах этого слова.

Например, Э.Лимонов, известный писатель и интеллектуал, создавший после реимиграции с Запада собственную “Национал-большевистскую партию”, требует избавиться от “проклятого права наций на самоопределение” и провозгласить наконец свое национальное русское государство, используя для этого самые радикальные меры по отношению к “мерзавцам из национальных и социальных меньшинств.” (Лимонов Э. Лимонка в Ленина // Московская Правда. 1994. 20 августа. С. 5). В.Махнач требует применить ленинско-сталинский принцип компенсации теперь уже по отношению к русским. “Русские, - пишет он, - должны иметь реальную возможность восстановить имущественный потенциал, восстановить в течение жизни поколения уровень рождаемости, на всей территории бывшего Советского Союза должны быть устранены последствия многолетней дискриминации русских в уровне образованности. Отрицающий, что наиболее гонимыми в советское время были православные и русские - враг Церкви и нации.” (Махнач В. Параметры христианской политики // Москва. 1994. № 8. С. 118) Позднее В.Л.Махнач стал одним из авторов сборника статей под названием “Расовый смысл русской идеи. Выпуск 1” (см. типология). Примером фундаменталистского подхода к решению “русского вопроса” являются многочисленные и многотомные труды таких современных российских авторов, как И.Шафаревич, О.Платонов (см. типологию).

Отметим и общественно-политические последствия: право-радикальные, фундаменталистские, расистские идеи этих и других авторов воплощают в жизнь боевые дружины радикальных политических партий. Крупнейшая и наиболее известная из них - “Русское национальное единство” (РНЕ), партия основанная и до недавних пор возглавлявшаяся Баркашевым. Один из ее официальных лозунгов - “Радикальный порядок, радикально жесткие меры, радикально жесткий национализм!”. По различным оценкам, в РНЕ, созданной в 1993 г., состоит до 150 тыс. человек, включая соратников, сподвижников и сочувствующих. Хотя министерство юстиции РФ отказало РНЕ в регистрации в качестве общероссийского политического общественного объединения, отделения РНЕ есть во многих регионах России. Наиболее многочисленные - на Северном Кавказе, в Белгородской и Воронежской областях, в Москве и Подмосковье. Движение функционирут и в ближнем зарубежье - на территории Северного Казахстана, на Украине (особенно в Харькове и Луганске), в Белоруси. Главный печатный орган РНЕ - газета “Русский порядок”, тираж которой достигает 1,5 млн. экземпляров.

В ряде регионов, как отмечает О.П.Золотых, “...наблюдаются факты сотрудничества с РНЕ представителей властных структур и силовых ведомств” (Золотых О.П. Русское национальное единство // Политическая энциклопедия. Т. 2. М.: Мысль, 1999. С. 379). Это происходит из-за дискриминации русских в субъектах РФ, из-за безразличия центральной власти к проблемам русских в регионах и на местах, в частности из-за стихийной миграции, а также не в последнюю очередь из-за несоответствия официальной доктрины национальной политики сложившимся реалиям. “В момент создания РНЕ не настаивало на обязательном православии для своих членов. В последнее время, - отмечает О.П.Золотых, - делается упор на “воцерковливание”, подчеркивается, что только православный может быть истинным патриотом России.” (там же)

Мы не случайно упомянули некоторых радикально-националистических авторов в главе о “русском вопросе” и намеренно не рассматриваем их концепции в главе, посвященной “русской идее”, поскольку не видим в них ничего, кроме реваншистской реакции на игнорирование “русского вопроса”. Теоретические концепции, в основе которых лежит - как оказывается при ближайшем рассмотрении - эмоционально-волевой импульс (ответная реакция) в действительности не совершают прорыва в духовно-теоретическую сферу, не поднимаются до уровня “русской идеи”, а, следовательно, не вносят никакого позитивного вклада в самоидентификацию русских и россиян в новых социально-исторических условиях. Только такой аффективный патриотизм (в отличие от этологического - об этих понятиях см.: Малинкин А.Н. Понятие патриотизма. Эссе по социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 1/2, с. 94-95) и только такой реакционный национализм корректно, на наш взгляд, квалифицировать как формы управляемой социальной мобилизации. Только они как реальные референты и укладываются в конструктивистскую нациологическую парадигму. Но не стоит забывать, что национальный радикализм и экстремизм - в духовном отношении низшее выражение национальной идеи, а в реально-историческом измерении - явление вторичное, производное.

Наведение мостов к “русской идее”

В заключение раздела сформулирую мою собственную позицию. Несмотря на сказанное выше, я не сторонник придания этническому национализму русских статуса “высшего” этнонационализма, или “первого среди равных”. На мой взгляд, было бы ошибкой поддаться ресентиментному соблазну и отгораживаться от других народов России либо в Республике Русь, либо в незримом граде Китеже, чтобы потом с позиций численного, экономического, военного и прочего превосходства диктовать им свою волю в Российской Федерации, подобно тому, как “титульные нации” делают это сегодня внутри своих “суверенных” республик. Самоспасение русского народа лежит не на пути изоляционизма к автаркии, а на пути временного сбалансированного партикуляризма (национального и государственного патриотизма) с последующей реинтеграцией в мировое сообщество.

Я убежден в необходимости утверждения в России российской национальной и цивилизационной идентичности на базе гражданского патриотического принципа “одно государство - одна нация”. Именно это, на мой взгляд, в наибольшей степени соответствует русскому национализму. Здесь может возникнуть вопрос: не вступает ли в противоречие утверждение русского национализма с гражданско-политическим принципом “нации-государства”? На наш взгляд, никакого противоречия здесь нет. Недоразумение может возникнуть лишь вследствие смешения двух тесно взаимосвязанных, одинаково необходимых, но не взаимозаменяемых национальных идей - русской и российской.

Их отождествление - ошибка, ведущая к ложной дилемме: либо наднациональная российская идея в Российском государстве с целью построения гражданско-политической “нации-государства” - либо русская идея в русском государстве, с последующей русификацией всех народов России. Если исходить из этой ложной дилеммы, то отказ от русского национализма может показаться приемлемым выбором меньшего из двух зол. Такими мотивами руководствуются многие авторы. Например, В.А.Дьяков, отказывает русской идее в праве на существование из-за опасности ее истолкования в этнонационалистическом духе, ведущем к шовинизму и национальной исключительности. “По этнологическим и историческим условиям, - пишет он, - для нашей страны подходит государственно-национальный подход, трансформирующий “русскую идею” в идею российскую.” (Дьяков В.А. О давних и нынешних спорах вокруг “русской идеи” // Славяноведение. 1994. № 6. С. 45).

Такой подход не представляется правильным. Во-первых, он базируется на “презумпции виновности” национальной идеи как таковой, а это, по меньшей мере, странно. Ведь русская идея - всего лишь разновидность национальной идеи, наличие которой естественно предполагается у каждого народа. Во-вторых, сознательные попытки “трансформации” национальной идеи в наднациональную идею, как известно, успехом не увенчались. То, что наднациональная идея означает на практике безнациональную и деэтнизирующую, показал эксперимент с “новой исторической общностью” - советским народом. Ложность дилеммы, из которой исходит такой подход, заключается в том, что русскую и российскую идеи мыслят как взаимоисключающие. Но с точки зрения здравого смысла, трудно понять, почему, скажем, бурятская или мордовская, эвенкийская или адыгейская национальные идеи совместимы с российской идентичностью, а русская национальная идея с ней не совместима (см. ниже).

Мировой опыт свидетельствует о том, что многоэтнические мультикультурные суперэтносы, построенные по типу “salad bowl” (салатницы) могут быть не менее жизнеспособными, чем построенные по типу “melting-pot” (плавильного котла). (Малахов В. Вызов национальному государству // “Скромное обаяние расизма” и другие статьи. М.: Модест Колеров и “Дом интеллектуальной книги”, 2001. С. 42-55) Но если западные общества сравнительно недавно, с 70-х годов, осознали бесперспективность попыток добиться этнокультурной гомогенности и провозгласили своим идеалом интеграцию без ассимиляции, то российские традиции терпимости в межэтнических отношениях уходят в глубь веков. Семидесятилетняя практика пролетарского и советского интернационализма нанесла по ним серьезный удар, но подорвать их не смогла - скорей, наоборот, вековые традиции подмяли под себя, “гуманизировали” большевистский интернационализм, создав далеко не однозначный феномен “реального интернационализма”. Более полно эта точка зрения высказана мной в другом месте (Малинкин А.Н. Понятие патриотизма. Эссе по социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 1/2. С. 107-110).

“Для большинства народов СССР, но особенно для русского народа, “реальный интернационализм” означал на деле восприятие представителей других государств, наций, рас, этносов как равных, уважение к их национальному достоинству, самобытной культуре; отсутствие национального шовинизма - будь то великодержавного, или основанного на богоизбранности и особой миссии какого-то народа; жертвенную “интернациональную помощь” - военную, экономическую и культурную (в области образования и науки), - а также ряд других позитивных черт, идущих из глубин здорового национализма этих народов. Подчеркнем: под национализмом мы понимаем любовь к самобытному духу своего народа, развивающуюся в национальное самосознание, сохраняющую и творящую национальный уклад жизни.” (там же. С. 109)

Вот почему я считаю, что русская идея сегодня - это осознание русскими людьми, русским народом в целом своей идентичности, общего пути, общих целей и задач, общей ответственности и обязанности строить лучшее, гуманное и справедливое общество. Аналогичная идея есть (или должна быть) у каждого из российских народов. Интегральная же российская идея является (или должна стать) делом всех российских народов. Это осознание необходимости отыскания народами России новой формулы российской государственности, способов совместного преодоления кризиса, выживания, самоспасения, самопреобразования ради достойного существования и сосуществования, взаимообогащения, органичности соединения различных народов, культур, традиций, конфессий в единой политической нации. Иначе говоря, российская идея есть осознание российской идентичности во имя благополучия и процветания российской нации как согражданства.

III. “Русская идея” в РФ

Связь “русского вопроса” с “русской идеей”,

русофобия в свете социологии знания

Наличие “русского вопроса”, т.е. неурегулированность, нерешенность многих важнейших проблем, связанных с реальными условиями существования русской (российской) нации для большинства граждан России - очевидный факт, не нуждающийся в доказательствах, нечто само собой разумеющееся. Не все россияне в одинаковой мере осознают его - да и не должны думать на эту тему, поскольку это не входит в их профессиональные обязанности. Другое дело - российские политики и интеллектуалы. Осознавать, знать - это их работа. Для одних из них связь “русского вопроса” с “русской идеей”, - т.е. с некими традиционно-культурными русскими (российскими) идеями и иделами, способными консолидировать нынешнее российское общество, - очевидна, необходима и существенна. Для других такая связь не очевидна либо в принципе неприемлема.

Заметим, однако: тот факт, что не все русские, тем более не все граждане России, осознают “русский вопрос”, не означает отсутствие или надуманность такового - подобно тому, как незнание основ грамматики родного языка не мешает свободно на нем говорить, а незнание закона не освобождает от ответственности. Мы можем жить в обществе и не знать, в каком обществе мы живем. Известное признание Ю.В.Андропова свидетельствует о том, что мы на самом деле плохо знали (и знаем) советское общество. Ссылаясь на слова Ю.В.Андропова, но главное - исходя из собственного личного и профессионального опыта, известный российский социолог Б.А.Грушин строит наполеоновский замысел своего новейшего исследования на “тезисе о грубо неадекватном отражении в современном российском общественном сознании характеристик общества, которое предшествовало нынешнему и называлось советским социалистическим” (Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. М.: “Прогресс-Традиция”, 2001. С. 23).

“С помощью плотнейшей и всепроницающей системы мифов и лжи, - пишет он, раскрывая содержание этого тезиса, - фантасмогорический Левиафан, именовавший себя первым в мире государством рабочих и крестьян, сумел-таки скрыть от всего мира, не говоря уже о нем самом, свою подлинную личину и свое подлинное нутро. Не пять и десять лет, а на протяжении многих десятилетий он удерживал в сплошном неведении относительно себя не только десятки миллионов своих граждан, но и несметные разноплеменные массы иностранцев, включая умнейших людей планеты”. (там же) Массированная же критика феномена “СССР” в 90-е годы, использовавшая такие его определения, как “сплошной ГУЛАГ” или “беспредельный тоталитаризм”, на взгляд автора, осталась на уровне публицистики.

Буквально то же самое можно сказать о “русском вопросе”. Именно сталинское идейное наследие лежит в основе фундаментального противоречия в национально-государственном устройстве страны, до сих пор оно во многом определяет национальную политику РФ, равно как и массовые, коллективные, этнические, групповые представления о нации, межнациональных отношениях и в первую очередь - об отношении русского народа и других народов России. А между тем этот вопиющий факт почти совсем не попадает в зону просветительской деятельности российских интеллектуалов-“нациологов” и государство-строительной работы правительства РФ. Не удивительно, что многие, кто специально не занимался проблемой национальной идентичности и межнациональными отношениями в современной России, искренне считают, что “русского вопроса” вообще не существует, а те, кто его поднимает, преследуют корыстные цели, продиктованные великодержавной шовинистической ненавистью к другим народам РФ.

С точки зрения социологии знания, сам факт “незнания” или “неосознавания” - точнее говоря, факт “отсутствия в активной зоне сознания, знания” - чего-либо, что имеет жизненно-важное значение, в высшей степени интересен и симптоматичен. Нечто жизненно-важное в жизни общества не артикулируется, обходится, замалчивается обычно в двух случаях. Во-первых, тогда, когда определенные силы и группы внутри этого общества или вне его активно вытесняют это “нечто” из сферы общественного внимания, преследуя собственные - партикулярные или антиобщественные - интересы. Во-вторых, когда в результате предшествующего длительного вытеснения этого “нечто” в обществе сформировалась социально-психологическая инерция (стереотип) в реакции на него, блокирующая или затормаживающая на подсознательном уровне все эмоционально-волевые и интеллектуальные порывы индивидов, которые могут вести к осознанию этого “нечто”.

В первом случае проблематизация и последующее обсуждение “больного вопроса” еще возможны, что открывает перспективы для его практического решения. Во втором случае общественному сознанию свойственно то, что можно назвать хронической социальной паталогией. Общество и в первую очередь лидеры общественного мнения, даже при том, специальная цензура не вводится, как бы лишены доступа к определеной “больной теме”. По отношению к ней они чувствуют себя растерянными, не решаются ее затронуть, опасаясь не столько реальной “боли” (осложнений, конфликтов), сколько ее преувеличенной воображаемой силы. Уже одно приближение к ней вызывает подсознательную тревогу, беспредметный страх. “Этого лучше вообще не касаться” - не столько “думает” индивид как частное, публичное или государственное лицо, сколько ему “думается”, “кажется”, “мнится”.

Но когда, наконец, “больная тема” все же затрагивается, облегчение может и не прийти. Дело в том, что из-за длительного отсутствия доступа к ней в обществе могут выработаться окольные - взамен реальных - пути выхода из тупиковой ситации. Если какие-то запросы общества в определенных сферах социального бытия долгое время удовлетворяются фиктивным образом, в то время как подлинные проблемы и реальные способы их решения выдаются, соответственно, за ложные и вымышленные, то в результате в отношении этих сфер социального бытия могут сформироваться устойчивые самообманы, иллюзии общественного сознания. Подрыв утвердившейся иллюзии общественного сознания воспринимается тогда как удар по традиционным устоям самого общества. Чтобы вывести закоснелый самообман на чистую воду, развеять устоявшуюся иллюзию общественного сознания нужна долговременная, методичная просветительская и пропагандистская работа. Одной яркой акцией или одномесячной кампанией здесь ничего не добьешься.

На наш взгляд, типичной социальной паталогией современного российского общества, полностью подпадающей под второй вариант, является русофобия. Этот феномен не только широко распространен в массовом сознании, но и - что главное - определяет практические шаги российского правительства в области национальных отношений с момента образования РФ. Русофобия, сформировавшаяся за последние три четверти века и ставшая чем-то вроде национального a priori у самих русских, трансформировалась в то, что принимается всеми за нечто само собой разумеющееся, в своего рода “коллективное бессознательное” российского общества: что позволительно другим народам России, русскому народу запрещено. “...Отношение к национализму, видимо, надо менять, - приходит к выводу А.И.Вдовин. - Россия остается едва ли не единственной страной в мире, в которой на официальном уровне продолжает сохраняться негативное отношение к этому этнополитическому феномену. В контексте мировой научной традиции термин “национализм” не имеет априорно негативного смысла и не отождествляется однозначно, как в отечественной традиции, с понятием “шовинизм”. Характер и направленность национализма могут быть различными, в том числе и сугубо позитивными.” (Вд., с. 151)

Впрочем, процесс, вкратце описанный нами в первом случае, также имеет место: как внутри российского общества, так и вне его есть группы и силы, которые активно вытесняют “русский вопрос” из сферы общественного внимания, преследуя собственные цели - партикулярные и антироссийские. При этом они используют инерцию русофобии в собственных интересах с помощью практики двойных стандартов. Приведем очевидный и, казалось бы, самый простой пример. Государственное устройство нации, понимаемой по принципу согражданства как политическая, может иметь целый ряд вариантов, но, мировой опыт показывает, что оно во всяком случае не предполагает составных административно-территориальных частей, образуемых по этническому признаку. Применительно к “русскому вопросу” это означает: либо национально-территориальные образования народов Российской Федерации, образованные по этническому признаку, должны быть ликвидированы со всеми их (искусственными) границами и квазифеодальными привилегиями, стимулирующими формирование этнократических федерально-республиканских режимов - либо у русского народа, как у всех относительно больших народов Российской Федерации, должно быть собственное национально-территориальное образование.

С нашей точки зрения, первая альтернатива, разумеется, предпочтительна. Но региональные элиты (а также лидеры их зарубежных диаспор и иностранные наблюдатели) отвергают ее в принципе либо отказывают ей в реалистичности. Поскольку они это делают, логично было бы, с их стороны, признать вторую альтернативу. При всей ее спорности, она, по крайней мере, ставит русский народ в равные условия с другими народами России. Но ее также никто не хочет признавать - ни региональные, ни федеральные власти, ни зарубежные диаспоры и иностранные наблюдатели. Не следует ли оценивать эту ситуацию как дискриминационную по отношению к русскому народу? На наш взгляд, дело обстоит именно так. Это позволяет говорить о применении по отношению к русским двойных стандартов: национализм, национальный патриотизм, собственная государственность якутов, татар, башир, калмыков, карачаевцев, черкесов, чеченов, ингушей и других этносов - это нормально и даже хорошо; национализм, национальный патриотизм, собственная государственность русских - это аномалиия. По мнению многих авторов (в том числе, русских), это даже проявление зоологического шовинизма, расизма, фашизма.

Но верно ли это? Нет. Для такой однозначно негативной оценки нет никаких разумных оснований. Например, бывший белорусский президент С.С.Шушкевич относится к национализму как нормальному явлению: “Мы привыкли считать, - говорит он, - что национализм - это ужасно. Такой оттенок придали этому понятию большевики. В национализме же ничего плохого нет. Для меня существует очень простой критерий: если наш национализм направлен на утверждение белорусской нации, это хорошо; если он направлен на принижение какой-то иной нации, любой, большой или малой, - это ужасно.” (Шушкевич С.С. Падение или полет над бездной? // Дружба народов. 1994. № 2. С. 133) Такую же взвешенную оценку этого этнополитического феномена дает Э.А.Шеварднадзе. Отвечая на вопрос, как он понимает слово “национализм”, грузинский президент подчеркнул: “В годы советской власти это слово приобрело извращеное толкование. Национализм, в сущности, понятие благородное. Но есть крайние формы национализма, я называю их местным шовинизмом. Именно он принимает черты фашизма... В здравом же смысле национализм - это нормальное чувство, нормальное состояние человека.” (Цит. по: Имедашвили Е. Несладкая жизнь Эдуарда Шеварднадзе // Еженедельная общая газета. 1994. 7-13 октября. С. 5)

“Сознательное отождествление понятий “национализм” и “шовинизм” в советском идеологизированном обществоведении нужно было, на наш взгляд, для того чтобы облегчить пропаганду благотворности сближения и слияния наций, в конечном счете - всеобщей денационализации населения, - считает А.И.Вдовин. - (...) Отрицание позитивного смысла слов “националист”, “национализм” означало отрицание его и в словах, от которых они образованы - “нация”, “национальный”, - и в реалиях, которые этими словами обозначаются.” (с. 152) К аналогичному выводу приводит исследование с точки зрения социологии знания: “В интернационалистский стиль мышления, господствовавший в России 70 лет, понятие “национализм”, разумеется, не вписывалось. Вот почему “национализм”, “националист”, “националистический” стали ругательными словами, точнее, политико-идеологическими метками - инструментами “национальной политики”, которая имела двойной стандарт для внутреннего и внешнего пользования: если внутри СССР национальная эмансипация подавлялась, то на международной арене СССР был “лучшим другом” национально-осовободительных движений” (Малинкин А.Н. Патриотизм и социальные общности // Социологический журнал. 1999. № 1/2, с. 109-110)

Так что же такое русофобия при ближайшем рассмотрении? Историческую подоплеку русофобии показывает А.И.Вдовин. Он подчеркивает, что характерная для большевиков русофобия “...заключалась, конечно же, не в инициировании каких-то особых гонений и геноциде русского народа, а в боязни власть предержащих русского национализма - естественной приверженности русских, впрочем, как и любого другого народа, своим национальным традициям, культурным и духовным национальным ценостям.” (Вд., с. 183-184). “Русофобия, - пишет Г.И.Марченко, - комплекс взглядов и настроений, выражающий негативное отношение к русскому народу, его истории, культуре, вере, государству, иногда приобретающий характер концепции, лежащей в основе некоего антирусского идейно-политического движения, антирусской политики.” (Марченко Г.И. Политическая энциклопедия. М.: Мысль, 1999. С. 373) Как отмечает Г.И.Марченко, русофобия, стоящая в одном ряду с другими этническими фобиями, “широко распространена среди западных социологов и политологов, в зарубежных СМИ, в пропаганде, среди некоторых представителей отечественной интеллигенции.” (там же) (См. также: Русский народ. Историческая судьба в ХХ веке. М.: 1993; Никонов А. “Русский вопрос” сегодня // Свободная мысль. 1993. № 13; Пугачев Б.М. “Русская проблема”: распад или реинтеграция? // Кентавр. 1994. № 5).

С формальной точки зрения, русофобия представляет собой “идейный комплекс”, пишет Г.И.Марченко, состоящий из известных “характеристик, приписываемых русским и якобы определяющих национальный характер русского народа” - например, такие, как “раболепие”, отсутствие чувства собственного достоинства, жестокость, нетерпимость, авторитарность (“любовь к сильной руке”), ксенофобия и т.п. (Марч. С. 373-374 ). Добавим, что Г.И.Марченко упускает из виду одну чрезвычайно важную социально-психологичекую деталь: “приписывание” определенных негативных черт национального характера - не произвольная процедура, а глубокое искреннее убеждение - точнее говоря, предубеждение, прерассудок - того, кто их “приписывает”. Поэтому для “приписывающего” это сущностная характеристика народа, его глубинное внутреннее природное свойство - свойство неотъемлемое и в принципе не подверженное никаким историческим изменениям, подобно тому, как неотъемлемо и исторически неизменно свойство воды “быть мокрой”.

Здесь, однако, возникает проблема, которая совсем не так проста, как хотелось бы: почему столь неискоренимо стремление одних народов приписывать другим народам (равно как и самим себе) определенные национальные характеры, “народные души”, “духи нации” и т.п., - будь то негативные или позитивные? Почему это происходит так, как если бы речь идет не о народах, а об индивидуальных человеческих личностях? Тут было бы неуместно углубляться в исследование этой социально-философской и философско-антропологической проблемы. Однако следует все же заметить: описанный феномен только на первый взгляд может показаться нелепым “пережитком прошлого”, сохраняющимся из-за темноты и невежества людей.

Просвещенные интеллектуалы давным давно доказали, что расовые, этнические, национальные, как впрочем, половые, классовые, иные предрассудки имеют иррациональное (а точнее, нерациональное) происхождение, а именно, что они представляют собой форму мифического сознания. Но с тех пор мало что изменилось. Скорее, наоборот, ХХ век шокировал человечество чудовищными мифами и их страшной властью над сердцами, волей и умами даже самых просвещенных народов. Миф, питаемый эмоционально-волевыми импульсами и интенциями, столь же неискореним, как сами человеческие порывы и чувства, - к такому выводу пришел в конце своего творческого пути один из крупнейших философов-рационалистов ХХ века Эрнст Кассирер. Если ученому, “изобличившему” расовый предрассудок в том, что он абсолютно “иррационален”, кажется, что на этом дело сделано - предрассудок завтра или послезавтра отомрет сам по себе, - то это говорит лишь о мании величия жреца науки. Он явно преувеличивает значение и роль в обществе рассудка и созданного им на рациональной основе социального института (науки) - инструмента, необходимого для преобразования природы в целях выживания рода человеческого. Впрочем, сегодня этот вывод может показаться пессимистическим разве только окончательно утратившему чувство реальности прогрессисту.

Важным элементом, конституирующим русофобию, как и всякую другую этнофобию, является не только страх, но и ресентимент, который обычно служит источником и основой для формирования патриотического и национального нигилизма. (см. Малинкин А.Н. Учение Макса Шелера о ресентименте и его значение для социологии // Социологический журнал. 1997. № 4. С. 116-150; он же: Малинкин А.Н. Понятие патриотизма. Эссе по социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 1/2, с. 102). Приведем два примера, которые показывают, что нередко движущим мотивом разоблачительной критики СССР и советских порядков служит не любовь к новым либеральным ценностям, не стремление деятельно воплотить их в новом общественном устройстве, но ревашистская ненависть к старым “имперским” ценностям, желание свести старые счеты с их носителями, злорадство по поводу гибели старого мира, стремление окончательно сокрушить, растоптать, очернить его (чувства, столь характерные именно для большевизма), наконец, просто расово-этническая нетерпимость и ненависть.

“Тысячелетняя держава Российская потерпела фиаско, - пишет В.И.Новодворская, - Не потому что была слаба, а потому что была подла. Она историческая клякса, нонсенс, не сданный зачет. Наша история - это черновик. Нужно выбросить ее и жить заново, набело.” (Новодворская В. Еврейское неверие мое // Огонек. 1993. № 13. С. 19) Будущее России В.И.Новодворская связывает со “снижением тотальной мощи государства, с дальнейшей дезинтеграцией территории”, с образованием на месте России множества небольших государств, в которых “национальным патриотам” будет негде “разгуляться” и которые будут легче поворачиваться “к солнцу мондиализма”. (Новодворская В. О, Запад есть Запад! // Московская правда. 1993. 13 февраля. С. 5) Пожалуй, никто так цинично не обнажал сущность российского либерального антикоммунизма. Сравнение речевой стилистики в следующей цитате с приведенной выше демонстрирует их парадоксальное внутреннее родство: “У “русского человека”, который к наступлению ХХ века стал почти евангелистом, честь как формирующая сила вообще не выступала. (...) Смердяков управляет Россией. Русский эксперимент закончился как всегда: большевизм у власти мог оказаться в качестве следствия только внутри народного тела, больного в расовом и душевном плане, которое не могло решиться на честь, а только на бескровную “любовь”. Тот, кто хочет обновления Германии, отвергнет и русское искушение вместе с его еврейским использованием.” (Розенберг А. Миф ХХ века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени. Таллин: “Shildex”, 1998. С. 154, 157)

Другой пример - из области гимнографии. На первый взгляд, он менее концептуален, однако содержит еще более концентрированный заряд ресентимента, так как являет собой необычный случай: ёрничанье в форме “изящной словесности” над историей российского народа, глумление над его государственно-патриотическими символами. Но за художественно-литературной оболочкой - только с виду невинно “шутливой” - скрывается выношенная, продуманная позиция, давно и прочно сложившееся отношение к русскому народу. “Ну, допустим, будет у нас музыка Александрова А слова? Они же должны отражать образ воспеваемого государства. А какой у нас образ, если мы сами не знаем, кто мы такие? Что такое Советский Союз мы знали. Царская Россия - тоже. А что Россия сегодня?” - спрашивает один небезызвестный писатель-реэмигрант и предлагает свой текст на музыку Александрова качестве слов к гимну Российской Федерации. Приведем текст полностью:

“Распался навеки союз нерушимый. / Стоит на распутье великая Русь. / Но долго ли будет она неделимой, / Я этого вам предсказать не берусь. / К свободному рынку от жизни хреновой, / Спустившись с вершин коммунизма, народ / Под флагом трехцветным с орлом двухголовым / И гимном советским шагает вразброд. // Припев: Славься, Отечество наше привольное, / Славься, послушный российский народ. / Что постоянно меняет символику / И не имеет важнее забот. // Когда-то под царскою властью мы жили. / Но вот наступила заря Октября. / Мы били буржуев и церкви крушили, / А также поставили к стенке царя. / Потом его кости в болоте достали, / Отправили в Питер на вечный покой. / Простите, товарищи Ленин и Сталин, / За то, что дошли мы до жизни такой. // Припев. // Сегодня усердно мы Господа славим / И ленинским молимся славным мощам, / Дзержинского скоро на место поставим / Затем, чтобы он нас пугал по на ночам. / Мы всем офицерам дадим по квартире, / И пенсии выплатим всем старикам, / И всех террористов пристрелим, как в тире, / И всем олигархам дадим по мозгам. / Коррупционеров засадим в Бутырку, / Чтоб знали, насколько закон наш суров. / Мы выдадим всем мужикам по бутылке, / А бабам на выбор дадим мужиков. / Мы время теряли в борьбе и тревоге, / но нынче мы снова на верном пути, / Вот только б опять дураки и дороги / Нам не помешали до цели дойти. // Припев.” (Войнович В. И мой гимн // Известия. 7 декабря 2000 г. С. 1).

Сравним это произведение со словами цитировавшегося выше автора: “Русский хоть и движется, но по кривой линии, которая не ведет к цели, и он, подобен маленькому ребенку, который не умеет думать правильно.” (Розенберг А. Миф ХХ века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени. Таллин: “Shildex”, 1998. С. 155) Отвлекаясь от оценки художественных достоинств “гимна”, прокомментирую с точки зрения социологии знания сам факт его появления в системе массовых коммуникаций. Текст написан не озорным школьником, печатный орган, его опубликовавший, - не бульварный таблоид. Автор текста - седовласый писатель с реноме, печатный орган - центральная российская газета с традициями. Как объяснить саму возможность появления такой публикации, если не признавать: русофобия, выражаемая в откровенных издевательствах над русскими, стала априори национального самосознания, запущенной социальной патологией, извратившейся в “обычное” состояние. В какой другой стране мира такое могло бы восприниматься как нечто “нормальное”?

Сущность русофобии, ее глубинные мотивы, многообразие идейных форм, типичные способы выражения в своей публицистической статье «Наши плюралисты» (1982) показал А.И.Солженицын. Она была написана им еще в эмиграции, когда опальный русский писатель, беспощадно критиковавший коммунистический режим в СССР, осмелился «заступиться» за русский народ и Россию перед общественным мнением Запада, выступив против русофобской и антирусской направленности публикаций большинства эмигрантов-интеллектуалов из СССР («диссидентов»). Открытое выражение А.И.Солженицыным своих национальных чувств было воспринято резко негативно. В них усмотрели «опасность нового фашизма», «православный фашизм» (Солженицын А.И. Наши плюралисты // Новый мир. 1992. № 4. С. 224, 219). Несправедливые и лживые ярлыки, которые диссидентская диаспора навешала тогда на писателя, чтобы создать ему определенную репутацию (см. там же, с. 222-225), сопровождают его до сих пор. Здесь, однако, нас интересует не столько судьба писателя, сколько его неординарная способность просто, но не упрощая, сказать русским языком о сложнейших вещах. Сказанное им в начале 80-х годов, оказалось крайне актуальным в начале 90-х (иначе «Новый мир» не публиковал бы статью), но не менее актуальным и в 2002 г.

«… В какую же плоскость сплющил сам себя этот плюрализм: ненависть к России – и только», - пишет А.И.Солженицын (там же, с. 217). «И – одинако, и – осуждаемо прозвучали отдельные голоса …, что, может быть, этот пресловутый «национализм» - попытаться бы понять? И даже войти с ним в союз? Нет! Нет! – отрезали вершители... И – восстановили то единомыслие, какое беспомешно течет все эти годы по их плюралистическим каналам и в западные уши. Не дать, не дать русским очнуться к национальному сознанию!» (там же, с. 219) Почему? Потому что у русских «…то злокозненный мессианизм, которым якобы пылала масса русского народа от XV века до ХХ; то темное православие; то гнилость русской истории (обновленной лишь идеалистическими ленинскими годами); мракобесие всех национальных течений и учений, извечная скотскость народа; и новая опасность для всего человечества – русского выздоровления, которое непременно станет еще страшнейшим тоталитаризмом» (там же).

«Так – неразумно, безумно толкают Запад повторить гитлеровскую дорожку: воевать не против коммунизма, а против русского народа», справедливо заключает А.И.Солженицын (220). «Наша образованщина слепа и глуха к национальному бытию [курсив наш; заметим: а ныне вовсе отрицает его существование – А.М.], не научилась видеть и не тянется видеть процессы истинные, грандиозные: вода, воздух, земля, еда, отравленные продукты, семья, вымирание … - но читайте журналы и сборники плюралистов: об этом ли они пекутся? (…) Для доверчивого Запада переписывают нашу новейшую историю по вехам диссидентских выступлений” (там же).

Формулируя сущность русофобии как доминирующего в диссидентских кругах умонастроения, А.И.Солженицын описывает вероятный, по его мнению, сценарий исторического развития в России, который с потрясающей точностью осуществился через десять лет. “Чем крупней народ, тем свободней он сам над собой смеется, - пишет он. - И русские всегда, русская литература и все мы, - свою страну высмеивали, бранили беспощадно, почитали у нас все на свете худшим, но, как классики наши, - Россией болея, любя. А вот – открывают нам, как это делается ненавидя. И по открывшимся антипатиям и напряжениям, по этим, вот здесь осмотренным, мы можем судить и о многих, копящихся там. В Союзе все пока вынуждены лишь в кармане показывать фигу начальственной политучебе, но вдруг отвались завтра партийная бюрократия – эти культурные силы тоже выйдут на поверхность – и не о народных нуждах, не о земле, не о вымираньи мы услышим их тысячекратный рев, не об ответственности и обязанности каждого, а о правах, правах, правах, - и разгрохают наши останки в еще одном Феврале, в еще одном развале.” (там же, с. 222)

Пожалуй, крайней формой проявления русофобии, переходящей в идеологический антируссизм, является отрицание существования русской нации как таковой. По мнению некоторых авторов, русская нация еще не сформировалась. Например, К.Касьянова пишет: “У нас не было Ренессанса. И именно поэтому мы до сих пор не можем сложиться в нацию.” (Касьянова К. О русском национальном характере. М.: 1994. С. 348) По мнению других авторов, русская нация, наоборот, уже прекратила свое существование. Например Д.Ольшанский считает, что русские “как реальная общность, обладающая единым специфическим национально-этническим самосознанием, уже не существуют”, потому что в своем политико-психологическом прапрошлом, еще со времен легендарного племени “рось”, общность эта шла не путем выделения себя, а путем прежде всего определения других” (Ольшанский Д. Политическая психология распада // Независимая газета. 1992. 16 января. С. 5; он же. О “национальной” гордости “великороссов” // Родина. 1994. № 6. С. 13, 14) Отрицает существование русской нации также Г.Померанц.

Другие авторы - например, А.Скребницкий - еще более радикальны в своих выводах: они уверяют, что даже предки нынешних русских - славяне - появились на свет божий не сами по себе, а “стараниями неуклюжих псевдопатриотов” (см. Скребницкий А. Общий корень: к вопросу о “белых пятнах” прошлого // Независимая газета. 1994. 6 декабря. С. 8). Ясно, что отрицание существование русской нации имеет не только академическое, но и большое практическое значение для национальной самоидентификации. Ведь это отрицание подготавливает позиции, в свете которых отказ русским в праве на национальное самоопределение и строительство собственного национального государства выглядит исторически и теоретически оправданным.

“Русская идея”: история или современность?

(Исторический аспект русской идеи)

Первый естественный вопрос, когда мы переходим от “русского вопроса” к “русской идее”, - что такое “русская идея” по существу? Выше мы обозначили нашу собственную позицию в самых общих чертах (формально). Ясно также, что “русская идея” - феномен, выходящий за рамки осознания “русского вопроса” в настоящее время, он выводит нас к русской исторической традиции поисков национальной идентичности. Рассмотрим две, на наш взгляд, типичные словарные статьи о “русской идее” (анализ большего их количества был бы, конечно, информативней, но по существу дела добавил бы не так много).

“Русская идея, - пишет Г.А.Белов, - это выражение сложившейся в истории России традиции поиска национальной идентичности, особенностей русского мировоззрения, духовных основ характерных типов поведения, способ моделирования русской национальной идеологии. (Белов Г.А. Политическая энциклопедия. Т. 2. М.: Мысль. С. 374) Г.А.Белов считает, что понятие “русская идея” впервые ввел в оборот В.С.Соловьев в 1887-1888 гг. Он дает исторический обзор взглядов признанных классиков “русской идеи”. Более подробно Г.А.Белов излагает взгляды митрополита Иллариона, В.С.Соловьева и Н.А.Бердяева. Упомянаются: митрополит Иларион, концепция “Третьего Рима” (без указания на автора - монаха Филофея), А.С.Хомяков, Ф.М.Достоевский, К.Леонтьев, Н.Ф.Федоров, П.Флоренский, Н.Трубецкой, В.Розанов, В.Иванов, С.Франк, Г.Федотов, И.Ильин, Л.Карсавин, Н.Бердяев.

Хотя, по мнению Г.А.Белова, в постсоветское время наблюдается возрождение интереса к “русской идее”, что “связано с утратой былой советской и поисками новой национальной идентичности”, о ново-российском понимании “русской идеи” в статье ничего нет. На основании исторического обзора автор в целом скептически оценивает потенциал “русской идеи” применительно к проблемам нынешней России. Он отмечает, что она “противостоит гуманизму и либерализму”, что “мысли об особой роли России в мировом развитии, обоснование закрытости ее культуры от тлетворного влияния Запада, непреходящей роли монархического начала в государственном строительстве были в скрытой форме составной частью государственной идеологии СССР”, особенно в послевоенный период. “В условиях нового поворота в процессе модернизации, - заключает Г.А.Белов, - “русская идея” может оказаться формой идеологического оправдания и сохранения исторического прошлого.” (там же, с. 376)

В.В.Сапов определяет “русскую идею” как “символ-понятие, означающее в самом широком смысле слова совокупность специфических черт, присущих русской культуре и русскому менталитету на протяжении всей истории. В более узком смысле “русская идея” означает уровень национального самосознания в каждый данный момент истории. (...) В еще более узком - социологическом - смысле “русская идея” есть способ сосуществования старых и новых элементов общественно-социального, культурного, политического и т.п. развития России (в том числе и способ сочетания интересов и принципов).” (Сапов В.В. Русская идея // Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М.: Наука, 1995. С. 454-455). В.В.Сапов считает, что понятие “русская идея” впервые ввел в оборот Ф.М.Достоевский (что, с нашей точки зрении, верно). О “главной идее России” он писал еще в 1861 г. в “Ряде статей о русской литературе” (Достоевский Ф.М. Полно. собр. соч., т. XIX): “Русская идея - всеценность, всепримиримость, всечеловечность”. “Эти же мысли, - отмечает автор, - он повторил в “Речи о Пушкине” (1880) и в “Объяснительном слове...” по поводу этой речи. В статье излагаются и анализируются взгляды и деяния следующих исторических фигур: автора “Повести временных лет”, митраполита Иларион, монаха Филофея (концепция “Третьего Рима”), Петра I, М.М.Щербатова, П.Я.Чаадаева, А.Герцена, Ф.М.Достоевского, В.С.Соловьева. Просто упоминаются: Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, Л.П.Карсавин, С.Л.Франк, В.И.Иванов.

В.В.Сапов сочетает в своей статье принцип историзма со стремлением выявить непреходящее, инвариантное ядро “русской идеи”. При этом он исходит из спорного, на наш взгляд, постулата, что “диалектика развития национального самосознания в основных существенных чертах повторяет диалектику развития индивида”. В.В.Сапов выделяет две идеи, которые “по сей день остаются важными составляющими русской идеи”: это “идея самоучительства (оборотная сторона идеи самодостаточности России) и идея эстетическая”. (там же, с. 454) Кроме того, он отмечает “идею самоосуждения”, которая легла в основу ставшего традиционноым для русских принципа приоритета нравственной оценки над всеми другими, а также “резко антикапиталистическую направленность” “русской идеи”.

Автор очерчивает характерный для “русской идеи” тематический репертуар, или другими словами, определяет рамки дискурса национальной идентичности в России. Укажем их, так как почти все они используются нами как составные элементы критерия типологизации новой российской идентичности (см. типологию). “Процесс “вестернизации” России, начавшийся с Петра I, по-настоящему стал осмысливаться лишь с конца XVIII-XIX вв., - пишет В.В.Сапов. - Петровские реформы, означавшие резкий разрыв с традиционными формами народного быта, с особой остротой поставили вопрос о соотношении “старого” и “нового”, о “традиции”, о единстве российской истории, о месте России в Европе и во всем мире, а также, хотя еще и в неявной форме, - о соотношении “интеллигнции” и “народа”, - т.е. те самые вопросы, те или иные ответы на которые остаются с тех пор необходимой составной частью русской идеи.” (там же)

Более общо, однако и более глубоко, чем Г.А.Белов, В.В.Сапов характеризует связь “русской идеи” с советским периодом российской истории: “Объективный анализ русской идеи не может не обнаружить и особой - парадоксальной связи между русской идеей и идеей большевизма (который из принципиальных соображений не признавал с ней ни малейшего родства). Еще Достоевский (а до него Чаадаев) писал, что Россия призвана разрешить все проблемы западной цивилизации. Попыткой такого разрешения и был (хотя бы до некоторой степени) социализм на русской почве.” (там же , с. 455). Автор отмечает, что “в настоящее время русская идея переживает нечто вроде второго рождения. Однозначной оценке это явление, как и прежде, не поддается.” (там же) Таким образом, В.В.Сапов, в отличие от Г.А.Белова, не склонен скептически оценивать потенциал “русской идеи” применительно к новейшей истории России. Его статья, во всех отношениях более точная, ёмкая и глубокая, чем статья Г.А.Белова, тем не менее, не содержит упоминания о ново-российском понимании “русской идеи”. Почему?

Дело, разумеется, не в забывчивости авторов, а в том, что историческое дистанцирование, необходимое для “словарного” жанра еще не произошло. 15-10 лет - для истории слишком короткий срок. Русская идея (уже без кавычек) возрождается, но в каком направлении, каковы тенденции ее интерпретации - это для авторов пока не ясно, они склонны лишь высказывать свои сомнения или надежды. Для них ясно пока лишь одно: старая, советская, идентичность утрачена, а новая российская еще не сформировалась. Возникает, на первый взгляд, простой, но на самом деле далеко не очевидный вопрос: каковы причины кризиса национальной идентичности в новой России?

Кризис российской идентичность - есть ли он и каковы его причины?

Было бы преувеличением утверждать, что российские интеллектуалы и политики все как один озабочены “русским вопросом” и поиском “русской идеи” в современной ситуации. У каждого из них есть собственное более или менее сформировавшееся мировоззрение. Уже сама постановка “русского вопроса” может не вписываться в их представление о том, что происходит в России в последние десять лет. “Русский (и вообще - национальный) вопрос” может рассматриваться как играющий второстепенную роль либо элиминироваться. Взгляды авторов на положение и состояние нации (если вообще принимается посылка о существовании единой российской нации), на генезис кризиса национальной идентичности (если таковой вообще констатируется) и пути выхода из него (или пути дальнейшего развития страны) зависят от философско-мировоззренческих, культурологических, но прежде всего - политико-идеологических позиций авторов.

Вот почему далее мы будем иметь в виду понятие русской идеи не в его идейно-историческом значении, - например, в том, в каком его употребляли Ф.М.Достоевский, Н.А.Бердяев или Вл.С.Соловьев. Речь пойдет о комплексе проблем, связанных с трансформацией русского национального самосознания в последние 15-10 лет. Национальное самосознание мы понимаем в самом широком смысле, в каком его употребляют, например, Л.М.Дробижева и В.К.Малькова: “Национальное самосознание мы понимаем широко: не только как идентификацию - отнесение человеком себя к той или другой национальности, - но и как его представления о своем народе, его характерных чертах (национальные автостереотипы), культуре, языке, территории проживания, историческом прошлом, т.е. образ “мы”, как говорят этнопсихологи. Все эти представления эмоционально окрашены, к ним вырабатывается определенное отношение, например, чувство гордости, сопереживания и т.п., способное стимулировать поступки людей. (...) Национальное самосознание функционирует на идеологическом уровне, как идеи, выражающие интересы народа, оформленные в официальных документах, литературе, средствах массовой информации, а также на групповом уровне и личностном - в повседневной жизни людей” (Русские. Этносоциологические очерки. М.: Наука, 1992. С. 370).

На наш взгляд, непосредственной причиной кризиса национальной идентичности, вызвавшей волну национализма и обращение к “русской идее”, стал распад СССР. Возможно, “русский вопрос” мог бы существовать в СССР в неурегулированном, вытесненном из общественного сознания виде еще 70 лет. Но крах сверхдержавы, выдвинувший на повестку дня этнонационалистические движения в бывших союзных республиках и борьбу за региональные суверенитеты внутри российского постсоветского геополитического пространства, заставил “очнуться” и русских (см. Русские. Этносоциологические очерки. М.: Наука, 1992; Рукавишников, с. 275). Жители РФ были вынуждены отказаться от своей прежней национально-политической идентификации со всем Советским Союзом. Для иностранцев они из “советских” превратились в просто “русских”, т.е. граждан России, Россйской Федерации. Но сами жители России, лишившиеся СССР как “большой родины”, стали не “русскими”, а “россиянами”.

Для большинства русских распад СССР стал одним из самых драматических событий в ХХ столетии. Дело в том, что после распада СССР Россия была возвращена в свои границы XVII века. Весьма символичнно, что нынешние границы РФ во многом совпадают с теми, которые планировал установить для России после разгрома СССР гитлеровский идеолог Альфред Розенберг. Таким образом, курс М.С.Горбачева на “перестройку” и “новое мышление” на базе “общечеловеческих ценностей”, закончившийся полным провалом, привел к кризису национальной идентичности, какой бывает только после поражения в войне. Это сравнение тем более уместно, что Запад, в первую очередь США, поспешили объявить о своей победе в “холодной войне”. Все это, конечно, не могло не сказаться отрицательно на чувстве национальной гордости русского народа. Отсюда болезненность переживания россиянами, особенно русскими, кризиса национальной идентичности - болезненность, чреватая национальным ресентиментом.

Если перейти к обзору авторских позиций в отношении кризиса национальной идентичности в России и его причин, то можно констатировать, что большинство авторов сходятся в одном мнении: в современной России наблюдается глубокий кризис национальной идентичности. И.Чубайс: “...Россия переживает глубочайший кризис идентичности. Россия не определила свою идентичность” (Россия и Европа: “Кто мы?”. Симпозиум об тношениях между Россией и Европ. союзом: Стеногр. выступлений. 8 июня 1998 / Отв. ред. Чубайс И. М.: Представительство Европейской Комиссии в России, 1998. С. 24). В.И.Толстых говорит о том, что русские переживают сейчас “жестокий кризис своей идентичности” и желают “сохранить, отстоять свою российскую государственность” (Толстых В. А есть ли “еврейский вопрос” в России? // Правда. 1994. 19 ноября. С. 4). Известный российский социолог и политолог, доктор химических наук С.Г.Кара-Мурза считает, что “прежде всего надо преодолеть иллюзию понятия “мы”. Мы, мол, Россия. Надо признать, наконец, наличие раскола и реального противостояния”. (Бесы мешают излечению разума. Беседа В. Кожемяко с С.Г.Кара-Мурзой // Сибирская газета. № 5 (62). 15 марта 2001, с. 4-5. Перепечатка из газеты “Советская Россия”). В.О.Рукавишников считает, что в настоящее время Россия переживает “так называемый “кризис идентичностей””, характерный для всех обществ переходного периода (Рук., с. 298)

Правда, существует также мнение (А.Загорский) что кризис национальной идентичности в России - вещь надуманная, что, если он и существует, то вторичен, производен от процесса модернизации общества. Муссируется же эта тема якобы только московской политической элитой, у которой тут собственные небескорыстные интересы: внушение народу своих идей с целью управления им, распространения своей власти и интеллектуального господства над обществом. (Россия и Европа: “Кто мы?”. Симпозиум об тношениях между Россией и Европ. союзом: Стеногр. выступлений. 8 июня 1998 / Отв. ред. Чубайс И. М.: Представительство Европейской Комиссии в России, 1998)

Большинство авторов полагает, что кризис национальной идентичности в новой России возник в результате распада Советского Союза. Рукавишников: “Прежняя советская идентичность, выражавшаяся в принадлежности к мировой сверхдержаве, исчезла, а недавно установившейся демократический режим пока еще не способен дать своим гражданам ощущение новой позитивной идентичности, позволить гордиться успехами и мощью новой России.” (с. 298).

Однако есть и другое мнение; его радикально сформулировал И.Чубайс: “Собственно, в чем заключается идейно-идентификационный кризис, который на самом деле начался не после краха СССР, не в 91-м году, и даже не в 96-м, когда Ельцин предложил разработать новую российскую идею? Идейный кризис начался в конце XIX - начале ХХ века. Октябрьский переворот и был попыткой преодоления этого кризиса, попыткой трагической, попыткой, которая привела Советский Союз с его коммунистической идеологией к краху, и сегодня наша страна находится в идейном смысле в той же точке, в какой она была в конце XIX - начале ХХ века. И мы опять пытаемся определить, кто мы”. (Россия и Европа: “Кто мы?”. Симпозиум об тношениях между Россией и Европ. союзом: Стеногр. выступлений. 8 июня 1998 / Отв. ред. Чубайс И. М.: Представительство Европейской Комиссии в России, 1998, с. 26)

По мнению И.Чубайса, отождествляющего идейный кризис конца XIX - начала ХХ веков с кризисом национальной идентичности, заключается в том, что “имперская политика собирания земель”, которая в XV, XVI, XVII XVIII в.в. “была совершенно разумной, нормальной, естественной”, исчерпала себя к середине XIX в. “Дальнейшее собирание земель стало невозможным. И крах Советского Союза, в частности, связан с тем, что этот голос истории, этот закон истории не был принят, не был услышан. Советский Союз продолжал экспансию, был создан социалистический лагерь, мировое коммунистическое движение.” (Россия и Европа: “Кто мы?”. Симпозиум об тношениях между Россией и Европ. союзом: Стеногр. выступлений. 8 июня 1998 / Отв. ред. Чубайс И. М.: Представительство Европейской Комиссии в России, 1998, с. 27).

На наш взгляд, своеобразие и глубина кризиса национальной идентичности объясняются тем, что в ХХ в. Россия уже во второй раз переживает такой болезненный процесс. Между первым кризисом национальной идентичности в 1917 г. и вторым в 1991 г. пролегает исторический период, соотносимый с жизнью трех поколений. Это срок, достаточный для того, чтобы внуки могли забыть об устоях жизни, ценностях и традициях их прадедов. Выражаясь словами поэта, распалась связь времен. Дореволюционная Россия (Российская империя), Советская Россия (СССР) и новая Россия (Российская Федерация) представляют собой три последовательных состояния одной страны, которые у большинства ее жителей не складываются в звенья единой цепи. По крайней мере, одно звено как бы выпадает из сознания многих россиян, зияя пустотой отрицания - а именно то, которое рассматривается как временное “неистинное” состояние страны, следствие непростительной исторической “ошибки”. В предельном случае отрицание распространяется на всю предшествующую историю. Преодолеть такой кризис национальной идентичности сложней, чем, например, тот, что возник после 12-летнего диктаторского правления Гитлера и закончился крахом тоталитарного режима вследствие полной и безоговорочной капиталяции Германии во Второй мировой войне. Рассмотрим на конкретных примерах три типа интеллектуальных позиций в отношении причин и датировки кризиса национальной идентичности.

1. И.Чубайс: “Кризис заключается в том, что сегодня мы понимаем, что мы не являемся Советским Союзом. Это не тоталитарное, не коммунистическое государство. Мы не являемся Российской империей. Но кем мы являемся? Ответа на этот вопрос нет.” (Россия и Европа: “Кто мы?”. Симпозиум об тношениях между Россией и Европ. союзом: Стеногр. выступлений. 8 июня 1998 / Отв. ред. Чубайс И. М.: Представительство Европейской Комиссии в России, 1998, с. 24) Он же формулирует эту мысль еще более радикально, называя Россию “разделенной страной”, но разделенной не в пространстве, а во времени: “Дело в том, что Россия является разделенной страной. Причем разделена она не столько в пространстве, как когда-то Германия или сейчас Корея, Кипр, - разделена Россия во времени. До 17-го года здесь было одно государство, после 17-го - другое. Всякий тоталитарный режим всегда вырывает свою страну из культурного пространства и исторического времени. (...) ...Мне хочется ввести понятие “красный фундамент”. В основу Советского Союза был вбит “красный фундамент”, который оторвал нас от наших собственных корней, нашей истории, нашей тысячелетней традиции. Если, повторяю, “железный занавес” демонтирован, то “красный фундамент” до сих пор сохранился.” (Россия и Европа: “Кто мы?”. Симпозиум об тношениях между Россией и Европ. союзом: Стеногр. выступлений. 8 июня 1998 / Отв. ред. Чубайс И. М.: Представительство Европейской Комиссии в России, 1998, с. 25)

2. С.Г.Кара-Мурза также считает, что начало кризиса национальной идентичности восходит к концу ХIХ века. Он уподобляет его тяжелой болезни русского народа, но в отличие от И.Чубайса совершенно иначе - с антикапиталистических или христианско-социалистических позиций - оценивает смысл исторических событий ХХ века. “Я бы сказал, что причина болезни - соблазн сменить представления о добре и зле. (...) Русских тоже начал рассыпать капитализм в конце XIX века, но нас спас коммунизм крестьянской общины. С потрясениями. Капитализм подорвал Православие, но свой православный коммунизм крестьяне завернули в красный флаг. Это и был советский строй, с ним мы выстроили промышленность, устояли в войне, послали Гагарина в космос. Но при этом почти все стали горожанами и “средним классом”. Наш коммунизм сник, строй становился все менее советским, соблазн вернулся, встать против него сил не оказалось. И мы, - как рыба на песке, разеваем рот.” (Бесы мешают излечению разума. Беседа В. Кожемяко с С.Г.Кара-Мурзой // Сибирская газета. № 5 (62). 15 марта 2001, с. 4)

Парадоксальная позиция философа и социолога реэмигранта А.А.Зиновьева во многом сходна с позицией С.Г.Кара-Мурзы и зеркально противоположна позиции И.Чубайса. Она представляет собой рационализацию и теоретизацию сложного эмоционального комплекса ностальгической тоски по Родине, утраченной одновременно в геополитическом пространстве и в историческом времени (о социологическом смысле “ностальгии” см. Малинкин А.Н. Понятие патриотизма. Эссе по социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 1/2, с. 110-113). Не будучи ни марксистом, ни апологетом коммунизма, А.А.Зиновьев считает, однако, советский период вершиной российской истории. По его мнению, “... разрыв русской истории наступил не в 1917 году, а сейчас. Именно сейчас порвалась связь времен! А после 17-го года было закономерное продолжение российской истории. Ведь российское общество с самого начала принадлежало к типу организации больших масс людей в единое целое сверху - силами государства, силами власти и управления. Это было продиктовано такими особенностями нашей страны, как ее огромные территориальные размеры, природные условия, разбросанность населения, многонациональность, характер человеческого материала, исторические традиции и т.д. Коммунистическое общество развило эту концепцию, что в конкретных условиях Советского Союза было вполне оправдано.” (Зиновьев А.А. Я считаю советский период вершиной русской истории / Зиновьев А.А. Посткоммунистическая Россия. М. Республика, 1996. С. 199).

Нынешнее состояние российского общества А.А.Зиновьев характеризует так: “преданная правящей верхушкой и интеллектуальной элитой, Россия разгромлена, и ее превращают в страну колониальной демократии. (...) Путь, на который повернули Россию, не есть прогресс. Этот путь означает деградацию и распад, стремление вернуть страну в периорд мракобесия.” (там же, с 203). В новых исторических условиях, когда активно формируется глобальное общество, Россия, по мнению А.А.Зиновьева, “потеряла возможность самостоятельной исторической эволюции”, ей отведена в этом мире “второстепенная, третьестепенная роль, место задворков западной цивилизации”. “Наше будущее, - утверждает социолог, - это колониальная или в лучшем случае полуколониальная страна, вымирающее русское население. Ведь русский народ уже поставлен на путь вымирания. (...) К тому же Россия все больше распадается на отдельные народы, которые искусственно разобщаются и рознь между которыми разжигается. (там же, с. 205-206)

А.А.Зиновьев отрицает, что жизнеспособность русского народа была подорвана интернационализмом именно в Советском Союзе. “Сейчас убит дух самого великого народа России - русского народа. То есть Россию лишили фактически и национальной основы. А те явления национализма, которые сегодня в нашей стране стараются пробуждать, честно говоря, для меня неприятны и неприемлемы.” (там же, с 206) А.А.Зиновьев считает, что новейший “национализм как русский, белорусский и украинский, так и общеславянский есть искусственно раздутое средство разрушения социального строя народов бывшего Советского Союза. Национализм этим средством и останется...” (Зиновьев А.А. Если направление гибельное, результат будет один / Зиновьев А.А. Посткоммунистическая Россия. М. Республика, 1996. С. 213)

3. Наконец, третьей позицией в оценке причин и датировки кризиса национальной идентичности в России можно назвать ортодоксально коммунистической: по известной историографической схеме Советский Союз изображается высшей стадией развития русского народа и других народов СССР, а пролетарский и советский интенационализм - вершинным достижением в сфере межнациональных отношений. Преемственность в этом плане между Российской империей и СССР отрицается либо сводится к поверхностному минимуму. Зато новейшая история с 1985 г. до настоящего времени представляется как национальная катастрофа во всех отношениях, причем преемственность в плане национальной идентичности между СССР и РФ полностью отрицается.

Что такое национальная идентичность?

Здесь возникает методологический вопрос: что такое “национальная идентичность”? Поиски, или проблематизацию, национальной идентичности часто рассматривают как одну из главных отличительных черт национализма. Это особенно четко просматривается в определении национализма, которое дал Галтунг: “Национализм - это состояние коллективного и индвидуального разума, обычно подсознательное, вызываемое к жизни в необходимых случаях лидерами или другими людьми, призывающими к идентификации, скажем с Великобританией, Францией, Испанией” (Galtung J. Emerging European Supernationalism // International Journal of Sociology. 1994. № 24, р. 212).

По нашему мнению, трактовка Галтунгом национализма как мобилизации элитой дремлющего национального самосознания стирает существенные грани между двумя рядами феноменов. С одной стороны, - между национализмом (любовью к своему народу) и патриотизмом (любовью к своей родине, к своему отечеству) (Малинкин А.Н. Патриотизм и социальные общности // Социологический журнал. 1999. № 3/4, с. 73); с другой стороны, - между подлинным, самоценным целевым национализмом (любовью к своим народу, истории и культуре) и ложным инструментальным политико-идеологическим национализмом (ненавистью к другим народам, завистью к их успехам, богатству, власти и т.д., выдаваемым за “любовь” к своему народу). Дефиниция Галтунга, ориентированная, судя по всему, только на политико-идеологический контекст, не способна улавливать такие “нюансы”, на наш взгляд, крайне важные. (Малинкин А.Н. Понятие патриотизма. Эссе по социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 1/2, с. 102-107; он же: Патриотизм и социальные общности // Социологический журнал. 1999. № 3/4, с. 69-74)

Так, В.О.Рукавишников, ссылаясь на Халла, Мура и Киммерлинга, включает в идентичность прежде всего “наличие ощущаемой особости (неких особенных черт)”, “возможность для индивида отличить себя или свою группу от других”. Двуединство особости-отличительности создает социетальные границы, позволяющие членам социума обрести чувство “мы” - “они”. (Рукавишников В.О., Халлман Л., Эстер П. Политические культуры и социальные изменения. Международные сравнения. М: СОВПАДЕНИЕ, 1998. С. 265). Затем, ссылаясь на Смита, Такеши, Сетона-Уотсона, Андерсена, Каазе и Ньютона, В.О.Рукавишников признает, что нации складываются на основе разделяемой всеми их членами идентичности, общей культуры, осознания политической общности и добавляет, что “само существование любой нации как объективно-существующей реальности должно быть признано и принято другими человеческими сообществами” (с. 268). “В этом контексте, - подчеркивает он, - язык и этничность (принадлежность к определенному этносу) являются признаками, имеющими особо важное значение в плане отличия одной нации от другой” (там же).

В.О.Рукавишникова и его соавторов интересует прежде всего “национальная политическая или национально-государственная идентичность” как “важнейшая компонента политической культуры общества”. Они рассматривают проблему идентичности “с позиций сравнительной политической социологии”, опираясь на доступные им эмпирические данные, главным образом социологические. Приведем фрагмент резюме главы 8 “Национально-государственная идентичность”, который касается России.

“В России сложилась специфическая ситуация, - пишет В.О.Рукавишников. - Распад Советского Союза, политика посткоммунистической модернизации (вестернизации), проводимая ныне правящей кликой, нанесли серьезный урон чувству национальной идентичности и национальной гордости в системе традиционных русских культурных ценностей. Положение России на мировой арене пошатнулось, будущее СНГ неопределенно. Кроме того сегодняшняя Россия столкнулась с серьезными этническими конфликтами и вспышкой национализма в ряде своих республик и в ближнем зарубежье. События последних лет способствовали и росту патриотизма, и всплеску национализма в постсоветском российском обществе. Эти новые настроения суть производные от разочарования и фрустрации. Они представляют собой сочетание реакции на унижение, традиционной для многих проигравших войну наций, на внезапно выявившуюся собственную слабость, с ностальгией по прошлому. Этот комплекс отчетливо проявился после поражения в “холодной войне”, провала чеченской кампании и обнародованных Западом планов расширения НАТО на территории стран, находившихся ранее в сфере российского или советского влияния. Вот основные причины, под действием которых уровень гордости за страну упал до крайне низкой отметки, а новая национально-государственная идентичность складывается очень медленно.” (Рук., с. 301)

В.О.Рукавишников перечисляет конкретные факторы, влияющие на формирование “новой постсоветской российской национально-государственной идентичности в менталитете жителей этой огромной страны” (см. Рук., с. 275) “Взаимодействие многих факторов в конечном счете не только воплощается в базисной системе ценностей, установок, ориентаций и интересов жителей регионов, - резюмирует он, - но отражается и в массовых настроениях, в отношении к этническим русским и к Москве как федеральному центру. В том случае, когда социокультурные напряжения велики, в регионе наблюдается явление, обозначаемое в Европе термином “неолокализм”” (с. 275). Однако здесь также надо учитывать российскую специфику неолокализма в условиях рыхлой, не вполне сформировавшейся государственности. Особенности российского неолокализма существенны: речь идет не только о партикуляристских тенденциях (локальный протекционизм в экономике, культуре и др.), но и о сепаратистских. Опыт показывает, что они используются региональными элитами в интересах, не всегда совпадающих с интересами народов, проживающих на территории данного региона.

Приведем один яркий пример. В ноябре 1998 г. президент республики Калмыкия К.Илюмжинов заявил о возможности выхода этой республики из состава Российской Федерации. Причина такого заявления состояла якобы в том, что Москва в течение последнего года не выполняла свои обязательства по перечислению установленных трансфертов из федерального бюджета в бюджет республики. По словам руководителя Калмыкии, “все последние годы республика выполняла плановые поставки налогов в федеральный бюджет”. На самом деле фактическая сторона дела была иной. В тяжелейшей экономической ситуации, в какой Россия в целом оказалась после августовского кризиса 1998 г., федеральный центр перечислял Калмыкии трансферты. Вместе с тем в течение последних лет налоговые поступления из республики в центр имели очевидную тенденцию к снижению. Проверка Генеральной прокуратуры в республике обнаружила факты нецелевого расходования бюджетных средств.

Характерно, что идеи создания Русской республики, Уральской республики, Дальневосточной республики и т.п. появились в 1992-1993 гг. как реакция русских на этнонационалистическую и сепаратисткую активность региональных элит. К счастью, не сбылся поддерженный полностью или частично почти 30% городских жителей (по материалам опроса Отдела социальной динамики ИСПИ РАН) мрачный прогноз, о том, что “распад России в будущем на отдельные земли и республики (по примеру СССР) неизбежен”.

СССР - империя (зла)?

Часть авторов квалифицирует СССР (а, соответсвенно, и РФ) как “империю”. Правда, здесь следует различать обычное и концептуальное словоупотребление. Впервые в широкий обиход слово “империя” попало в начале 80-х годов. Его спровоцировала идеологически заостренная метафорическая характеристика Р.Рейганом СССР как “империи зла”. В конце 80-х и начале 90-х годов, особенно после распада Союза ССР, существительное “империя” и прилагательное “имперский” стало употребляться представителями националистических, сепаратистских, религиозно-экстремистских и прочих движений бывших союзных республик (а также национально-территориальных образований, остававшихся в составе России) для характеристики отношений, которые, по их мнению, изначально существовали и существуют между союзным (соотвестственно, федеральным) центром и республиками: “имперское сознание русских”, “русские - имперский народ”, “имперские амбиции”, “имперское прошлое России” и т.д.

Тогда у журналистов, публицистов и политиков появилась мода на этот звучный, сильный термин, в котором за явно негативным отношением к распавшемуся государству таилось уважение к его былой мощи. Концептуальное употребление этого термина (см., например, Филиппов А.Ф. Империя и тоталитаризм // Тоталитаризм и посттоталитаризм. М.: 1994, Кн. 2. С. 235) и возникшая вокруг него социально-научная полемика создали на него также интеллектуальную моду.

Между тем, при ближайшем рассмотрении квалификация СССР и его правоприемницы, Российской Федерации, как империй оказывается все же весьма сомнительной. С одной стороны, если понятие “империя” употребляется в строгом, классическом, смысле, то сторонником указанного выше взгляда приходится пускать в ход все свое социологическое воображение, чтобы создать “подходящий” для их цели вымышленный образ России, поскольку ее образ, адекватный действительности, не укладывается в прокрустово ложе концепции “СССР (Россия) - империя”. С другой стороны, если понятие “империя” употребляется в нейтральном геополитическом толковании, то его объем расширяется при этом до таких размеров, что покрывает практически всякое многоэтническое государство.

На наш взгляд, действительным результатом постановки проблемы “СССР (РФ) - империя?” является не ее позитивное либо негативное решение, а скорее формирование нового сегмента социально-научного дискурса. Наверное, это следовало бы оценивать как своего рода “прирост гуманитарного знания”, если бы сама квалификация СССР (РФ) как империи не несла в себе подспудно незаслуженную негативную оценку, вызывая ассоциации с мрачными страницами колониальных завоеваний западноевропейскими нациями стран Африки, Америки, Азии, ограблений и истреблений, подлинного геноцида их народов. Как известно, в Российской империи и в СССР, а ныне в Российской Федерации столь жестокого и кровавого “имперства” никогда не было. Большинство российских исследователей сходятся во мнении, что основная тяжесть “имперства”, особенно в Советском Союзе, была возложена на русский народ: именно он понес в годы СССР наибольшие материальные, человеческие и душевно-психические потери.

Л.М.Дробижева, прослеживая исторические изменения в русском национальном самосознании с середины 80-х годов до начала 90-х, не считает возможным использовать термин “имперский” применительно к характеристике национального самосознания русских людей в СССР. И дело здесь не только в элементарной тактичности. Она указывает на то, что необходимость более четкого разделения “национального” и “имперского” типов сознания, недопустимость их смешения в политико-идеологических целях были осознаны и достаточно внятно артикулированы еще в советской печати в конце 80-х и начале 90-х годов (Русские. Этно-социологические очерки. М.: Наука, 1992, с. 410). Что же касается роста национально-патриотического самосознания русских в конце 80-х - начале 90-х годов, то он явился, констатирует Л.М.Дробижева, “ответной защитной реакцией” (Дро., с. 407) во-первых, на агрессивный национализм (подчас сепаратисткие настроения) и межэтнические конфликты в ряде союзных республик (Дро., с. 406-407); во-вторых, - на обострение социально-политической конфронтации в стране и в самой Российской Федерации (в конце 1989 г. - начале 1990 г.) (Дро., с. 407-408); в-третьих, - на рост влияния западной идеологии и массовой культуры, усиленное навязывание западных образцов экономики (Дро., с. 408).

Так, А.И.Вдовин не согласен со взглядом А.Ф.Филиппова на СССР и Россию как империи. “Нет никакой нужды, - пишет А.И.Вдовин, - и в прославлении развала СССР как героического избавления от якобы последней империи в мире с перспективой “продолжающегося дробления страны”, которое-де будет “полицентрично” и “непрерывно”. (Вд. с. 153) А.И.Вдовин справедливо замечает, что в настоящее время продолжают благополучно существовать такие империи, как Британия, Япония и другие, не подавая признаков близкой кончины. Но суть дела не в этом. “Союз ССР, без сомнения имел массу своих собственных недостатков, - пишет он, - но империей все-таки не был (понятие это применимо лишь к монархическим государствам древнего мира и нового времени), как не был имперским и русский народ. СССР был могучим и своебразным унитарным государством, но это была все-таки не империя, а некий наднациональный организм, имевший особые черты и уникальную в своем роде структуру.” (там же)

Принципиальное несогласие с квалификацией СССР как “империи” высказывает академик Н.Н.Моисеев: “Империя обычно предполагает существование метрополии и доминирующей нации, которая осуществляет управление государством в своих интересах, - напоминает он о казалось бы “прописных истинах”. - У нас же никакой чисто русской метрополии никогда не было, а правление государством всегда осуществлялось интернациональными командами, сначала Ленина - Троцкого, затем Джугашвили - Берия, позднее Хрущева и Брежнева. Лишь окружение Президента Советского Союза было преимущественно русским по своему составу. И вся национальная политика этих команд вовсе не была в интересах какой-то нации. Она диктовалась стремлением системы выжить и обеспечить ее правящей элите необходимое благосостояние и стабильность существования. А основа прочности - власть. И как следствие - унитарность, централизация, единства языка...” (Моисеев Н.Н. Размышления о национализме // Социально-политический журнал. 1994. № 3-6. С. 48).

Примером расширительной трактовки понятия “империя”, релятивирующей его классический смысл, может служить высказывание американского профессора, советолога З.Бжезинского, который, выступая с лекцией в Алма-Ате в декабре 1993 г., сделал неожиданное для слушателей признание в том, что “его страна тоже, по сути дела, является империей, но исключительно нового типа и ‘чертовски удачливой’” (цит. по: Козлов С. Збигнев Бжезинский в Алма-Ате. Предсказатель конца коммунизма остался доволен визитом // Независимая газета. 1993 11 декабря. С. 3; см. также: Бжезинский З. Россия - это клиент // Диалог. 1994. № 11. С. 4-5). В таком расширительном смысле, лишенном какого бы то ни было оценочного отношения либо идеологизации, империя, по мнению российского политолога Б.Пугачева, - это “форма геополитической организации социального пространства, основанная на наднациональной, надгосударственной (полинациональной, полигосударственной) структуре власти и управления, либо на наднациональном, надгосударственном механизме влияния (политического, экономического, военного, технологического, культурно-идеологического), сопряженного с четко обозначенной сферой жизненно важных геополитических интересов “сверхдержав””. (Пугачев Б. Збигнев Бжезинский против Российской “империи” // Новая ежедневная газета. 1994. 6 июля С. 6)

В таком понимании современные США, Россия, Китай, Япония, Европейский Союз, действительно, оказываются “империями” нового типа. Верен и вывод Э.А.Позднякова: “Великодержавна политика всякой большой нации, всякого крупного государства: великодержавна была политика России, политика Советского Союза, Англии и Франции как метрополий, великодержавна политика и Соединенных Штатов”. (Поздняков Э.А. Нация, национализм, политика // Национализм: теория и практика. М.: 1994. С. 77) Э.А.Поздняков придерживается мнения, что единство и равновесие будущей мировой цивилизации будут удерживать 4-5 геополитических, этноконфессиональных центра - империи, к числу которых, скорее всего, будут принадлежать Китай, Россия, Япония, Германия, одна из муссульманских стран Ближнего или Среднего Востока (там же).

В.П.Булдаков, размышляя над империей как понятием и как реальностью, приходит к выводу, что “империя - это сложноорганизованная этносоциальная система самодостаточного типа”. Как идеально-типическая конструкция она “нигде конкретно не существовала”, но как принцип, “как идея и воля миллионов” существует и вовсе не думает умирать. В этом смысле, по его мнению, империей является едва ли не любая “нация-государство”. Так, он полагает, что западноевропейские нации-государства в период после первой мировой войны “были на деле империями “новейшего” индустриально-колониального типа”. Судьбу России В.П.Булдаков также связывает с “неизжитостью (а возможно, неизживаемостью) идеи “универсальной” империи, рожденной в противовес реальному имперству”. Он считает не только желательным, но и вполне возможным возрождение на месте бывшего СССР “имперства в “мягкой” форме - содружества наций”. (Булдаков В.П. ХХ век в истории России: имперский алгоритм? // Межнациональные отношения в России и СНГ. Семинар Московского центра Карнеги. М.: 1994. Вып. 1. С. 126, 127, 128, 140). Применение понятия “империя” в столь широком толковании - а им грешит не только В.П.Булдаков - размывает и сводит на нет его специфический смысл. От него, по сути дела, ничего не остается, кроме метафорического, идеологически заряженного смысла, выражающего отрицательные эмоции (“СССР - империя зла”).

Впрочем, для некоторых авторов радикальной либеральной ориентации квалификация русской национальной идеи в качестве имперской служит как раз для ее идеологической характеристики, далекой от ценностной нейтральности. Так, А.Ахутин настаивает на том, что русская национальная идея якобы “не может быть включена в контекст общемировой проблемы национальных автономий, борьбы за национальное освобождение, культурное самоопределение” потому, что она “не освободительная, а агрессивная, воинствующая... сливается с идеями державности, государственности, причем опять-таки в их агрессивном обличье”, ибо “с ней намертво срослись идеи империи и миссии” (Ахутин А. Большой народ без малого // Русская идея и евреи. Роковой спор. Христианство. Антисемитизм. Национализм. Сборник статей. М.: 1994. С. 90, 223). Рационального объяснения, почему автор употребляет слово “намертво” в контектсе поиска Россией новой национальной идентичности, мы не нашли.

С.Воронцова и С.Филатов также настивают на том, что российская идея державности (империи) может быть только “плохой”: “Русская держава как конечная цель, которую нам навязвают политики правых ориентаций, - старая российская ересь, которая не раз приносила нам много бед. На ее плечах, а не сам по себе скорее всего может добиться успехов и “русский фашизм”. Ведь расцвел же он в сталинской державе в начале 50-х годов, несмотря на весь официальный марксистский интернационализм”. Ссылка на “русский фашизм” начала 50-х годов (имеется в виду сталинская “борьба с космополитизмом”), конечно, не справедлива по сути и неверна с фактической точки зрения (см. Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Еврейский вопрос. Хроника сороковых годов // Вестник Российской академии наук. 1993. Т. 63. № 1 и № 2). Но отсюда опять-таки нельзя понять, почему самоидентификация россиян не может происходить на подлинно демократической основе, т.е. почему идея державности (империи) в новых социально-исторических условиях не может быть переосмыслена по-новому.

Проблема “русского фашизма” в свете социологии знания

Анализ публичного и интеллектуального дискурса по национальному вопросу с точки зрения социологии знания приводит к выводу о том, что “русский фашизм” - реальная проблема. Отрицать наличие негативных социальных явлений и процессов, а также фактов интеллектуальной жизни (публикаций), которые квалифицируются как “русский фашизм”, - значит либо не знать того, что происходит в российском обществе, либо намеренно замалчивать эти негативные процессы, предоставляя им возможность спонтанно развиваться дальше. Однако существенная часть этой проблемы состоит как раз в том, что определенное социальное явление часто называют “русским фашизмом” без достаточных на то оснований - кто по неведению, кто в полемическом задоре, а кто умышленно извращая суть дела. Иначе говоря, существует проблема определения того, что такое “русский фашизм”.

Не секрет, что вокруг проблемы “русского фашизма” слишком много иделогических мифов и прямой лжи. В России и за рубежом “русским фашизмом” часто называют то, что на самом деле не имеет к нему отношения, в то время как реальные фашистские проявления в общественно-политической и интеллектуальной сферах иногда выпадают из поля зрения российской и зарубежной общественности либо оцениваются неадекватно. Выражаясь фигурально, в первом случае из мухи делают слона, во втором - слона не замечают. Приведем примеры.

С одной стороны, в этнократически организованных республиках РФ дискриминация по расовому и национальному признаку стала рутиной общественной и политической жизни. Там “нормой” давно стали этнически однородный состав власти и безусловная лояльность ей “инородных специалистов”. С другой стороны, любая попытка заговорить о нарушении гражданских прав русских, об исключении двойных стандартов в оценке русского национализма и государственного патриотизма, встречает жесткое осуждение и часто квалифицируется как “русский фашизм”. Так, в опубликованных материалах международной конференции, состоявшейся в Казани в сентябре 1993 г., по поводу вопроса о предоставлении русскому народу равных с другими народами РФ прав на образование собственной государственности, в том числе путем образования Русской республики, написано буквально следующее: “...Призывы образовать Русскую республику у нас подхватывают лишь фашисты” (Беляев В.А., Хайруллина Ю.Р. Трансформация российского федерализма и право сецессии // Международная научно-практическая конференция “Федерализм - глобальный и российские измерения”. Казань, 1993. С. 249).

Ситуацию с “русским фашизмом” довольно точно описывает еще одна поговорка - та, к которой в “Критике чистого разума” остроумно прибегает И.Кант: один доит козла, а другой подставляет решето. Возможно, именно потому, что Россия, российский народ и прежде всего русские понесли наибольшие человеческие потери в Великой отчественной войне, у нас сложилась довольно странная политически-культурная “традиция”.

“Фашист” в просторечьи, в массовом сознании россиян имеет два основных значения: просто “жестокий человек” (преступник); “немец-гитлеровец” (совершающий жестокие преступления на расовой, национальной почве, например, убивающий евреев, цыган, русских). Российский народ хранит в памяти зверства гитлеровцев на оккупированных советских территориях, в концлагерях и т.д. Все, кто их чинил, были для советских людей “немецкими фашистами”; хотя известно, что в Гермаини был, строго говоря, не фашизм, но национал-социализм, или нацизм, идейное ядро которого составляло учение о превосходстве немцев как высшей расы арийцев, а в составе гитлеровской армии на территории СССР воевали не только немцы, но и венгры, итальянцы, румыны и представители многих других народов, в том числе украинцы и русские (так, одних лишь “власовцев”, официально включенных в состав гитлеровской армии в декабре 1944 г., было 50.000 человек). Но штампы коммунистической пропаганды намертво связали в массовом сознании советских людей три значения в единый смыловой комплекс: “немец-фашист- жестокость на национальной почве”.

Еще перед распадом СССР, во второй половине 80-е годов и тем более в Российской Федерации этот смысловой комплекс дал трещину. Кризис национальной идентичности, поиски новой русской идеи привели к росту национального самосознания граждан РФ, в том числе русскому национализму. Ввиду того, что проявления национализма других народов в РФ в отличие от русского считались и считаются легитимными (а стало быть, даже потенциально “нерусский фашизм” в РФ исключен!), “русским фашизмом” россияне часто чрезмерно эмоционально и огульно называют проявления русского национализма. Почему? На наш взгляд, потому, что последние не укладываются в ставшее привычным за 70 лет советской власти стереотипное представление большинства россиян о русских как об “интернационалистах”, вечно и безвозмездно помогающих “братским” народам, терпимых по отношению к ним, альтруистически “забывших” о себе как о самостоятельном этносе с собственными нуждами и проблемами.

Публичный отказ от интернационализма, открытое утверждение позитивной программы русского национализма, связанное иногда с выражением нетерпимости к притеснениям и расовой дискриминации русского населения (как правило, неорганизованным) и т.д. - все это резко контрастирует с недавним советским прошлым. Национализм, в частности этнонацонализм, - явление, не то что обычное, а характерное для новой и отчасти новейшей истории всех наций-государств Европы и мира. Но в российской цивилизации с ее вековыми традициями веротерпимости и терпимости как составной части культуры общения, к тому же подвергшейся в последние 70 лет целенаправленной деэтнизации, дело обстоит иначе - и эту специфику обязаны учитывать все, кто на самом деле хочет, куда движется новая Россия.

Национальный эгоизм, этноцентризм русских - в отличие от других народов - воспринимаются в ней, во-первых, как нечто исключительное, ненормальное (ибо они выбиваются из правила, из обыденных представлений о “нормальности”); во-вторых, - как нечто недостойное, неприличное (ибо они противоречат, с одной стороны, христианским заповедям и православным традициям, “моральному кодексу строителя коммунизма”, с другой - западной более продвинутой “политкорректности”); как нечто реакционное, регрессивное (ибо кажется отступничеством и отступлением от якобы более прогрессивных советских порядков). Естественно, что на таком социальном, политически-культурном и ментальном фоне этнонационализм русских выглядит в глазах многих граждан РФ (как нерусских, так и русских) феноменом тревожным, опасным, несущим угрозу гражданскому миру. Люди не хотят рисковать и реагируют на этот феномен по-страусиному - одновременно негативно и пассивно: “об этом лучше вообще не говорить, не думать”. В результате таких настроений конца 80-х - начала 90-х годов в приведенной выше триаде место слова “немец” заняло слово “русский”, образовалась новая смысловая цепочка: “русский-фашист-нетерпимость (жестокость) на национальной почве”.

Отправляясь от этих по сути неверных идентификаций на уровне обыденных и массово-иформационных коммуникаций (первичный, социально-психологический уровень), некоторые авторы делают вывод о существовании “русского фашизма” (вторичный, идеологический уровень). Их мнение, уже освященное ученым авторитетом, возвращается в народные массы, подкрепляя, в свою очередь, эту криво сложившуюся “традицию” и негативно влияя на самоидентификацию русских. “По моему мнению, - пишет, например, Дж.Сорос, - русский национализм может стать большей угрозой миру, чем был коммунизм” (Сорос Дж. Шансы на то, что открытое общество в России преуспеет и состоится, невелики // Сегодня. 1994. 15 марта. С. 10). Такое мнение – правильная реакция, но не на само реальное явление, в котором никто не желает разбираться по существу, а на ложное либо лживое представление о нем, которое подгоняется, сознательно или нет, под готовые политико-идеологические штампы (не имеющие никакого отношения к российским реалиям).

На эту кривую “традцию” обращает внимание А.И.Солженицын. “Ныне патриотизм во всякой бывшей окраинной республике считается “прогрессивным”, а ожесточенный воинственный национализм там - никто не посмеет назвать ни “шовинизмом”, ни упаси Бог “фашизмом”, - справедливо замечает он. - Однако к русскому патриотизму - еще от революционных демократов начала ХХ века, прилипло и сохраняется определение “реакционный”. А ныне всякое проявление русского национального сознания - резко осуждается и даже поспешно примежуется к “фашизму” (которого в России и не бывало никогда и который вообще невозможен без расовой основы, однорасового государства).” (Солженицын А.И. “Русский вопрос” к концу ХХ века // Новый мир. 1994. № 7. С. 174). Напомним, что А.И.Солженицын, еще в начале 80-х годов выступивший за возрождение русского национального самосознания, против дезориентирующих Запад русофобских наветов на Россию и русский народ со стороны диссидентской зарубежной диаспоры, сам был оклеветан ею как «неосталинист», «идейный основатель нового ГУЛага», «сторонник клерикального тоталитаризма» (Солженицын А.И. Наши плюралисты // Новый мир. 1992. № 4. С. 224). «В его проповедях и публицистике, – утверждали оппоненты писателя - аморальность, бесчестность и антисемитизм нацистской пробы» (там же).

Мы затронули лишь один, социально-психологический, аспект проблемы “русского фашизма”. В нашу задачу не входить всестороннее освещение этой масштабной и сложной темы, как и ее глубокая разработка, предполагающая помимо прочего обоснование нашей собственной позиции. Но представляется необходимым остановиться также на главных идеологических ее аспектах, имеющих прямое отношение к проблеме новой российской идентичности.

Первое, на что следует обратить внимание с точки зрения социологии знания, - это на укрепившуюся с конца 80-х годов тенденцию отождествлять два совершенно разных по своей природе идейных и исторических явления: фашизм и большевизм (коммунизм), гитлеровский и сталинский режимы. Мы полагаем, что аналогии между ними в некоторых отношениях вполне правомерны и целесообразны, однако их полное отождествление ошибочно - как с фактической точки зрения, так и по существу.

Внимательный анализ источников показывает, что усиление этой тенденции к концу 80-х и началу 90-х годов произошло не стихийно, а явилась плодом долговоременной идеологической работы, результатом поражения СССР в “холодной войне”. Успех этой идеологической кампании как раз и выразился в том, что прозападно ориентированная часть правящей и интеллектуальной элиты, пришедшая к власти вместе с М.С.Горбачевым, поверила наконец в то, что СССР действительно был “империей зла”. Отсюда признания лидеров и “прорабов” перестройки в том, что большевизм - это “обыкновенный фашизм” (Яковлев А.Н. Если сказать жестко... // Московские новости. 1994. № 5. С. 11), что “мы жили же в общем в фашистской стране. Это была видимость, что все вместе, все друзья и братья.” (слова А.Е.Гербер в телепередаче “Монолог” 11 января 1995 г., цит. по: Доровских А. Пощечина к юбилею // Рабочая трибуна. 1995. 28 января. С. 1).

На самом деле, эта идеологическая доктрина, made in USA and in Germany, убивает сразу трех зайцев. Очевидно, что она предназначена одновременно для Германии, России и США. Доктрина помогает Германии как стратегическому партнеру США в Европе, реабилитируя в известной мере немецкий нацизм, ибо снимает с немецкого народа часть ответственности за Вторую мировую войну. Она существенно затрудняет поиски новой российской идентичности, так как перекладывает на СССР, а стало быть, советский народ и прежде всего русских, часть ответственности за развязывание Второй мировой войны. Разумеется, это негативно влияет на самоидентификацию россиян в новых социально-исторических условиях, создавая комплекс национальной вины по образцу существующего до сих пор в Германии. Она возвеличивает США как главную силу антигитлеровской коалиции, изображая их вклад (признаем, немалый) в победу над гитлеровским нацизмом, итальянским фашизмом и японским милитаризмом как основной и решающий для победы во Второй мировой войне. Последнее, на наш взгляд, уже не соответствует действительности.

Прямыми следствиями указанного отождествления внутри РФ оказывается, во-первых, мягкое требование всенародного публичного раскаяния, покаяния не только сталинистов, но и большевиков вообще (при этом к “большевикам” нередко приравниваются “коммунисты”, к ним, в свою очередь, - “члены КПСС”, а к последним - “новые коммунисты” всех толков и направлений, в первую очередь “члены КПРФ”); во-вторых - сильное требование суда над большевистскими преступлениями и преступниками по типу Нюрнбергского процесса. В-третьих, переосмысление всей военной - да и не только военной - истории ХХ века, поскольку логика исходного допущения закономерно приводит к выводу, что во Второй мировой войне подстрекателем и подлинным агрессором был вовсе не гитлеровский, а сталинский режим (“Советский Союз готовился напасть на Германию, поэтому Германия была вынуждена нанести опережающий удар”).

Наконец, в-четвертых, на том основании, что в российском обществе не происходит ничего похожего ни на раскаяние, ни на второй Нюрнбергский процесс, а в новых школьных учебников истории (где написано, что Вторую мировую войну развязал Сталин и победили в ней США, разгромив японцев в Тихом океане) в России очень мало, делается вывод о том, что фашизм живет в недрах российского общества. Попытки оправдания, тем более опровержения этих взглядов выглядят в 90-е годы, когда национальный вопрос в России предельно обострился, когда появился русский национализм, не в выигрышном свете, даже неблаговидно. Они лишь дают повод для радикализации критики: мол фашизм в России не только жив, но и поднимает голову. На те же мысли некоторых авторов - как на Западе, так и в РФ - наводила поддержка Президентом В.В.Путиным в первое время своего правления сил, выступающих с позиций национального и государственного патриотизма, ликвидация конфронтации с коммунистической оппозицией, его решительная борьба с сепаратизмом и международным терроризмом в Чечне в конце 90-х годов, утверждение Думой РФ новых государственных символов России, нейтрализация чрезмерного влияния избранных финансовых и медийных воротил («олигархов») на государственную политику РФ и т.п. Впрочем, сбалансированная стратегия В.В.Путина, особенно после 11 сентября 2001 г., свела на нет усилия тех, кто склонял общественное мнение за рубежом и в России в сторону отождествляения поисков россиянами новой национальной идентичности (национализма) и нацизма.

Конечно, взгляд на новую Россию как на посттоталитарное общество, не изжившее до конца элементы тоталитаризма, не лишен оснований. Необходим и антикоммунизм – но он необходим не как политическая иделогия, а как инструмент национальной самокритики в рамках социальной педагогики. Например, отказ от сталинского наследия в национальном вопросе, на наш взгляд, еще не состоялся - ни теоретически, ни тем более практически. Вместе с тем, совершенно ясно, что надо отличать конструктивную критику пережитков тоталитаризма в России от неадекватного приложения к ней деструктивных социально-философских и этносоциологических доктрин, согласно которым Россия якобы фатально обречена на тоталитаризм и фашизм (= коммунизм) по той причине, что они в наибольшей степени соответствуют русскому национальному характеру, российскому менталитету.

Если верить этим доктринам, в основе которых лежат русофобские стереотипы, то русские по самой своей сути - неполноценный, порочный, т.е. фашиоидный народ. Ему якобы по природе свойственны рабская психология (“раболепие”), отсутствие чувства собственного достоинства (“холуйская смесь злобы, зависти и преклонения перед властью”), нетерпимость, любовь к жесткой власти (“сильной руке”), привычка к деспотии и отчужденность от демократии, мессианизм, ксенофобия, склонность винить в своих бедах представителей других национальностей - татар, греков, немцев, евреев и прочих. У русских-де нет творческого начала, политической культуры, зато русским присуща особая жестокость, и патриотизм их всегда агрессивен, имеет “имперский”, “великодержавно-шовинистический” характер. В эти доктринах прошлое России представляется либо как сплошной мрак и ужас, либо осмеивается; при этом утверждается, что для самих русских характерны презрительное отношение к собственной истории, ее трактовка как “бытия вне истории”, “историческая импотенция”.

Эти доктрины обосновывают, что право на принятие решений относительно судьбы русского народа принадлежит космополитически ориентированной элите, а не народу, поскольку он - косная, слепая масса, материал для политических, экономических и прочих экспериментов. Они доказывают, что на самом деле у русского народа нет никакой самобытной культуры, а то, что есть - не оригинально, вторично, заимствовано у других народов. Исходя из этого, становится понятным, почему поиски русскими своего пути развития, своей национальной идентичности в новых социально-исторических условиях тенденциозно истолковываются как проявление “шовинизма”, “русского мессионизма”, а русское национальное движение аттестуется как “фашистское” или “нацистское”.

На наш взгляд, такие русофобские доктрины если и не проповедуют откровенный классический расизм, то, во всяком случае, исходят из общих с расизмом социально-философских предпосылок. Они оценивают характерные свойства русского народа со знаком минус - но, например, учения русских нацистов (расистов) оценивают их со знаком плюс (см. ниже). Если абстрагироваться от оценок, которые меняются в зависимости от политико-идеологических ориентаций, то обнаруживается общность позиций: вера в то, что между конкретными свойствами характера и менталитета народа (нации, этноса) и самим народным телом как исторически устойчивым генофондом есть сущностно необходимая связь, вневременная природная или данная Богом, не подверженная никаким историческим изменениям. Тогда появляется возможность раз и навсегда вынести приговор какому-то народу как “низшему”, “неполноценному”, “богом забытому” и т.п., а значит и объявить о превосходстве своего народа (который провозглашается как “высший”, “полноценный”, “богоизбранный” и т.п.), потому что различия между ними абсолютно неустранимы. Это ли не соблазн для следующего, казалось бы, совершенно естественного и логичного шага: установления собственного господства!

Например, если о каком-то народе говорят, что он - ленивый, то этим обычно подразумевается, что оценивающий его так представитель другого народа считает свой народ трудолюбивым, а следовательно, полагает себя вправе учить лентяев, как надо работать. Если утверждается, что какой-то народ “отстает в развитии”, то подразумевается, что оценивающий принадлежит к народу “развитому”, а стало быть, к такому, который превосходит “недоразвитый” народ, и поэтому имеет моральное право учить отстающий народ, как надо жить и т.д. На это обращает внимание В.Малахов: “Суть расизма, - пишет он, - в интерпретации различий (социальных, культурных, психологических, политико-экономических) в качестве естественных, а также в закреплении связи между Различием и Господством. Различия, сложившиеся в ходе социальной интеракции, обусловленные множеством технологических, исторических, военно-политических, т.е. в конечном счете случайных - факторов, истолковываются расизмом как нечто само собой разумеющееся, природой или Богом данное, как необходимость. Расизм сначала интерпретирует различия как “естественные”, а затем увязывает их с существующими отношениями господства. Группы, стоящие выше других в социальной иерархии, стоят там по “естественному” праву превосходства” (Малахов В. Скромное обаяние расизма // “Скромное обаяние расизма” и другие статьи. М.: Модест Колеров и “Дом интеллектуальной книги”, 2001. С. 149).

В.Малахов различает традиционный, “классический” и современный, “сублимированный” расизм. “С победой политкорректности расизм не сдал ни дюйма своих позиций, - справедливо замечает он. - Он лишь поменял форму, превратившись из эксплицитного в имплицитный. Расистов наших дней трудно заподозрить в расизме.” (с. 148) Те допущения и постулаты, которые В.Малахов называет расистскими, разделяются, по его мнению, “немалой частью современных интеллектуалов, не говоря уж о так называемой массовой аудитории”. “Расизм может выступать и как культурализация биологии, и как биологизация культуры. Он может вовсе отказываться от биологистской терминологии, не меняя при этом своей сути: служить натурализации социального”. (Малахов, с. 149) Сублимированный расизм “помягчел”: “не надо никому ничего навязывать, говорят его приверженцы. У всех должно оставаться право на инакость.” (с. 150) Современными рассистами, уверяет В.Малахов, движет только одно - “страх смешения” (с. 151). Другими словами, раса рабов имеет полное право отличаться от расы господ, оставаясь тем, что она есть - расой рабов, - и нельзя допускать, чтобы она очнулась, освободилась от своих предрассудков и пришла к национальному сознанию.

Проблема «русского фашизма» в свете реалий новейшей истории: националистический радикализм и экстремизм в дискурсе по новой российской идентичности

Сколь неверно отождествлять радикалистские и экстремистские проявления национализма с самим национализмом как естественным и нормальным выражением национальных чувств и национального самосознания, столь же ошибочно выдавать за «русский фашизм» те человеконенавистнические расистские идеи и умонастроения, которые лидеры новых молодежных движений используют для разжигания межнациональной розни в целях создания и укрепления собственного авторитета. Речь идет, в частности, о проявлениях групповой ксенофобии, о движении так называемых «бритоголовых» («скинхедах»), об агрессивном неоязычестве на расистской основе и т.п. Ничего специфически русского, почвенного, национально-традиционного в этих движениях не было, нет и быть не может.

Другое дело, что новоявленные российские идеологи нацизма всячески стараются доказать глубочайшую укоренность своих идей именно в русской почве и традиции, в русской народной жизни и ментальности. Напрасно. В действительности все их идеи и мыслительные алгоритмы (позволяющие конструировать «новые» идеи с учетом локальных национальных особенностей) позаимствованных либо у штатных идеологов Третьего Рейха, либо у более ранних расовых мыслителей Западной Европы. Это доказывает предлагаемый ниже критический анализ ряда первоисточников по этой теме, взятых нами как в качестве образцов-моделей. Однако прежде чем к нему перейти, выскажем собственную точку зрения на проблему «русского фашизма» в свете реалий новейшей истории.

Из сказанного уже ясно, что спекуляции насчет «фашизоидности» русских, их якобы природной красно-коричневой дефективности (о которых отчасти говорилось выше) мы отбрасываем как расовые предрассудки. Но если задаться вопросом о том, как стало возможным, что в России, победившей гитлеровскую армию и разгромившей национал-социализм, в последние 15-10 лет появились молодежные группировки, подражающие право-экстремистским (неофашистским, неонацистским) группировкам Англии, Германии, Франции, США и других западных стран, то ответить на него все же не так просто. Ведь если считать, что неонацизм обладает в психологическот плане такой большой заразительной силой, что некоторые российские подростки не могут перед ним устоять (между тем как раньше, до 80-х годов, могли), то логично допустить возникновение особой предрасположенности, готовности подражать, появления восприимчивости к неонацизму. А это возвращает нас к нашим собственным, внутрироссийским социальным процессам, создающим такую восприимчивость.

Эти право-экстремистские явления, как правило, основанные на фундаменталистских умонастроениях, – такой же ублюдочный плод «европейничанья» и «американничанья», как гайдаровская шоковая терапия или чубайсовская ваучерная приватизация, в основе которых – правда, если апеллировать только к благородным мотивам - лежала слепая вера в существование homo oeconomicus и невидимую “руку рынка”, всемогущую, вездесущую и всеблагую. Советская молодежь 80-х страстно хотела быть такой же, как западная: не отставать от западной молодежи, от последней моды означало «не отставать от времени», и та часть молодых советских людей, которая ориентировалась на худшие образцы западной массовой культуры, усвоила содержащиеся в ней элементы неоязычества, сатанизма, неонацизма, расизма, оккультизма и т.п. Почему?

Дело в том, что в пику обрыдлому марксизму-ленинизму не лучшие сегменты Запада, но «весь Запад» воспринмался как «запретный плод», т.е. инстинктивно-позитивно, как предмет тайных и явных желаний. А потому «все западное» вкушалось без особого разбора – но каждый предпочитал то, что ему больше нравилось: так, одним больше нравился Лувр, другим - Мулен-Руж, кому-то была важнее свобода слова, а кому-то – свободная торговля огнестрельным оружием. Таким образом, общий вопрос о западном «искушении» советской молодежи и «тлетворном влиянии Запада» на наши новые поколения при ближайшем рассмотрении трансформируется в более частный вопрос: почему подражание британским «скинхедам» в начале 80-х из молодежной моды дурного пошиба постепенно превратилось в «движение»?

Попытаемся дать сначала социально-психологическое объяснение, потом – социально-этическое. В советское время немногочисленные участники скинхедских шествий (по улицам, в метро) были в основном любителями острых ощущений. Они щекотали себе нервы тем, что их вид и ритуалы шокировали окружающих, так как бросали вызов не только одряхлевшей коммунистической идеологии, но всему советскому укладу жизни. О том, что неонацистский нигилизм и цинизм вступали в резкое противоречие с традиционными культурными устоями России и других союзных республик, советские «скинхеды» едва ли задумывались. Отрицание коммунистической морали означало для них отрицание морали как таковой. Попытки неоязыческих и иных обоснований неонацизма – более поздний продукт общественного развития и относятся к концу 80-х и началу 90-х годов.

Вообще, новый русский нигилизм и цинизм питались вначале почти исключительно энергией отрицания коммунистческой идеологии и морали. Собственные идейная, моральная, социальная, наконец, экономическая и политическая базы появляются у них лишь в первой половине 90-х вместе с созданием на обломках советского партократического нового, номенклатурно-капиталистического олигархического режима. Они по-настоящему укореняются в российской почве только вместе с деидеологизацией и деморализацией российского народа после поражения в «холодной войне» (вначале оно иллюзорно представлялось «победой» «нового политического мышления» с точки зрения «общечеловеческих ценностей»), поражением в первой чеченской войне, а также вместе с массовым обнищанием населения.

Тогда выяснилось, что западные семена неонацизма попали в Российской Федерации на благодатнейшую почву, какая не снилась западным «фюрерам». Бессилие государственных структур, их полная отстраненость от народной жизни, иногда жестокие антинародные действия, неслыханные коррупция и преступность, массовые бедность и нищета, колоссальное социальное неравенство, вымирание русского населения почти по одному миллиону в год в течение последних десяти лет, затянувшийся конфликт в Чечне, нерегулируемые миграционные потоки, расцвет наркоторговли и наркомании, беспризорничество и сиротство и т.д. – трудно придумать более подходящие условия для роста среди молодежи протестных настроений, безверия, нигилизма, цинизма, поклонения наглой силе и т.п. Можно, скорее наоборот, удивиться тому, что религиозная нетерпимость, ксенофобия вообще и неонацизм в частности, как и многие другие экстремистские движения, не находят в таких условиях широкой поддержки у российского населения.

Тем не менее, первое, что следует сделать, это честно признать: такая проблема существует. Но это проблема не мифического «русского фашизма», а радикализма и экстремизма на национальной и расовой почве. Правда, радикальный национализм, а тем более радикальный расизм, равно как экстремистские действия на национальной и расовой почве не находят поддержки среди широких слоев российского населения. Их поддерживают от 0,5% до 1,5% опрашиваемых. И все же необходимо сделать предметом публичного дискурса и ясно понять то, почему накопившийся за годы псевдореформ колоссальный потенциал раздражения и ненависти канализируется именно через национальную и расовую нетерпимость. Есть ли для этого хоть какие-то реальные основания или русский народ просто ошалел от свободы?

Второе, что надо сделать, - это принять комплекс специальных государственных программ, направленных на предупреждение и борьбу с радикализмом и экстремизмом на национальной и расовой почве. (Законодательные акты и аналогичные программы существуют в западных странах.) Эти меры помогут если не решить сразу, то хотя бы частично нейтрализовать эти негативные проявления, изменив те экономические, политические, юридические, социальные, культурные и другие реальные условия, вследствие которых экстремизм возник и благодаря которым с середины 90-х годов он вопроизводится расширенно.

Итак, чтобы не быть голословными, приведем конкретные примеры этого типа дискурса (условно обозначенного нами ниже как «фундаменталистского»). Изданий, которые можно охарактеризовать как разжигающие межнациональную рознь, в России публикуется и продается немало. До недавних пор такие книги, как «Моя борьба» Адольфа Гитлера (Ашхабад: «Водник», 1992), «Миф ХХ века» Альфреда Розенберга (Таллин: «Shildex», 1998) свободно продавались на столичных книжных развалах. В качестве образцов-моделей расистских неонацистких изданий были выбраны сборник «Расовый смысл русской идеи. Сборник статей под редакцией В.Б.Авдеева и А.Н.Савельева». Выпуск 1. М.: Издательство «Аделиз», 1999) и книга Владимира Истархова «Удар русских богов» (четвертое издание. М.: 7509 г. по русскому календарю, 2001 г. по еврейскому календарю). Начнем с первого.

В указанном выше сборнике, кроме редакторов-составителей, принимали участие В.Е.Ларионов, С.Н.Марочкин, А.М.Иванов, С.Кириллин, С.В.Халтунцев, В.Л.Махнач, Ф.И.Феньев, Ю.П.Гук, Е.Ф.Морозов, О.М.Гусев, В.А.Сидоров, П.Т.Бурдуков, А.Д.Орлов, В.А.Башлачев, С.Э.Ермаков, Р.Л.Перин, А.А.Смирнов, А.К.Белов, С.В.Городников, А.Н.Кольев, Ю.Ю.Воробьевский, П.С.Янычаров. Во вводной программной статье “Раса и русская идея (предисловие)” редакторы-составители сборника В.Б.Авдеев и А.Н.Савельев определяют замысел сборника. Россия, по их мнению, отстала от развитых стран Запада в одном очень важном отношении: она еще не создала свой «миф крови», у нее нет «расовой теории». Но как понимать центральное ее понятие? Авторы вкладывают в него не какой-то отвлеченно-научный, антропологический, смысл, но вполне определенный ценностный. Есть высшая, арийская, раса, к которой принадлежат русские (что с разных сторон обосновывают статьи первой половины сборника) и о чистоте которой надлежит заботиться на практике (тому, как именно это надо делать, посвящен ряд статей второй половины сборника). Само понятие расы в их трактовке – идеологический инструмент.

“RASA - универсальный критерий, на основе которого затем складываются более сложные и конкретные оценочные категории, - пишут В.Б.Авдеев и А.Н.Савельев. - Таким образом, термин RASA обозначает одно из основополагающих понятий древнейшего на земле языка, ибо восходит к самым началам формирования языка как такового. Когда древнейший индоевропеец принялся сравнивать различные вещи, ему понадобилась некая изначальная оценочная категория, желаемый эталон совершенства. По-видимому, так в глубинах архетипа и запечатлелось слово “RASA”. Слвершенно очевидно, что, рассуждая окачестве окружающего мира, человек начал применять это слово в первую очередь к своим собственным собратьям, оценивая с его помощью людей из соседних и дальних племен. Именно так этот термин и наполнился антропологическим, а затем и социальным смыслом. В Европу санскритское слово RASA первыми привезли поругальцы после открытия Индии, но в обиход оно вошло лишь в 1672 году с подачи известного французского путешественника Франсуа Бернье. ” (с. 4)

Французское слово «LA RACE” имело вначале сугубо этнографический смысл, пишут В.Б.Авдеев и А.Н.Савельев. У англичан слово раса появилось в конце XVII в. Благодаря И.Г.Гердеру оно вошло в немецкий язык. Современное значение слово раса (включающее в себя антропологический, социологический и политологический смыслы) складывается с середины XIX в. на базе работ Дарвина, Моргана и Вейсмана. В целом расовая теория возникла в Европе как “этическая система ценностей”. Здсесь авторы ссылаются на Фихте, Канта, Шопенгаэра, Феликса Дана, основоположника расовой гигиены Альфреда Плетца. К ведущим расовым философам ХХ в. принадлежит, по их мнению, Фриц Ленц. В своей работе “Раса как ценностный принцип” он утверждает: “Раса - носитель всего, и личности, и государства, и народа, из нее исходит все существенное, и она сама - суть” (с. 5). Как полагают В.Б.Авдеев и А.Н.Савельев, понятие расы “именно в силу своей внеисторичности” “обречено на вечную молодость” (с. 6). В начале ХХ в. расовую теорию разрабатывали Э.Р.Енш: “Кровь и раса определяют чистоту идей. Раса и кровь - это лежит в основе всего. От строения капиллярной сети и до мировоззрения протягивается единая прямолинейная нить.” (цит со с. 6); Эрнст Крик: “Не индивид вырабатывает мировоззрение, самостоятельно и произвольно отбирая и обрабатывая факты, наоборот, в нем заложены силы, вырабатывающие мировоззрение. Эти силы - естественные задатки в крови и земле, господствующие над индивидом в лице “народа” и “целого” (цит. со с. 6); Фридрих Штиве: “Два элемента определяют судьбу любого народа: его “характер”, то есть раса, и “пространство” (цит. со с. 6); Адольф Пфаллер: “Наследственность - это судьба” (цит. со с. 6).

Отношение В.Б.Авдеева и А.Н.Савельева к истории СССР и недавним событиям новейшей истории РФ не сложно предугадать: оно в целом отрицательное. Впрочем, отдельные моменты внутренней политики СССР вызывают у них одобрение. Так, в качестве приложения публикуются хранившиеся под грифом «совершенно секретно» две инструкции НКВД: № 00134/13 «Об основных критериях при отборе кадров для прохождения службы в органах НКВД СССР» (Москва, 1938) и № 0019/13 «О проведении негласного медицинского и психофизиологического обследования заключенных под стражу и осужденных граждан» (Москва, 1939) с приказами Л.Берия. Большую часть их содержания составляют перечень признаков дегенарации и рекомендации по их распознаванию и истолкованию (см. с. 515-536).

Большевистская революция с ее проповедью коммунистического интернационализма смогла победить только в расово-инфантильной среде, сетуют В.Б.Авдеев и А.Н.Савельев. По их мнению, «этнический и психосоматический компоненты» первого советского правительства - наглядное тому доказательство. «Такое правительство могло возникнуть только у народа, который не способен квалифицировать что перед ним находится, ибо главный критерий оценки под названием “РАСА” у большинства русских был атрофирован.» (с. 6) Лишь малая часть российского общества ответила на «революцию вырожденцев» гражданской войной, белым движением и заплатила за свою непокорность сотнями тысяч жизней.

«Этнографическая вакханалия советского братания с кем ни попадя из нулевой величины расового мышления создала просто отрицательную величину, - продолжают они. - “Кто был ничем, тот станет всем”, - это уже лозунг открытой контрселекции, под маской прогрессивного строителя коммунизма прячущий дегенерата, перечернувшего всю историю культурного человечества. Закрепление результатов контрселекции в доктрине “дружбы народов” было предназначено, чтобы окончательно добить русскую природу и подменить ее советской контприродой. Русский архетип, позволивший антигуманным экспериментаторам сжать до предела пружину природного сопротивления, сегодня начал постепенно оказывать противодействие давлению. Но отсутствие расовой элиты, отсутствие ясного расового мышления сделали свое дело - на смену одним вырожденцам пришли другиеРодственная большевистской “демократическая революция” 1991 года поставила у власти все тот же вырожденческий тип - продукт кровосмесительных экспериментов. Но на этот раз русские, оживающие от векового сна, не приняли издевательств над собственной природой. Наше сопротивление становится все жестче и непримиримей. Русские еще не в силах сбросить со своей шен “князей мира сего”, но уже готовы к сопротивлению и пробуждению расового сознания.» (с. 6-7)

Началом сопротивления должно стать создание русской расовой теории. «Для создания расовой теории необходимо, чтобы идея крови переросла идею почвы, - пишут они, - и при необъятных размерах России это, естественно, было невозможно. Расовый инфантилизм тормозил формирование мифа крови и на огромных пространствах этот процесс затянулся до наших дней. Англия и Франция создали свой миф крови на рубеже XVIII и XIX веков. Германия - на рубеже XIX и ХХ, Россия же еще только готовится создать собственнную уникальную расовую теорию на пороге третьего тысячелетия.” (с. 7) Она «только вступает в пору формирования нации», русским еще предстоит пережить эту «социобиологическую мутацию сознания». Предпосылки же для создания русской расовой теории есть якобы и в истории русского народа, и в русском философском наследии.

По мнению В.Б.Авдеева и А.Н.Савельева, вся история России – это «история размежевания с другими народами в особенности с народами инорасовыми». «Вопреки распространенному убеждению, - пишут они, - русские колонисты на просторах Сибири, Средней Азии и Дальнего Востока вовсе не растворялись в массах аборигенов, не калечили свой род метисацией. Наоборот, в инородческом окружении русские подчас более жестко следовали инстинкту расовой гигиены, чем в своих священных родовых землях. Русские геополитические победы были возможны только потому, что русские колонисты были сильнее, трудолюбивее, умнее, сплоченнее, чем туземцы. Их жизнеродная сила и производительность труда были выше, чем преимущественно и объясняется беспрерывное раздвижение границ Российской Империи вплоть до соприкосновения с великими цивилизациями. Иноземцы-завоеватели никогда не получали среди русских верноподанного населения, готового на ассимиляцию. Даже татаро-монгольское иго, которым нам тычут в лицо нечистоплотные историки, ничуть не сказалось на русской этнической обособленности. (…) Русская мудрость, русская идея в самой своей сердцевине всегда были обоснованием сохранения расовой чистоты. (…) Ощущение избранности всегда присутствовало в русских, когда они имели дело с другими народами, что хранило их от массовых помесей с басурманами и латинянами.» (с. 7-8)

В.Б.Авдеев и А.Н.Савельев полагают далее, что русская социальная философия и критическая публицистика многое сделали для осознания пути России в прошлом, для разоблачения «уродств социалистической и либеральной мысли». «Но беда и вина русской философии в том, - пишут авторы, - что она пренебрегала материально-биологическими условиями жизни народа, собственным народом как таковым – его телесной сущностью, измерениями его характера, порожденными природными факторами и самой историей. Этика русской идеи во многом лежала за пределами самого русского народа как органического целого. В этом смысле русская философия, говоря о всечеловечности, все время пренебрегала необходимостью зафиксировать природное (а не только духовное) отличие русских от прочих народов.» Кто же из русских философов, как считают В.Б.Авдеева и А.Н.Савельева, внес вклад в разработку расового аспекта русской идеи? Достойны упоминания, по их мнению, прежде всего Ф.М.Достоевский, К.Н.Леонтьев, Н.Ф.Федоров, Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, Г.П.Федотов, А.Ф.Лосев, И.А.Ильин.

На восполнение названного выше пробела в русской традиции социальной мысли и претендуют авторы сборника. Они видят свою задачу «в возвращении ее смыслового акцента с абстрактно-социальных факторов на биологические» (с. 15). Ссылаясь на слова В.Ф.Асмуса во введении к книге «Маркс и буржуазный историзм» (1933), что «биологизм и историзм несовместимы», они замечают: «Что ж, перефразируя известную цитату Гегеля, скажем, что если биологизм и историзм несовместимы, то тем хуже для историзма. Наша – историософия – это расовая историософия. Если бы расы были абстрактны или неустойчивы, то и данный сборник не имел бы смысла. Что же касается разговоров о пресловутом расовом смешении, то мы не стали бы в названии использовать древнейший арийский термин, если бы расовое смешение было бы неизбежно или уже состоялось. Мы знаем, вопреки домыслам либеральных теоретиков, в природе действует один из важнейших законов – закон автоматического очищения вида.» (с. 14-15). В.Б.Авдеев и А.Н.Савельев применяют принципиально новый «метод исследования русской идеи». «Обычно историками толковались следствия социальных процессов, мы же хотим вскрыть причины, коренящиеся в русских как биологическом виде – расовые корни русской идеи.» (с. 16)

Наряду со статьями, с виду вполне академичными, написанными хорошим литературным языком, авторы которых демонстрируют стиль, эрудицию и глубокие научные познания, в сборнике есть публикации и попроще. Среди них выделяется статья П.С.Янычарова «Вопросы прикладной евгеники». После эпиграфа «Противопоставим «золотому миллиарду» русский миллиард! В.Б.Авдеев» автор формулирует собственное понимание новой российской идентичности: «Перед русским народом стоит задача воссоздания, регенерации нашей страны – РУССКОЙ ИМПЕРИИ. Она включает не только восстановление русской национальной государственности и территориальной целостности страны, расчлененной в 1991 г., но и возрождение, реставрацию русского народа – стержневого этноса Империи.» (с. 471) С марта 1917 г., с февральского переворота, у русских не стало государственности, утверждает Янычаров, а с 1918 и особенно с 1924 гг. началось «расчленение русского народа», получившее логичное продолжение в расчленении СССР в 1991 г. «Причем все это сопровождалось этногенетическим вырождением нашего этноса, падением рождаемости и постоянным ростом доли слабых и хаотичных особей, быдлячества.» (там же)

Определяя состояние русского этноса в конце ХХ в. как «демографический коллапс» (для такой характеристики, заметим, есть реальные основания, особенно после 1992 г.), автор пишет: «Для спасения гибнущего народа и меры нужны соответствующие. Даже не чрезвычайные, а сверхчрезвычайные. Мы должны обратиться к опыту Сталинского приказа № 227. Цель не оправдывает средства – она их определяет.» (с. 473) Янычаров требует «решения главного вопроса – о власти», т.е. прихода к власти «русских национал-патриотов» (с. 485), видимо, чистых в расовом отношении, после чего должна быть установлена диктатура нового типа. «Преодоление демографического коллапса и этногенетическое вырождение русских потребует, во-первых, демографической диктатуры, во-вторых, этногенетической (евгенической) диктатуры. Евгеника – способ преодоления этногенетического вырождения, последствий стратидида, дебилизации. Мы должны сломать «кривую Гумилева», резко уменьшить в числе вновь рождающихся детей долю неполноценных и слабых особей – субпассионариев и слабых гармоников – и предельно повысить долю здоровых, высокоодаренных, сильных, пассионарных. Таким образом русский народ вновь будет переведен в восходящую ветвь цикла этногенеза, в фазу этнического подъема. Закон этногенеза подобен столбу, который нельзя перепрыгнуть, но можно обойти.» (с. 473)

Примеры кратковременности стихийных этнических регенераций доказывают, по мнению Янычарова, «необходимость евгенического расоразведения – «человеководства» (термин В.Б.Авдеева), когда меры по подъему рождаемости должны сопровождаться улучшением качественного состава производителей, отбором и сознательным разведением наилучших при выбраковке наихудших». (с. 484) Разведение наилучших – цель позитивной евгеники, отбраковка наихудших – цель негативной евгеники (с. 477). Тому, как Янычаров представляет себе реализацию их на практике, собственно, и посвящена статья. Нет нужды вдаваться в ее детали: исторический пример с нацистской Германией достаточно известен, Янычаров здесь не оригинален. Правда, при Гитлере еще не было биотехнологии клонирования, которое Янычаров предлагает использовать.

Начинать внедрение евгеники, считает Янычаров, надо с негативных мер – как он выражается, «с отрубания нисходящего хвоста кривой нормального распределения» (с. 488), «со стерилизации быдлячества и носителей генетических дефектов». Какие социальные группы граждан здесь имеется в виду? Янычаров конкретен: бомжи, алкоголики, наркоманы, лишенные родительских прав, сексуальные меньшинства, непригодные к службе в армии или не желающие служить. Меры по их «выбраковке» (если называть вещи своими именами, то речь идет о планомерном уничтожении людей, для чего придется, судя по всему, строить концентрационные «лагеря смерти» - А.М.), как подчеркивает Янычаров, «должны быть осуществлены сразу же, как только русские патриоты укоренятся у власти». «Выбраковка быдлячества может продлиться до 5 лет», - пишет он.

Зато позитивные евгенические технологии человеководства займут гораздо больше времени. Чтобы ускорить их действие, он предлагает осуществить идею своего «фюрера» «В работе В.Б.Авдеева «Генетический социализм» предложен разумный выход, - пишет Янычаров: - необходимо использовать женщин, имеющих не самую лучшую наследственность, но физически пригодных для деторождения, в качестве суррогатных матерей для вынашивания детей, полученных от внеутробного зачатия и клонирования.» (с. 482) Дальше – дело техники: «Женщина может дать 12 яйцеклеток в год, мужчина – сколько угодно семени. Поэтому отбор и выбраковка с последующей стерилизацией среди мужчин должен быть гораздо строже: среди женщин из генетического размножения надо исключать наихудших, среди мужчин всех, кроме элитных и этолонных производителей. При искусственном осеменении 10 тыс. мужчин вполне покроют 50 млн. женщин. (…) Каждый человек, а особенно признанный элитным или эталонным производителем, должен иметь генетический паспорт с подробным описанием всех его качеств согласно картограмме задатков и результатов тестирования, анализов.» (с. 482, 483)

Социальную структуру Русской Империи при этногенетической диктатуре Янычаров представляет себе по образцу Древней Римской Империи, имея в виду прежде всего систему многоступенчатого гражданства. Он предлагает треуровневую систему: имперское гражданство, союзническое гражданство, статус метека (с. 486-487). Причем внутри каждой категории гражданства должны существовать подгруппы с общим для всей сословной категории гражданства комплексом политических прав, «но отличающихся по качеству генетических задатков, влияющих лишь на участие в евгенических проргаммах, и имеющих разные права и обязанности в воспроизводстве и воспитании себе подобных».

Имперское гражданство предоставляется «лицам, доказавшим верность русскому имперскому делу во время смуты, начавшейся с марта 1985 года, и их прямым потомкам, не совершившим деяний, недостойных Имперского гражданства» (с. 486). Оно дает максимальную полноту политических прав. Союзническое гражданство предоставляется «коренным жителям Русской Империи, не являющимся закоренелыми русофобами и агентами влияния наших врагов, но нарушившим верность русскому имперскому делу, и их потомкам» (с. 487). Лица с союзническим гражданством не могут занимать высшие государственные должности, быть отвественными руководителями средств массовой информации и издательств, быть офицерами армии и госбезопасности, старшими офицерами в полиции.

Статус метека имеют «лица, постоянно проживающие на территории Русской Империи, лояльность которых русскому имперскому делу заведомо сомнительна: лица, имеющие право на иностранное гражданство – липниг, принадлежащие к этносам, имеющим государственность за пределами Русской Империи, состоящие или состоявшие в браке с иностранными поддаными, имеющие близких родственников за рубежом, участвовавшие в антирусских и антиимперских движениях или сотрудничавшие с антирусскими, антиимперскими организациями – от либеральных интеллигентов до этнических и территориальных сепаратистов» (с. 487). На метеков распространяются все правовые ограничения, существующие для иностранных подданных. Они не могут занимать ответственных и руководящих должностей, но могут быть только исполнителями или специалистами, могут быть профессорами, но не завкафедрами, учителями физики или иностранного языка, но не учителями истории или литературы. Метеки не призываются в армию, а вместо этого платят пожизненный «щитовой» налог. (см. 487-488)

Особое социальное пространство в будущем обществе евгенической диктатуры Янычаров отводит детским домам семейного типа, где будут воспитываться «отказные» и «заказные» дети. Последние мазки в утопической картине нашего светлого неонацистского будущего у Янычарова выдержаны в красно-коричневых тонах: «Превосходное место для семейных детских домов – коттеджные поселки, которые освободятся после экспроприации «новых рашенов» - компрадорской буржуазии, коррумпированного чиновничества, криминальных авторитетов, деятелей антирусской культуры. В бывшей РСФСР от 500 тыс. до 1.0 млн. коттеджей.» (с. 489).

Утопический полет неонацистской мысли В.Б.Авдеева в статье «Генетический социализм» вообще не знает преград. Мы не считаем нужным вдаваться в детальный анализ этой статьи о «человеководстве», приведем из нее лишь несколько характерных цитат. Первая из них в афористической форме обосновывает идею фашисткой диктатуры: «Вообще с расологической точки зрения свобода и демократия – это несовместимые вещи. Свобода в расовом понимании – это свобода для тех, кто имеет на нее право, а демократия – это свобода для тех, кто на не никаких прав не миеет. Поэтому общество при генетическом социализме не демократично, но именно свободно. Генетический социализм – это реставрация идеи, а главное, инстинкта родства. Это идея свободы в общности, ибо при поражении общности поражается и отдельно взятая личность.» (с. 505) Другая воспроизводит ницшеанский идеал человека новой породы, расы – цель человеководческих стремлений. «Homo creator – сверхчеловек, творец, большая часть жизни которого посвящена свободному, а главное, продуктивному творчеству - вот наш евгенический идеал», - пишет В.Б.Авдеев. (с. 512) «Генетический социализм, - прокламирует он, - это одновременно осуществление идеалов теоретиков как левого, так и правого политического спектра. Идеал левых – свобода, а идеал правых – порядок… Генетический социализм – это и свобода, и порядок одновременно. Всякая политическая борьба в результате становится бессмысленной, политика постепенно отмирает как форма жизнедеятельности.» (с. 513)

В.Б.Авдеев настойчиво ратует за внедрение клонирования как наиболее прогрессивной евгенической технологии. На этом новейшем научно-техническом достижении в его утопии (почти так же, как и у французских рационалистов-утопистов) строится едва ли не все будущее национал-социалистическое общество. Завершает он свою работу панегириком науке и свободному человеку-творцу, строящему свою общественну. жизнь на основе научного знания. «Антропотехнические опыты над людьми запрещает, как известно, больше всего христианская церковь, ибо опирается на людей, далеких от науки и боящихся конкуренции со стороны науки. Между тем, и в христианстве, и в язычестве людям предписано уподобление Богу, им дарована свобода воли и право самим выбирать судьбу, а вместе с судьбой – и ответственность. Поэтому нет никаких канонических запретов на стерилизацию, нет запрета на клонирование. Напомним еще раз слова русского гения Н.К.Кольцова: «Евгеника – это религия будущего и она ждет своих пророков». А мы уже сегодня, если сами того захотим, можем стать свидетелями нового мистического рассвета над необъятными просторами русской вольницы.» (с. 514)

Книга Владимира Истархова «Удар русских богов» не столь рафинирована и разноообразна, как рассмотренный выше сборник. В ней нет претензий на фундаментальную академичность, изысканный интеллектуальный вкус. Здесь не цитируются германские расовые философы. Правда, в ней нет ни тонких теоретических передергиваний, ни малоубедительных фальсификаторских попыток связать расистские принципы с русской историей и идейным наследием русской историографической и социально-философской мысли («… Такие курсы по русской истории, как курсы Ключевского, Соловьева, Бердяева и прочих, - это всего лишь прекрасные пособия по общенациональной дезориентации» (с. 247)). Это своего рода самоучитель по неонацизму, руководство для практических занятий. Она дает простые и ясные ответы на любые сложные вопросы, которые могут возникнуть у адептов новой языческой религии. Сущность расизма выражена в ней в откровенной, прямой и грубой форме, с предельным цинизмом.

Процитируем полностью аннотацию к книге, которая в достаточной мере раскрывает замысел и цели автора: «Книга вскрывает суть главных еврейских религий: иудаизма, христианства, комунизма, расписывает структуру масонских организаций. Показано, что эти еврейские религии созданы как информационное оружие для захвата и установления мирового господства высшей еврейской олигархии и их сатанинскими хозяевами. Вскрыты механизмы управления сознанием и поведением людей. Книга написана с позиций язычества – исконной многотысячелетней религии русских и арийских народов. Дана реальная картина мировой истории. Книга представляет собой арийское информационное оружие против жидократии. Данная книга – это удар Русских Богов по жидомасонской мафии и их дьявольским богам» (с. 2)

Социология знания В.Истархова не заслуживает серьезного анализа, так как не оригинальна: это нацистская социология знания, основанная на расизме (антисемитизме). «Геббельс был абсолютно прав, - пишет В.Истархов, - сразу разделив науку на арийскую и на жидомасонскую» (с. 10). Аналогичным образом он подразделяет мировые религии и вообще все формы знания. Остается только выяснить, что представляет собой то русское арийское язычество, к возрождению которого автор призывает.

В.Истархов различает веру и религию, причем первая как таковая категорически отвергается. Под язычеством он понимает особую религию. «Язычество – это всего лишь национальная разновидность общей для всех арийцев религии – ведизма. Язычество – это вариант ведизма, адаптированный под конкретный народ, под уровень его духовного и социального развития. … У всех языческих религий один и тот же корень – ведизм. Веда – это не вера. Веда – это знание, ведать – это знать.» (с. 11) Из всех мировых религий именно христианство удостаивается наиболее негативных оценок. Христиан он третирует как «исусовцев». Однако, в отличие от Ф.Ницше, дошедшего в своей критике христианства до отрицания всякой морали и всякой истины, В.Истархов не приходит к нигилизму, а призывает русский народ вернуться к забытым русским языческим богам. Нигилизм неприемлем для него, потому что «с таким подходом нормального человеческого общества не построишь» (с. 214). Для общества с новым порядком нужны «базовые ценности», «мораль».

«На Гитлера Ницше оказал большое влияние, - утверждает В.Истархов, - но Гитлер пошел дальше Ницше. Гитлер, прекрасно понимая истинную ценность христианства, писал: «Будь то Ветхий Завет или Новый, нет никакой разницы: все то же самое старое еврейское надувательство… Нельзя быть одновременно немцем и христианином. Надо выбрать одно. Нам нужны свободные люди, которые чувствуют и знают, что Бог находится в них самих…» (Гитлер А. Моя борьба. Ашхабад: «Водник», 1992). В то же время Гитлер осознавал, - продолжает В.Истархов, - что полностью безрелигиозное общество неполноценно, поэтому не просто хотел выбросить христианство, а пытался найти ему замену. Гитлер пишет в моей борьбе» (там же, часть 2, гл. 1): «Религия поднимает человека над уровнем чисто животной жизни и этим самым содействует укреплению и обеспечению самого существования человека. Отнимите у современного человечества воспитанные в нем религиозно-нравственные верования и, если вы ему не дадите равноценной замены, то вы скоро убедитесь, что в результате поколеблется самый фундамент его бытия. Люди существуют для того, чтобы служить высоким идеалам, но в то же время мы имеем право сказать, что без высоких идеалов нет и самого человека»» (с. 214)

В своем стремлении идейно обосновать новый порядок в российском обществе В.Истархов часто цитирует слова Адольфа Гитлера и ссылается на его исторические дела. Хотя, как он замечает, «фигура Гитлера неоднозначна и противоречива» (с. 316): так, «Гитлер многое прекрасно понимал и в то же время делал самые грубейшие и безграмотные ошибки. Проповедовал победу арийской расы и не знал, что арийцами являются все индоевропейцы, включая русских. О таких простых вещах он узнал лишь после начала войны с СССР в результате замера черепов русских военнопленных» (с. 214). И все же из книги совершенно ясно, что для В.Истархова Гитлер - высший авторитет, потому что «Гитлер воевал против мирового сионизма» (с. 319), «германский нацизм – это в первую очередь новая религия, один из вариантов неоязычества» (с. 315), а «идеология нацизма – это удар языческих Арийских Богов по иудохристианству, коммунизму и сионизму. Но удар этот был недостаточным, и сатанисты использовали его в своих целях» (с. 316). Свой вклад в продолжение дела, начатого Гитлером, В.Истархов видит в теоретическом обосновании «удара русских арийских богов» по тем же «сатанистам».

В.Истархов учит, как восстановить забытую связь с русскими богами, называет их имена и стоящие за ними силы (всего 49 божеств и мифических существ, включая и таких, как леший, водяной, баба-яга), строит сравнительную таблицу «базовых ценностей трех религий» - иудаизма, христианства, русского язычества (с. 202-203). Вывод из сравнительного анализа базовых ценностей трех религий таков: «Иудаизм программирует психотип активного хозяина жизни, рабовладельца, жулика, безжалостного деспота и тирана. Христианство программирует психотип раба, покорного слуги. Язычество программирует гордую, сильную, активную, честную и свободную личность, господина самого себя.» (с. 204) Не трудно разглядеть в языческом типе личности трагически известный идеал «белокурой бестии».

Радикализм автора беспределен, поэтому он позволяет себе критиковать за глупость и христианскую зашоренность Баркашова, лидера радикально-националистической партии РНЕ, легально действующей в регионах, (см., например, с. 329, 354). Надо быть православным, но не надо быть христианином, поучает он его. «Христиане и коммунисты, - пишет В.Истархов, - это евреи по духу. (…) У иудохристиан свой бог – это сатана, у нас, у русских, - свои Боги. Нельзя быть одновременно русским и христианином. Нельзя быть русским и коммунистом. Испокон веков русские люди помнят, что они православные. Но православие – это не христианство, православие – это язычество.» (с. 354)

На наш взгляд, очевидно, что автор отвергает христианство, исходя не из сути (духа) этой религии и не из ее вероучения, а из-за нежелания противиться своей маниакальной юдофобии. Его логика проста: раз Иисус был еврей, а все евреи плохие, то плоха и религия, основанная на учении Иисуса. Стремление возвести антисемитизм в идейную доктрину приводит В.Истархова к извращению фактов, иногда прямой лжи, но главное – к сотворению, точнее говоря, воспроизведению крайне опасного социального мифа, оправдывающего юдофобию и ксенофобию вообще в их наиболее экстремистских проявлениях.

IV. К типологии дискурса новой российский идентичности

Методологические установки

Критерием типологизации могут быть, разумеется, любые признаки. Таковым может стать стиль изложения автора, позволяющий судить о степени его вовлеченности или остраненности в описываемые им реальные процессы, а также стиль мышления. Нам представляется, что в качестве критерия типологизации дискурса новой российской идентичности предпочтительны те общественные отношения или их сущностные принципы, которые в данное социально-историческое время и в данном социальном пространстве играют главную, определяющую роль не только в общественной жизни, но и - что особенно важно - в формировании российской национальной идентичности и межнациональных отношений. Таковыми, на наш взгляд, в настоящее время в Российской Федерации являются прежде всего реальные властно-политические отношения. После распада СССР в условиях экономического кризиса и депопуляции в России именно они стали доминирующими - причем не только в их внутриполитическом измерении, но и в глобальном геополитическом.

Здесь следует сделать одно важное замечание. Под властно-политическими отношениями как критерием типологизации дискурса по национальному вопросу мы имеем в виду не принадлежность автора к той или иной политической партии, органзизации, группировке, к тому или иному национально-культурному движению, объединению, лобби. Мы следуем таким традиционным различениям и понятиям, как “славянофильство - западничество”, “либерализм - консерватизм, “Запад - Восток”, “радикализм”, “центризм” “фундаментализм” и др., которые имеют скорее философско-социологический и культурологический смыслы. Таким образом, мы используем понятие “власть” в философско-политическом, а не конкретном политологическом плане. Речь идет, скорее, о ценностных системах, служащих для авторов ориентирами, а не об общественно-политических системах, к которым авторы тяготеют.

На наш взгляд, между этнонациональными отношениями и отношениями властно-политическими вообще нет необходимой связи (“по природе”), какая есть, например, между этносом и языком, этносом и культурой. Правда, в определенное время и в определенном месте эта связь может возникнуть в результате целенаправленной деятельности людей (“по истории”), например, завоевания и ассимиляции одного народа на территории его проживания другим. Тогда происходит политизация этнического бытия и этнонациональных отношений, т.е. экспансия отношений господства и подчинения, стремления первенствовать (лидировать), превосходить, доминировать, контролировать, управлять и направлять и т.д. на сферу (меж)национальных отношений (см. Малинкин А.Н. Патриотизм и социальные общности // Социологический журнал. № 1999. 3/4, с. 70-72).

Следует подчеркнуть, что политизация этнического бытия в результате колонизаций, войн, вмешательств и т.д. всегда - естественно-исторический процесс, а вовсе не произвольный конструкт интеллектуалов. Даже если интеллектуалам и политическим лидерам кажется, будто им по силам сконструировать новую национальную идентичность, то это либо чистая иллюзия, либо не осознаваемый ими (по той или иной причине) социальный заказ. Например, такой заказ появился в России во время “парада суверенитетов” и соответствовал интересам этнических элит в регионах и на местах. Разумеется, все, что имеет начало, имеет и конец: деполитизация этнического бытия - такой же естественно-исторический процесс, как и его политизация. Правящие круги и интеллектульная элиты могут только ускорить или, наоборот, замедлить деполитизацию, происходящую под действием реально-исторических факторов, однако остановить ее сразу указом президента или пропагандистской акцией, если указанные факторы по-прежнему определяют условия реального существования масс людей, конечно же, невозможно.

Наш вывод о приоритетном значении властно-политического фактора во внутрироссийском социальном пространстве после распада СССР позволяет включить в содержание типов дискурса по новой российской идентичности два плана рассмотрения - реально-исторический и идейно-исторический: с одной стороны, - “русский вопрос”, с другой - комплекс вопросов вокруг так называемой “русской идеи” - проблему новой российской идентичности, самобытности России (в отличие от Западной Европы и Запада вообще), ее особой миссии, особом историческом пути и т.д. По сути дела, речь идет об отношении авторов к возросшему русскому национализму и распознавании по ряду признаков соответствующих градаций (типов) в этом отношении. Пожалуй, можно согласиться с мнением Такеши, что национализм - это не просто “идеология, как либерализм и фашизм, он более похож на религию”, поскольку включает в себя чувства, ценности и нормы (Takeishi C. Japanese National Identity in Transition: Who Wants to Send the Military Abroad? // International Sociology. 1996. № 11, p. 241).

С методологической точки зрения важно подчеркнуть, что типологизация расчленяет на относительно замкнутые поля (типы) дискурсивное пространство нового российского мышления о национальной идентичности, претендуя только на его полное формальное, но не полное содержательно-материальное покрытие. Иначе говоря, она не является исчерпывающим собранием эмпирических фактов, на основании которых якобы потом делаются обобщения и генерализации. По выбранному нами критерию можно выделить, по крайней мере, пять типов дискурса с характерными для них представлениями о русских как о нации, о национальном самосознании (самоидентификации) русских, об исторических судьбах России и путях ее развития (модернизации) и т.д. Названия, которые мы им даем, разумеется, условны, поскольку речь идет об идеальных типах, а не об индуктивных или собирательных понятиях: 1) революционаристкий; 2) либеральный; 3) центристский; 4) консервативный; 5) фундаменталистский. (См. также гл. III).

Элементы описания типа (составные части критерия типологизации)

- Название типа

- Характеристика места России в мире

- Отношение к особости (самобытности) России, русских

- Отношение к традиционной росс-й идентичности (оценка, как с ней быть?)

- Отношение к модернизации (вестернизации)

- Отношение к российскому народу и русским (другим народам мира и РФ)

- Что значит сформиовать новую российскую идентичность?

- Отношение к интеграции в мировое сообщество (глобализации)

- Политическое измерение (западное и российское(ключевые теримины))

Краткое описание типов дискурса по новой российской идентичности

1) Революционаристский тип. Имеются в виду радикально настроенные новые “западники”. Россия для них - задворки Западной Европы, евро-американской, или мировой цивилизации. Они либо вообще не признают ее самобытности, либо признают ее только как негативный балласт “вековой отсталости России от Запада”. Поэтому они готовы немедленно радикально сломать, взорвать традиционную российскую национальную идентичность, оцениваемую ими крайне отрицательно. По их мнению, говорить о какой-то загадочной “русской душе”, особой “российской стати”, специфическом “российском менталитете” абсолютно непродуктивно, бессмысленно, смехотворно. От этих абсолютно иррациональных русофильских мифов, равно как и от всего советско-тоталитарного, надо просто отказаться и безоговорочно капитулировать перед евро-американской цивилизацией, чтобы как можно быстрей вступить на единую для всех всемирно-историческую “столбовую дорогу мировой цивилизации” - осуществить в РФ модернизацию. Это путь прогресса, ведущий к либерализму, гарантирующему свободу личности, права человека, минимум государственного вмешательства в социальную жизнь, экономическое процветание, политическую демократию, право наций на самоопределение вплоть до отделения, мультикультурализм и т.д. Россия отстает от Запада, но чем более радикально она будет модернизировать общество и все его подсистемы, тем больше у нее шансов быстрей его догнать. Появляется явно выраженный русофобский и антироссийский мотив: по мнению авторов, относящихся к этому типу, надо честно признать, что российский народ (прежде всего русский) с его заскорузлым “совковым”, фашиоидным менталитетом - главное препятствие на пути реформ. С ним не построить гражданского общества, ибо русскому народу, его национальному характеру больше всего подходит коммунизм, сущностно родственный фашизму и чреватый тоталитаризмом. Вот почему лишь радикальный антикоммунизм может оздоровить российское общество, освободив его от элементов фашизма и тоталитаризма. Сформировать новую российскую идентичность - значит, во-первых, категорически признать превосходство западной культуры, выработанных ею образцов жизни и универсальных “общечеловеческих ценностей” над отечественной культурой, ее образцами жизни и ценностями; во-вторых, принять западные культуру, образцы жизни и ценности как свои собственные, научиться по ним жить. Сможет ли реакционная народная масса приспособиться к новому динамичному образу жизни в XXI в. или не сможет - это не важно. Революционные повороты истории всегда сопровождались жертвами. Не избежать их и нам - от истории не спрячешься. Открытой для всего мира без всяких ограничений - такой должна быть новая Россия. Интеграция в мировое сообщество должна происходить на основе космополитизма: где хорошо, там и отечество - этот принцип соответствует всемирно-историческому мегатренду глобализации, ведущему к образованию “мирового общества” под эгидой США. В политическом измерении, по западным меркам, - это левый радикализм, революционаризм, экстремизм (в тактике) в стремлении к либеральным целям (в стратегическом плане); по российским меркам, - это “правые силы” (“радикал-реформаторы”, “неолибералы”, “необольшевики” “демократы”, “прогрессисты”, “западнисты”, “глобалисты”, “космополиты”);

2) Либералистский тип. Это умеренные новые “западники”. Россия для них - Восточная Европа. Они признают особость России, но полагают, что она самобытна, как самобытна всякая другая страна. Российскую специфику учитывать надо, говорят они, но не стоит ее преувеличивать и переоценивать. В ней, как и в национальном русском характере, больше негативного, чем позитивного, считают они, ибо склонны оценивать их скорее по западной шкале ценностей - универсально-прогрессистской, либеральной, - чем по российской или какой-то иной. Советское наследие - во многом негативный балласт, от которого надо избавиться, хотя отдельные элементы, например, зародившийся в 60-е годы и развивавшийся вплоть до 90-х годов либерализм, стоит сохранить. Сформировать новую российскую идентичность - значит изменить традиционную национальную идентичность России в направлении ее большей “либерализации”. Последняя означает трансформацию, перерождение некоторых традиционных элементов национального русского характера, прежде всего тех, которые мешают россиянам приспособиться к рыночному хозяйству и демократии во всех сферах - политической, социальной, производственной и т.д. Именно потому, что такой отказ затрагивает не столько периферийные, сколько ядровые элементы российского менталитета, они выступают не за немедленный революционный слом традиции, разрыв с ней, а за постепенный эволюционный переход к новому на базе элементов старого. Модернизация, безусловно, требуется России, но слишком радикальные, революционные меры по реформированию общества будут опережать его социально-психологическую готовность. Россия должна быть открытой миру, но ее интеграция в мировое сообщество, соответственно, подключение к процессу глобализации должны происходить поэтапно - т.е. по мере ее внутренней готовности (формирования национальной идентичности) и с учетом ее исторически и геополитически сложившихся связей (России ближе Европа, а не США). В политическом измерении это - левые реформисты.

3) Центристский тип. Это авторы - интеллектуалы и политики - которых нельзя отнести ни к новым “западникам”, ни к новым “славянофилам”, потому что они стоят особняком от этой традции, либо в их взглядах можно найти черты и тех, и других. Для них Россия - огромное восточно-европейское и одновременно евро-азиатское государство с самобытной национальной и политической культурой. Они признают особый русский национальный характер, неповторимую специфику российского менталитета, которые следует учитывать, иначе трудно понять события и процессы, происходящие в России. Однако ни в самобытной культуре, ни в специфике российского менталитета нет ничего загадочного, что не поддавалась бы рациональному осмыслению, пониманию с точки зрения здравого смысла. Их не следует оценивать ни как негативные, ни как позитивные - просто отличительные российские особенности в совокупности конституируют ту специфику социальной реальности, с которой сталкивается каждый политик, когда принимает решения, и каждый социальный ученый - экономист, юрист, социолог, культуролог, лингвист и т.д., - когда изучает общество (тем более, если анализирует результаты кросс-культурных компаративистских исследований). Сформировать новую российскую идентичность - значит построить новое политически сильное и экономически благополучное российское государство по принципу “нация-государство”, сохранив лучшие традиции российской национальной и политической культуры. Для этого нужны усилия самого российского народа, всех этносов и конфессий РФ. Но важна и открытость миру, готовность взять все лучшее у всех мировых цивилизаций, в том числе и у Запада - но не в духе слепого преклонения перед ним как единственного источника просвещения, а в духе взаимовыгодного партнерства, на базе сравнительной методологии. Последнее предполагает разумные ограничения, сбалансированный протекционизм (в первую очередь в области культурного влияния). Политическое измерение: социально-демократическая и национально-демократическая и собственно центристская ориентация, “государственнники”, сторонники государственного патриотизма.

4) Консервативный тип. Речь идет об умеренных новых “славянофилах”. Россия для них - североевразийская славяно-тюркская, или православно-мусульманская, государство-цивилизация (“цивилизация” либо “империя”) с собственными геополитическими интересами и задачами, ядро которой составляет русский народ со своей самобытной национальной традиционной культурой. Они подчеркивают, что у россиян особый национальный характер и менталитет, которые обязательно надо учитывать, чтобы понять историю Российской империи, СССР и то, что происходит в России сейчас. В “русской идее”, в самобытности русской культуры, специфике российского менталитета нет ничего иррационального, не доступного здравому смыслу. Однако на Западе их обычно плохо понимают либо преднамеренно извращают. Самобытность России-Евразии (империи) - национальная и цивилизационная, - конституирует специфику российской социальной реальности. Ее следует оценивать по большей части как позитивную: она - национальное достояние, огромный внутренний потенциал (ресурс) и залог будущих экономических и геополитических успехов РФ. Ее негативные оценки Западом и российскими “западниками” - либо плод добросовестного заблуждения, либо продуманная политико-идеологическая стратегия, направленная в конечном счете на подрыв российской государственности, евразийской православно-мусульманской цивилизации вообще. Сформировать новую российскую идентичность - это означает в новых исторических условиях, т.е. в постиндустриальную информационную эпоху, когда Запад бросил поверженной и униженной России вызов “глобализации”, сохранить евразийскую (имперскую) цивилизационную и русскую национально-культурную идентичность России, возродить традиции сильной государственности, но не впасть в крайность теократического панславизма, который столкнул бы Россию одновременно и с Западом, и с мусульманским миром. Интеграция России-Евразии (империи) в мировое сообщество должна быть геополитически выверенной и сбалансированной, т.е. ориентированной в зависимости от национальных приоритетов и интересов в разной мере на разные государства и регионы мира. Она должна происходить по мере выхода России из глубочайшего общественно-системного кризиса, формирования новой российской идентичности по принципу диалога культур и исключать одностороннее влияние, а тем более идеологическое вмешательство. Последнее предполагает выработку концепции информационной и духовной безопасности РФ. Прежде всего надо дать решительный отпор европо- и американоцентризму (“западнизму”), выдающему себя на словах за “глобализацию” на базе “общечеловеческих ценностей”, но на деле отождествляющему западную цивилизацию с общечеловеческой, а прогресс - со всемирной вестернизацией. Дистанцирование от Запада и фильтрация его влияния необходимы также потому, что экспортируемый им деморализующий постмодерн доходит до России быстрей модерна. Таким образом, России требуется временный партикуляризм, с экономическим, культурным и прочим протекционизмом, но ей противопоказан изолюцияонизм, ведущий к деградации и автаркии. Политическое измерение: сюда можно отнести авторов, настроенных либерально-консервативно, консервативно или национально-патриотически; “державников”, настаивающих на опредлении РФ как империи; новых коммунистов; неоевразийцев; традиционалистов и т.п.

5) Фундаменталистский тип. Имеются в виду радикально настроенные новые “славянофилы”. В настоящее время это преимущественно русофилы (правда, к “русским” они часто относят “великороссов”, “малороссов” и “белорусов”, исключая иногда “малороссов”), поскольку идея панславизма не очень популярна. Их национализм имеет откровенно этноцентрический характер. Россия для них - русская цивилизация, Святая Русь, страна для русских. Они не довольствуются утверждением, что Россия - самобытная цивилизация с уникальной национальной культурой, собственной традиционной системой ценностей, что у нее особый реально-исторический путь, особая идейно-историческая миссия и т.д. Они настаивают на цивилизационной исключительности России, ее богоизбранности, национальном превосходстве русских над другими народами (перечисляются доказывающие это исторические и культурные факты, черты национального характера), иногда доказывается расовое превосходство русских как элитной части славянства, относящейся к наиболее чистой и древней арийской расе (перечисляются доказывающие это исторические, археологические, этнологические, антропологоческие, в частности, краниологические, и другие факты). По их убеждению, исконные российские особенности - “загадочная русская душа”, “российский менталитет”, “русская духовность” и т.п. - не просто составляют специфику социальной реальности в России, подлежащую учету, но лежат в основе российской общественной жизни и истории. Более того, они не доступны для понимания нерусских. Признавая существенное сходство России с некоторыми другими цивилизациями, как правило древнеазиатскими, новые радикальные “славянофилы” акцентируют внимание на предустановленной антагонистичности Запада русской цивилизации и культуре, фатальной враждебности для русских всякого западного влияния (перечисляются прошлые злодеяния Запада, угрозы, исходящие от него в настоящем и ожидаемые в будущем). Появляется явно выраженный юдофобский, антисемитский мотив; у расистов ксенофобия и ненависть распространяются на все неарийские народы, включая русское “быдлячество” (которого также немало, если учесть, что более 50% новорожденных в России появляются на свет больными). Проблема модернизации в рамках этой парадигмы вообще не стоит, поскольку модернизация безапелляционно отождествляется с вестернизацией и, соответственно, с нежелательными культурными и расовыми смешениями. Сформировать новую российскую идентичность - означает вернуться к исконным истокам русской национальной культуры (не только и не столько дворянской и боярской, сколько древнерусской народной), отыскать нетленные духовные семена предков, затоптанные в грязь чужеземцами, инородцами, иноверцами, прозападными отщепенцами и дегенератами и, наконец, возродить их на современной почве. Сделать это трудно, ибо родная почва иссохла и загажена: требуются духовное очищение, с одной стороны, и расово-этнические чистки, а также долгосрочная программа “человеководства”, вкючающая методы как позитивной, так и негативной евгеники, с другой. Возвращение государства российского в кагорту великих мировых держав из нынешнего упадка, до которого его довели спецслужбы Запада вкупе с агентами влияния - в основном евреями и быдлом, захватившими СМИ, банки и большинство естественных монополий, - возможно только через победу России в противостоянии с Западом, начавшим новый “крестовый поход” на Россию как главного врага посредством т.н. глобализации. Тут необходим не только радикальный протекционизм во всех сферах (прежде всего духовно-культурной) - требуется ставить заслон, подобный “китайской стене”, а также активно готовится к войне. Речь идет уже не о временном инструментальном партикуляризме, а о целевом партикуляризме - самоизоляционизме на базе национальной и расовой исключительности, вплоть до автаркии. Политическое измерение: национально-культурные или религиозные (православные) фундаменталисты, ультранационалисты, националистические экстремисты, национал-шовинисты, национал-большевики (“лимоновцы”), нациты (расисты).

Общее формальное описание типов

Общая формальная характеристика дискурсивного пространства нового российского мышления о национальной идентичности приводит к следующим наблюдениям и выводам.

- Для дискурсивного пространства нового российского мышления о национальной идентичности характерна поляризация: оно явно разрежено в центре и отличается повышенной плотностью по краям. Можно сделать вывод о недоразвитости и слабости в России 90-х годов центристски ориентированного мышления по национальному вопросу, соответственно, о развитости и влиятельности в ней радикально ориентированных интеллектуальных и политических сил.

- Для дискурсивного пространства нового российского мышления о национальной идентичности характерен дефицит позиций традиционного “левого” спектра. Можно сделать вывод о том, что все многообразие, вся палитра авторских позиций в целом смещены с левого края к правому. Это, в частности, выражается в том, что “новые коммунисты” в России - по преимуществу правые, значительна доля либеральных консерваторов, соответственно, и центр не служит точкой равновесия, а скорее более правый, чем левый.

- Типы (1) и (5) объединяет наличие явно выраженного негативного эмоционального заряда, а также скрытого, незаметного на первый взгляд ресентимента. Если негативные эмоции выражаются в отдельных - резких, категоричных, максималистских и т.п. - оценках (а потому легко элиминируются), то ресентимент играет существенную роль в формировании системы оценочных суждений в целом. С некоторой долей преувеличения можно назвать маргинальные типы дискурса ресентиментными. Во всяком случае, в них наблюдается тенденция выдавать ненависть к своим оппонентам (препятствиям на пути прогресса либо врагам русской нации) за любовь к своей стране и народу.

Сравнительный анализ типов дискурса может быть дополнен как в общем формальном, так и в содержательно-конкретном плане.

Литература

1. Абдулатипов Р.Г., Болтенкова Л.Ф. Россия: В чем суть твоего бытия? Ист.-филос. размышления. М.: Республика, 1994
2. Агафонов В.П. Русская цивилизация. Спецкурс по философии и социологи для студентов. М.: Моск. с.-хоз. им. К.А.Тимирязева, 1999
3. Аутлева Ф.Т. Ценностно-нормативные ориентиры русской ментальности: социально-философскиц анализ (Автореф. дис. дис. канд. филос. наук). М.: Росс. акад. гос. службы при През. Рос. Фед., 1996
4. Алексий Второй, Патриарх Московский и всея Руси. Россия. Духовное возрождение. М., 1999
5. Андреенкова Е.В. Динамика духовных ценностей. Россия в поисках стратегии развития. М.: ИСПИ РАН, 2000
6. Антонович И.И. После современности. Очерк цивилизации модернизма и постмодернизма. Минск: “Беларуская навука”, 1997
7. Арутюнян Ю.В. О национальных отношениях в постсоветских обществах: межличностный аспект // Социс. 1999, № 4
8. Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Сусоколов А.А. Этносоциология. М.: Аспект Пресс, 1998
9. Балуев Б.П. Споры о судьбах России: Н.Я. Данилевский и его книга “Россия и Европа”. Тверь: Издательский дом “Булат”, 2001
10. Бенедиктов Н.А., Макарычев С.П., Шаталин Е.Н. Русская идея : Очерк развития отеч. филос. мысли. Учеб. пособие. Нижегор. гос. ун-т им. Н.И.Лобачевского. Ниж. Новгород: Изд-во Нижегор. ун-та, 1993
11. Бердяев Н.А. Русская идея: Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. Судьба России. М.: ЗАО "Сварог и К", 1997
12. Боков Х.Х., Алексеев С.В. Российская идея и национальная идеология народов России. М., 1996
13. Большаков В.И., Ермачков Е.И. Русская соборность, общинность и державность: Ист.-социологический анализ / Ин-т социально-политических исследований РАН, Академия социальных наук. М.: 1999
14. Бороноев А.О., Смирнов П.И. Россия и русские: характер народа и судьба страны. Второе, дополненное издание. СПб: Издательство “Санкт-Петербургская панорама”, 2001.
15. Бредихина О.Н. Русское мировоззрение: восстановимы ли традиции? Мурманск, 1997
16. Брода М. Понять Россию? М.: Диалог-МГУ, 1998
17. Вальков А.А. Идея нации в свете русской социально-философской мысли / Науч. ред. Бондаренко В.Н.; Башкирский гос. ун-т. - Уфа: Изд-во Башк. ун-та, 1996
18. Вдовин А.И. Национальный вопрос в России и СССР в ХХ веке: Программа спецкурса лекций. М.: 1993
19. Вдовин А.И. “Российская нация” : Национально-политические проблемы XX века и общенациональная российская идея. М.: Изд-во “Либрис”, 1995
20. Вехи. Из глубины. М.: Правда, 1991
21. Волкогонова О.Д. Образ России в философии русского зарубежья. М.: РОССПЭН, 1998
22. Воронов Ю.М., Резаев А.В. Феномен идеократии. Возможность и действительность социально-политического анализа / Санкт-Петербургский гос. университет. Спб., 1999
23. Вырщиков А.Н., Никонов К.М. Российская национальная идея : Некоторые суждения о государственности, демократии и культуре, свободе и человеческом достоинстве / Волгоградский гос. ун-т. - Волгоград: Изд-во Волгогр. гос. ун-та, 1998
24. Гиренок Ф. Патология русского ума. М.: Аграф, 1998
25. Голлербах Е.А. К незримому граду: религиозно-философская группа “Путь” (1910-1919) в поисках новой русской идентичности. СПб.: Алетейя, 2000
26. Горшков М.К. Российское общество в условиях трансформации (социологический анализ). М.: РОССПЭН, 2000
27. Граждане России: кем они себя ощущают и в каком обществе хотели бы жить? Аналитический доклад по заказу московского представительства Фонда им. Ф.Эберта. М.: РНИСиНП, 1998
28. Грушин Б. На пути к самосознанию. Злоключения социологии времен постперестройки // Независимая газета. 28 сентября 2000
29. Губман Б.Л. Россия и Европа в философии русской истории / Тверской. гос. ун-т. Тверь, 1997
30. Гудков Л.Д., Левинсон А.Г. Евреи в России – свои/чужие // Одиссей: Человек в истории: Образ “другого” в культуре. 1993 / Отв. ред. А.Я. Гуревич. М.: Наука, 1994. С. 85-106.
31. Гулыга А.В. Русская идея и ее творцы. М.: Соратник, 1995
32. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М.: 1991
33. Данилевский Н.Я. Горе победителям. Политические статьи. М.: “АЛИР”, ГУП “ОБЛИЗДАТ”, 1998
34. Данилов В., Мочалова И. Арийская империя. Гибель и возрождение. М.: Грааль, 1998
35. Дилигенский Г.Г. Российский горожанин конца девяностых: генезис постсоветского сознания. М., 1998
36. Динамика ценностей населения реформируемой России (под ред. Лапина Н.И.). М., 1996.
37. Дробижева Л.М., Аклаев А.Р., Коротеева В.В., Солдатова Г.У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М., 1996
38. Дугин А.Г. Тамплиеры пролетариата. Национал-большевизм и инициация. М.: Арктогея, 1997
39. Дугин А.Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством. Издание четвертое. М.: “АРКТОГЕЯ-центр”, 2000
40. Дугин А.Г. Русская вещь. Очерк национальной философии. Т. 1. Т. 2 М.: “АРКТОГЕЯ-центр”, 2001
41. Духовные ценности и национальные интересы России. Тюмень, 1998
42. Евразийская социология будущего: экософские основания / Шилин К.И., Пирогов В.Л., Тоненкова М.М., Шефель С.В.; Ин-т социально-политических исследований РАН и др. М.: РИЦ ИСПИ РАН, 1999
43. Жириновский В.В. Прошлое, настоящее и будущее русской нации. (Русский вопрос: социально-философский анализ). Диссертация в виде научного доклада доктора философских наук / МГУ им. М.В.Ломоносова, социологический факультет. М.: 1998
44. Здравомыслов А.Г. Социология российского кризиса. М., 1999
45. Зиновьев А.А. Гомо советикус. Lausanne: L’Age d’Homme, 1982
46. Зиновьев А.А. Запад: Феномен западнизма. М.: Центрполиграф, 1995
47. Зиновьев А.А. О России, о Западе и о себе...: Стенограмма совместного заседания Академии социальных наук, Московского интеллектуально-делового клуба, клуба “Реалисты” и Института социально-политических исследований РАН 29 октября 1997. М.: ИСПИ РАН, Академия социальных наук, 1998
48. Зиновьев А.А. Русская судьба: Исповедь отщепенца. М.: Центрполиграф, 1999
49. Зиновьев А.А. Глобальный человейник. М.: Центрполиграф, 2000
50. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу. М.: Центрполиграф, 2000
51. Зиновьев А.А. Посткоммунистическая Россия. М. Республика, 1996
52. Иванов В.Н. Россия: социально-политическая ситуация (национальный и региональный аспекты). М., 2000
53. Игнатьев В.А."Русская идея" и идея взаимопомощи / Рязанский. гос. пед. ин-т им. С. А. Есенина. Рязань, 1993
54. Ильин И.А. Наши задачи: Ист. судьба и будущее России. Статьи 1948-1954 гг. В 2 томах М.: МП "Papoг", 1992
55. Ильин И.А. О грядущей России: Избр. ст. / Под ред. Полторацкого Н.П. М.: Воениздат, 1993
56. Ильин И.А. О России. М.: Рос. арх., 1996
57. Ионин Л.Г. Социология культуры. М.: Логос, 1996
58. Истархов В.А. Удар русских богов. Четвертое издание. М.: 2001
59. Ицхокин А.А. Релятивистская теория социальной ценности и “свободная от ценности” теория социальной организации // Социологический журнал, 1995. № 3. С. 86-109
60. Казин А.А. Последнее царство. Русская православная цивилизация. СПб: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1998
61. Какурин А.А. Теория духовности. СПб.: 1997
62. Канашкин В. Триумф обрезанного духа: Русская идея перед лицом времени. Краснодар и Екатеринодар: Кубань, 1995
63. Кандыба В.М., Золин П.М. Реальная история России. Хроника истоков русской духовности. СПб.: Лань, 1997
64. Кантор В.К. Феномен русского европеизма. Культурно-философские очерки. М.: 1999
65. Карасев В.И. Россия: общее и уникальное в контексте мирового развития. М.: Альм, 1999
66. Касьянова К. О русском национальном характере. М.: Ин-т нац. модели экономики, 1994
67. Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. М.: ТЕИС, 2000
68. Кобищанов Ю.М. Этнокультурные группы во всемирной истории // Вопросы истории. 1999. № 9. С. 47-61.
69. Кобылянский В.А. Русская идея и возрождение России. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1997
70. Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи. Голоса из хора. М., 1996
71. Константинова Л.В. Общественный идеал и идея самобытности России в концепции любомудров. Моск. пед. гос. ун-т им. В.И. Ленина. М.: 1994.
72. Копелев Л. З. Чужие // Одиссей: Человек в истории: Образ “другого” в культуре. 1993 / Отв. ред. А.Я. Гуревич. М.: Наука, 1994. С. 8-18.
73. Коротаев В.И. Судьба "русской идеи" в советском менталитете: (20-30-е годы). Архангельск: Изд-во Помор. пед. ун-та им. М.В.Ломоносова, 1993
74. Лакер У. Черная сотня: Происхождение русского фашизма. М.: Текст, 1994
75. Лапенков В.К. Проблемы менталитета русской нации в оценках российских мыслителей XIX-XX веков // Миссия творчества в возрождении России. Тверь, 1994
76. Лапин Н.И. Проблема социокультурной реформации в России: тенденции и препятствия // Вопросы философии, 1996, № 5
77. Лебедева О.В. Проблема изменения ценностных ориентиров молодежи // Российский менталитет: история и современность. Сборник научных трудов. Спб.: Изд-во Санкт-Петербург. гос. инж.-эконом. академии, 1993
78. Левашов В.И., Хлопьев А.Г. Как живешь, Россия? М., 1996
79. Лихачев Д.С. Заметки о русском. М.: 1981.
80. Локосов В.В., Орлова И.Б. Пятилетка №13. Взлеты и падения. М.: Academia. 1996
81. Лопуха А.Д. Жизненные силы патриотизма в современной России: опыт социологического анализа / Алтайский гос. университет и др. М.: РУСАКИ, 2000
82. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992
83. Максимов М.В. "Русская идея" в трактовке Вл.Соловьева. Шуя, 1993
84. Малинкин А.Н. Понятие патриотизма. Эссе по социологии знания // Социологический журнал. 1999. № 1/2. С. 87-117.
85. Малинкин А.Н. Социальные общности и идея патриотизма // Социологический журнал. 1999. № 3/4. С. 68-89.
86. Манхейм К. Идеология и утопия // Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994
87. Медведев В.А. Постперестроечная Россия: проблемы и перспективы. В 2-х частях. М., 1999
88. Межуев В.М. О национальной идее // Вопр. философии. М., 1997. N 12. С. 3-14
89. Ментальность россиян. (Специфика сознания больших групп населения России). М., 1997
90. Михеев В.М. Тоталитарный мыслитель: Анализ теоретического наследия мыслителя ХIХ в. Н.Я.Данилевского (1822-1885). Брест: Заря над Бугом, 1994
91. На перепутье. (Новые вехи). М.: Логос, 1999
92. Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина или ресурс человечества. М., 1999
93. Нусхаев А.Л. Россия - Евразия духа: стратегия обновления русской жизни. Элиста, 1996
94. Нусхаев А.Л. Сложение идеологии и софического анализа в логику смыслопроекта "Русь-Россия" / "Цивилизационный путь России". Элиста, 1997
95. Нусхаев А.Л. Смысл, веда и жизнь. "Триада" русской идеологии и евразийской ведософии. Элиста, 1996
96. Осипов Г.В. Парадигма нового мирового порядка и Россия. М.: Институт эколого-технологических проблем, 1999
97. Осипов Г.В. Россия: национальная идея. Социальные интересы и приоритеты. М.: Фонд содействия развитию социал. и полит. наук, 1997
98. Павлов Н.Е. “Эклектика среднего пути. “Проклятые” русские вопросы не могут быть решены в узких рамках западной социологии” // Независимая газета 01.11.2000
99. Панарин А.С. Россия и цивилизационный процесс. М.: 1995
100. 100.Панарин А.С. “Вторая Европа” или “Третий Рим”? Избр. соци.-фил. публицистика / РАН, Ин-т фил. М.: 1996
101. 101.Панарин А.С. Реванш истории: российская стратегическая инициатива в XXI веке. М.: Логос, 1998
102. 102.Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века. М: Эдиториал УРСС, 1998
103. 103.Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века // На перепутье. М.: Логос, 1999
104. 104.Панарин А.С. Россия в циклах мировой истории. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1999
105. 105.Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование в условиях стратегической нестабильности. М.: Эдиториал УРСС, 1999
106. 106.Панарин А.С. Искушение глобализмом. М.: Русский Национальный Фонд, 2000
107. 107.Платонов О. М. Русская цивилизация. Учебное пособие для формирования русского национального сознания. М.: “Роман-газета”, 1995
108. 108.Подберезкин А.И. Русский Путь. М., 1997
109. 109.Поздняков Э.А. Нация. Национализм. Национальные интересы. М.: Прогресс, Культура, 1994
110. 110.Поляков Л.В. Как Россия нас обустраивает. М.: Ин-т философии, 1996
111. 111.Попов В.Д. Социальный психоанализ в России: проблемы и перспективы. М., 1996
112. 112.Попова И.М. Повседневные идеологии. Как они живут, меняются и исчезают. К.: Ин-т социологии НАНУ, 2000
113. 113.Потапов В.Е. Поиск общенациональной идеи. Россия: вызовы времени и пути реформирования. М., 1998
114. 114.Провинциальная ментальность России в прошлом и настоящем. Самара, 1994
115. 115.Расовый смыл русской идеи. Вып. 1 / Под ред. Авдеева В.Б., Савельева А.Н. М.: АДЕЛИС, 1999
116. 116.Рёдель А.И. Духовность - основа российского менталитета. К вопросу о социокультурных предпосылках модернизации российского общества. М.: ИСПИ РАН, 2000
117. 117.Реформирование России: мифы и реальность (1989-1994). Авторы-составители: Г.В.Осипов (рук-ль), В.Н.Иванов, В.К.Левашов, В.В.Локосов, А.Т.Хлопьев. М.: Academia, 1994
118. 118.Розенберг А. Миф ХХ века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени. Таллин: “Shildex”, 1998
119. 119.Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб.: ИС РАН, Изд-во РХГИ, 1999
120. 120.Российский менталитет: вопросы психологической теории и практики. М., 1997
121. 121.Российский менталитет: история и современность. Сборник научных трудов. Спб.: Изд-во Санкт-Петербург. гос. инж.-эконом. академии, 1993
122. 122.Россия / Russia. Русская интеллигенция и западный интеллектуализм: история и типология. М.- Венеция: ОГИ, 1999
123. 123.Россия в зеркале реформ. Хрестоматия по социологии современного российского общества. М.: РНИСиНП, 1995
124. 124.Россия в поисках стратегии развития. Под ред. Осипова Г.В. (рук.), Левашова В.К., Локосова В.В. М.: ИСПИ РАН, 2000
125. 125.Россия: вызовы времени и пути реформирования. М.: ИСПИ РАН, 1998
126. 126.Россия и Европа: “Кто мы?”. Симпозиум об отношениях между Россией и Европ. союзом: Стеногр. выступлений, 8 июня 1998 / Представительство Европ. Комис. в России; Отв. ред. Чубайс И. М.: 1998
127. 127.Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: Антология. М.: Наука, 1993
128. 128.Россия на пороге XXI века. (Соврем. пробл. нац.-гос. строительства РФ) / Всерос. гос.-патриот. объед-е “Духовное наследие”. М.: РАУ-Корпорация, 1996
129. 129.Россия: новый этап неолибиральных реформ. М., 1997
130. 130.Россия: преодоление национальной катастрофы. Социальная и социально-политическая ситуация в России в 1998 году. Под ред. Г.В.Осипова (рук.), В.К.Левашова, В.В.Локосова. М.: Ин-т социально-политических исследований РАН, 1999
131. 131.Рубан Л.С. Этнополитическая ситуация в регионах. М., 1996
132. 132.Русская душа: Тысяча лет отечественного любомудрия. М.: Роман-газета, 1994
133. 133.Русская идея. М.: Республика, 1992
134. 134.Русская идея. Барнаул: Изд-во Алтайского гос. ун-та, 1992
135. 135.Русская нация: историческое прошлое и проблемы возрождения / Межд. фонд “Русская соборность” и др. Сост. Троицкий Е.С. М.: 1995
136. 136.Русские. Этно-социологические очерки. М.: Наука, 1992
137. 137.Русские. М.: Наука, 1999
138. 138.Руткевич А.М. Что такое консерватизм? М.-СПб.: Университетская книга, 1999
139. 139.Руткевич М.Н. Теория наций. Философские вопросы // Вопросы философии. 1999, № 5
140. 140.Сагатовский В.Н. Русская идея: продолжим ли прерванный путь? СПб.: Петрополис, 1994
141. 141.Сизов В.С. Русская идея в миросозерцании Ф.М.Достоевского. Киров, 1998
142. 142.Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. Отв. ред. Ю.А.Левада. М.: Изд-во “Мировой океан”, 1993
143. 143.Современная русская идея и государство / Гос.-патриот. объед-е “Духовное наследие”, редкол. Зюганов Г.А. (гл. ред.) и др. М.: РАУ-Корпорация, Обозреватель, 1995
144. 144.Солженицын А.И. “Русский вопрос” к концу ХХ века. М.: Голос, 1995
145. 145.Соловьев Вл. Первый шаг к положительной эстетике // Сочинения в двух томах. Т.2. М.: Мысль, 1988
146. 146.Соловьев Вл. Три силы // Сочинения в двух томах. Т.1 Философская публицистика. М.: Правда, 1989
147. 147.Социальная концепция Русской Православной Церкви. М.: Даниловский благовестник, 2001
148. 148.Социальная ситуация и межнациональные отношения в регионах. М., 1996
149. 149.Социальная траектория реформируемой России. Новосибирск, 1999
150. 150.Социологический словарь. М., 1998
151. 151.Социология межнациональных отношений в цифрах. М., 1999
152. 152.Степин В.С. Эпоха перемен и сценарии будущего. М., 1996
153. 153.Степун Ф.А. Чаемая Россия. СПб.: Изд-во Рус. христиан. гуманит. ин-та, 1999
154. 154.Тишков В. А. Забыть о нации // Вопросы философии. 1998, № 9
155. 155.Тишков В. А. Нации и национализмы // Свободная мысль. 1996, № 3
156. 156.Тишков В.А. Национализм // Политическая энциклопедия. Т. 2. М.: “Мысль”, 1999. С. 27-29
157. 157.Тишков В.А. Очерки теории и политики этничности в России. М., 1997
158. 158.Тощенко Ж.Т. Социология жизни как концепция исследования социальной реальности // Социс. 2000, № 2
159. 159.Троицкий Е.С. О русской идее: Очерк теории возрождения нации. М., 1994
160. 160.Трубецкой Н.С. Европа и человечество // Орлова И.Б. Евразийская цивилизация. Социально-историческая ретроспектива и перспектива. М.: НОРМА, 1998
161. 161.Федотова В.Г. Возможна ли модернизация без русофобии? Отрицать традиционные ценности и самобытность национального характера опасно для реформ // На перепутье. М.: Логос, 1999
162. 162.Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Из прошлого русской мысли. М.: АГРАФ, 1998
163. 163.Фомина О.Ю. Общечеловеческие ценности и стратегия выживания // Человек и социокультурная реальность. Тверь, 1992
164. 164.Франк С.Л. Сущность и ведущие мотивы русской философии // Философские науки. 1990. № 5
165. 165.Фукуяма Ф. Конец истории? // За рубежом. 1989. № 28
166. 166.Чубайс И.Б. От Русской идеи - к идее Новой России: Как нам преодолеть идейный кризис. М.: ГИТИС, 1996
167. 167.Чугров С.В. Россия и Запад: метаморфозы взаимовосприятия. М.: Наука, 1993
168. 168.Шаповал С. “Одна Москва, одни деньги, один телевизор”. Директор ВЦИОМ Юрий Левада был и остается скептиком // Фигуры и лица, № 9, 11 мая 2000, с. 3
169. 169.Шапошников Л.Е. Философия соборности : Очерки русского самосознания. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1996
170. 170.Шестова Т.Л. Вопрос об особом пути развития России в общественной мысли 1830-х годов. М., 1994
171. 171.Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т.1 Гештальт и действительность. М.: Мысль, 1993. Т.2 Всемирно-исторические перспективы. М.: Мысль, 1998
172. 172.Янов А.Л. Россия против России: Очерки истории русского национализма. 1825-1921. Новосибирск: Сиб. хронограф, 1999
173. 173.Яновский Р.Г. Глобальные изменения и социальная безопасность, М.: Academia, 1999
174. 174.Яновский Р.Г. Поиск народной идеи // Социс. 1997, № 5
175. 175.Mannheim K. Ideologische und soziologische Interpretation der geistigen Gebilde // Wissenssoziologie. Auswahl aus dem Werk eingel. und hersg. von K.H.Wolf. Berlin und Neuwied: Luchterhand, 1964