KILINSON

Ещё один взгляд на важные темы. Надеюсь авторы не будут против публикации их статьи во имя развития понятия. 

Кузнецова Аюна Мэлсовна, доктор философских наук, доцент, заведующая кафедрой политологии, философии и истории Бурятского филиала Сибирского государственного университета телекоммуникаций и информатики.

Кузнецов Алексей Евгеньевич, кандидат философских наук, заместитель директора по научнометодической работе Республиканского детско-юношеского центра патриотического воспитания, туризма и спорта.

Понятия «патриотизм» и «космополитизм», несмотря на глубокую историю противопоставления, являются когерентными по смыслу: различия усматриваются только в степени их общности. Аналогичность содержания – любовное бережное отношение к своей земле, скрадывается формой несовпадения, заключающейся в степени локализации; для патриота – это деревня, край, страна, для космополита – континент, часть света, земная ойкумена. В эпоху глобализации и мирового разделения труда политика импортозамещения и политического изоляционизма является идеологически ошибочной и цивилизационно нежизнеспособной. Даже ключевые понятия, такие как «национальная идентификация» или «родина», становятся размытыми и неопределенными. Если человек родился в семье французов в Германии, учился в России и Англии, живет в Австралии, работает в филиале американского университета, патриотом какой страны он должен стать? Ценности демократии и либеральной культуры едины для всего человечества, а все попытки их «национализировать» представляются философски несостоятельными. Зачастую, патриотизм выступает «способом объяснения власти народу, почему он живет хуже, чем другие».

Ключевые слова: патриотизм, космополитизм, импортозамещение, «Новороссия», «русский мир», «национал-предатели», «пятая колонна».

ANTINOMY OF MEANINGS: PATRIOTISM VS COSMOPOLITANISM

Kuznetsova Ayuna M., DPhil in Philosophy, A/Professor, Head of Department of political science, philosophy and history, Buryat Branch of the Siberian State University of Telecommunication and Informatics. 152 Trubacheeva St., Ulan-Ude, 670031 Russia. E-mail: ayunakuznecova@yandex.ru Kuznetsov Aleksey E., PhD in Philosophy, Deputy Director for scientific and methodological work, Republican Center of patriotic education, tourism and sports for children and youth. 16a Kommunisticheskaya St., Ulan-Ude, 670000 Russia. E-mail: ayunakuznecova@yandex.ru The concepts «patriotism» and «cosmopolitanism», in spite of a long history of their opposition, are coherent in the sense: the differences are only in degree of their generality. The similarity of the content – the loving careful attitude for the land is concealed by the shape of the mismatch, namely in the degree of localization; for a patriot it is a village, area, country, for a cosmopolitan it is a continent, parts of the world, earthly ecumene. In the era of globalization and world division of labour, import substitution policy and political isolationism is ideologically incorrect and unviable for civilization. Even key concepts such as «national identity» or «homeland», become blurred and uncertain. If one is born in the family of the French in Germany, studied in Russia and England, lives in Australia, works in the branch of the American University, which country patriot he should be? The values of democracy and liberal culture are common to the whole mankind, and all attempts to «nationalize» them are philosophically untenable. Very often, patriotism is «a way of explaining power to the people, why they live worse than others». Keywords: patriotism, cosmopolitanism, import substitution, «Novorossiya», «Russian world», «national traitors», «fifth column».

Периодическое обострение философской полемики между поклонниками патриотизма/космополитизма нередко личностно ангажировано и подчас трудно поддается объективной аксиологической транскрипции. «Убогий человечек, не имеющий ничего, чем бы он мог гордиться, хватается за единственно возможное и гордится нацией, к которой он принадлежит. Самая дешевая гордость – это гордость национальная» – А. Шопенгауэр. «Любовь к родине – первое достоинство цивилизованного человека» – Наполеон. «Патриотизм определяется мерой стыда, который человек испытывает за преступления, совершенные от имени его народа» – А. Михник. «Только два сорта и есть, податься некуда: либо патриот своего отечества, либо мерзавец своей жизни» – А. Островский. «Мне кажется ужасным унижением иметь душу, контролируемую географией» – Дж. Сантаяна. «Патриотизм – разрушительная, психопатическая форма идиотизма. Патриотизм – это когда вы считаете, что эта страна лучше всех остальных оттого, что вы здесь родились» – Б. Шоу. «Те, кто радостно маршируют в строю под музыку […], получили головной мозг по ошибке: для них и спинного было бы достаточно. Я настолько ненавижу… весь отвратительный нонсенс того, что объединяется под словом “патриотизм”… что скорее готов дать себя разорвать на куски, чем быть частью таких акций» – А. Эйнштейн.

Даже в рамках единой мировоззренческой программы можно увидеть полярные трактовки данных концептов. Например, в период раннего строительства большевистской государственности слово «патриот» было оскорбительным, а пролетарский интернационализм считался социальным образцом. Ведь трудящиеся не имеют отечества и их цель – всеобщее братство без границ и национальных преференций. Что не стало препятствием через некоторое время (практически без ревизии марксистской догматики) устроить погромы на безродных космополитов.

Несмотря на внешнее взаимоисключение, понятия «патриотизм» и «космополитизм» довольно близки. И там, и там суть составляет любовное бережное отношение к своей земле. Но для патриота – это деревня, город, страна, для космополита – вся окружающая ойкумена.

Этимология дефиниций «патриот» и «космополит» греческая. Космополит – человек, полагающий местом своего обитания все освоенное пространство (космос для грека – это доступный окружающий мир, а не звездные дали). Для космополита намного меньшее значение имеет место его рождения и принадлежность к определенному роду-племени. Философ Эпиктет говорил: «Изгнание? Но куда? Может ли кто-нибудь выбросить меня из мира? Я иду, куда мне хочется. Повсюду одно солнце, одна луна, звезды, сны, пение птиц…».

Первое упоминание о «космополите» находим у знаменитого Диогена, который на вопрос «Откуда ты прибыл, милейший?» ответил: «Отовсюду. Ты видишь перед собой гражданина мира». Космополитизм вытекал, таким образом, из представления о единстве человеческого рода, в силу чего интересы отдельных государств и народов подчиняются общему благу всего человечества как целого. Идеология космополитизма окончательно окрепла в период разрушения греческой полисной государственности, что подвигло к скорейшему принятию новых ценностей, системы жизни и управления, имевших уже не местный, а универсальный (а в то время всемирный) характер. И в этих условиях человек стал ощущать себя гражданином всего мира.

По мнению греков, патриот – это тот, кто вовремя отчисляет налоги, участвует в общественной жизни (последних именовали «политикус», а тех, кто уклонялся и вел себя пассивно, – «идиотикус»), соблюдает законы и снабжает армию во время войны. Такие люди, будучи соседями, жили на земле отцов (патре), предков. То есть «патриот» понимался как «земляк», «соотечественник». В дальнейшем римляне от корня pater образовали имя своего национального верховного бога – Юпитера (Juppiter, изначально Jovis Pater или «помогающий отец»). И когда плебс решил сакрализовать фигуру императора, то ему присвоили статус, символизирующий соединение земной власти с божественной. Получилось – Pater Patriae – Отец Отечества.

Императивы эллинской этики зачастую принимались римлянами порой более серьезно, чем к ним относились основатели-греки. В эпоху Римской республики патриотизм был синонимом слова «слава» и почитался выше личной доблести. А граждане Рима, почти все содержащиеся за счет казны, обязались славить своего императора и государство, великую Римскую империю.

Идеалом героя для римлян выступал не Геракл или Одиссей, а легендарный Курций, который будучи 15-летним юношей узнал, что спасти Рим от провала в земной разлом можно, лишь бросив в бездонную трещину самое дорогое, что есть в Риме. Воскликнув «Самое дорогое в Риме – его сыновья-патриоты!», он вместе с конем прыгнул в пропасть. Безусловное повиновение, абсолютная преданность, слепая жертвенность – являлись эталонными ценностями римского патриотизма. Подобная программа была чрезвычайно успешной для народа-агрессора. Мизерный, даже по древним меркам, Рим сумел поработить всю Италию, почти полностью Европу, значительную часть Африки и Азии. После чего национальный патриотизм пришлось заменить на более аморфный имперский. Так, обычный земляк, сосед (патриот) переродился в «патриота империи», а спокойное чувство принадлежности к отеческой земле обострилось принародно исполняемым восторгом «государственного патриотизма».

Крах Римской империи похоронил и титул «Отца Отечества» и само явление патриотизма. В эпоху Средних веков трудно было встретить энтузиаста с неуемным патриотическим запалом. Известные пассионарии того времени охотнее откликались на конфессиональные лозунги или призывы к проведению геополитических экспроприаций. Но с расширением границ европейских государств, захватом новых земель, образованием колоний и метрополий, наметилось возвращение к культурному наследству Древнего Рима с его патриотическими традициями.

Понятно, что для большинства любовь к месту рождения и взросления, родному очагу ощутимо ближе и актуальнее любви к родине и земле вообще. Но в сегодняшнем безграничном информационном пространстве этнокультурная идентификация стремительно схлопывается, трансформируясь в социокультурную, которая ускоренными темпами приобретает глобальный характер. «Любовь к родному пепелищу и отеческим гробам» не потеряла актуальности для наших современников, но зарождение и раскрытие человеческого потенциала все чаще происходит в пространствах, не локализованных в пространстве родовых колумбариев, и все меньше молодых людей руководствуются принципом «где родился, там и пригодился».

Каждый из нас существует в двух мирах: 1. Местного сообщества – земля предков, родина; 2. Общечеловеческого универсума – обитаемая вселенная; последняя, по мнению Сенеки («О досуге»), «является по-настоящему великим и общим, где мы не мыкаемся из угла в угол, а отмеряем границы нашего народа солнцем». Именно это большое сообщество является источником наших моральных обязательств. Ведь в вопросах об основных моральных ценностях, например, справедливости, необходимо считать «всех людей своими земляками и согражданами» (Плутарх, «О судьбе и доблести Александра»). И все наши рассуждения должны касаться, прежде всего, общечеловеческих проблем в конкретных обстоятельствах, а не проблем, связанных с национальной идентичностью, то есть не имеющих отношения к остальным. Место рождения всегда случайно, каждый может родиться в любой нации. Поэтому во всем нужно видеть общечеловеческое, в первую очередь – разум и нравственность. Так учил еще Диоген.

Призыв мыслить, как гражданин мира, во многом тревожен и неудобен, а нередко просто рискован. Требуется покинуть комфорт патриотизма, сплавленного из самых простых, наивных, даже где-то примитивных первобытных чувств, взглянуть на мир и собственную жизнь с точки зрения универсальных констант блага, добродетели и справедливости.

Но совсем другая логика действует в мире, дихотомированном на «своих» и «чужих». Исконная архетипическая память о времени тотальной вражды «всех против всех», когда следование традициям предков являлось залогом выживаемости рода, а прививки чужеземного (инновационного) опыта ставили нацию на грань исчезновения, заставляет руководствоваться доктриной «убей врага первым». Социальность, базирующаяся на примате человеческой агрессивности, изначально нацелена на разрушение и поиск внешних или внутренних инфернальных сил. Тем более, зачастую выгодно полагать, что интересы части представляются выше интересов целого. Тогда патриотизм становится игрушкой в руках государственных мужей и орудием в руках завоевателей. Но мысль о целом не упраздняет реального значения частей; как любовь к отечеству не противоречит привязанности к более тесным социальных группам, например, к своей семье, так и преданность к всечеловеческим интересам не исключает национального (малого) патриотизма.

Достаточно популярна в западной теоретической социологии версия об определенной когерентности между природными инстинктами и мерой врожденного патриотизма. Исходя из родовых особенностей существования, допустимо считать, что мигрирующие стадные особи – бизоны, газели и зебры – изначально космополитичны, в отличие от территориально локализованных стайных – волков, нацеленных на защиту четких границ мест обитания. Можно заключить, что «природный патриотизм» не свойственен стадным животным, также как и крупным хищникам, нуждающимся в значительных охотничьих угодьях.

В этом контексте человек, подобно волку, максимально адаптирован (особенно с позиции питания и защиты) для проживания в стае средних размеров – 3–10 особей (родители и дети). При данных условиях для выживания семьи каждому из сородичей необходимо иметь мужество рисковать во благо остальных. У людей побеждают те, кто бьется бок о бок с сородичами, рискуя и жертвуя собой при необходимости. Именно из такого сообщества выросли племена, поселения, города, а затем и цивилизации.

Максимально благоприятный возраст для возбуждения патриотического инстинкта – отрочество. У подростка активно формируется инстинкт обороны стаи, но еще нет потомства, ответственность за которое заставляет людей быть осторожными, эгоцентричными и подозрительными. Несовершеннолетнему много проще, чем взрослому, делить мир на «своих» и «чужих». Так, американские психологи, изучив многомиллионную аудиторию компьютерной игры «World of Warcraft», где игроки выбирают одну из двух фракций «Альянс» или «Орда», выяснили, что большинство участников до 18 лет оценивает соперников как «бесчестных, злобных, подлых и тупых», а своих сторонников как «хороших, порядочных, умных и дружелюбных». И чем старше были респонденты, тем чаще их ответы были объективны – «в обеих командах состоят в целом одни и те же люди, а поведение зависит от человека, а не от фракции».

А какова же роль такого универсального нравственно-аксиологического мегарегулятора, как религия? К примеру, христианство изначально было сугубо космополитично и пацифично. Ибо «нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос Божие», а града земные при наличии царства Божия – прах и тлен. «Любая чужая страна есть отечество, а любое отечество – чужая страна». Воинская служба – грех. Убийство недопустимо. Поэтому римские патриоты искореняли христианство как могли.

Но в дальнейшем… Христианство дробится на конфессии, кровопролитно враждующие друг с другом; призывает на войну с нечестивыми нехристями и т.д. и т.п. Православие же вовсе не мыслит себя вне пределов светской власти, делая ставку на патриотизм как высшую добродетель. Воинская доблесть для ислама бесценна и священна. И даже в буддизме, где ненасилие или ахимса является первостепенной буддийской практикой, изображают идеального правителя в сопровождении многочисленной армии.

Вообще патриот – это всегда вассал, критерий принадлежности вторичен. «Господином» может быть – территория, государство, народ. Ты должен служить им ценою жизни, а они в свою очередь разрешают тебе милостиво это делать. Чем более ты уничижаешься им в угоду, тем выше и нравственнее твое поведение. Твоя смерть – пустяк, главное – процветание отечества. Вспомним В. В. Маяковского: «Голос единицы – тоньше писка». Это неравенство отношений остроумно выразил Дж. Джойс (за что его многие сородичи не любят): «Я не хочу умирать за Ирландию, пусть Ирландия умрет за меня!».

Нередко теорию патриотизма старались так или иначе видоизменить. Вольтер, О. Генри, Т. Гоббс, И. Кант, Ш. Монтескье предлагали ценности обновленного патриотизма. И почти все были вынуждены заключить, что подлинный патриот не только не должен быть немым и послушным, но его первейшей долг – «поиск пятен на солнце». Сопровождая общество к совершенному состоянию, требуется пристально следить за его состоянием и своевременно пресекать неверные и порочные деяния власти. Как итог, кристаллизуется концепция «критического патриотизма», по предписаниям которой граждане должны следить за личными и публичными поступками чиновников и всенародно оглашать их пагубность при необходимости. Один из американских классиков этого направления Г. Торо в работе «О долге гражданского неповиновения» призывал категорически отказываться от выполнения «неправильных» законов и шире использовать акции гражданского неповиновения.

Критические патриоты ратуют за максимальную свободу прессы. За тотальный контроль общества над бюрократией. За объективное изложение истории, какой бы постыдной она иногда не выглядела. Только так общество может воспитать в себе иммунитет от рецидива ошибок.

Как правило, власти и значительная доля граждан ненавидят и всячески третируют критиков, клеймя их изменниками, двурушниками и «пятой колонной». По их мнению, любовь – чувство безоглядное и слепое. А критические инвективы считают клеветой, уничижением и предательством интересов родины. Вражда «истинных» патриотов с «критическими» бескомпромиссна и по накалу опережает противостояние с космополитами.

Печальный сюжет описывал конкуренцию между космополитами и патриотами во времена СССР. Хотя конкуренции как таковой не было, как «не было» тогда и политических заключенных. По мнению советских врачей (а политическими занимались преимущественно медицинские работники), если индивид критикует собственное социалистическое государство, он имеет серьезные психические отклонения. Кстати, данная теория не утратила актуальной «научности» и по сей день. Логика примерно такова: чтобы любить, нужно затрачивать большое количество эмоций. А шизофреники – люди эмоционально бедные, им тратить собственно нечего. Поэтому любовь – максимально энергетически затратное чувство – для них неприемлема и первая естественная реакция на нее – агрессия. Аналогично и с отношением к отчизне. Идет последовательное эмоциональное отторжение, как результат – человек ненавидит Родину. Вот такое негативно-примитивное объяснение космополитизма.

Но легко впасть и в другую крайность, грозящую крайней формой патриотической экзальтации. Даже будучи приверженцем канонической, хоть и наивной формулы – «патриот хвалит свою родину, а националист, хваля свою, ругает чужую», легко прослыть шовинистом, мизантропом или даже неонацистом. Еще свежа память о гениях злодейства Б. Муссолини, Б. Франко и А. Шикльгрубера, но Европа стабильно демонстрирует скачкообразный рост патриотических настроений, пораженная масштабами поистине глобального нашествия эмигрантов из Африки и Азии. Аналогичное отношение наблюдается и в России. «Гастарбайтеры необразованны, готовы работать только за еду, несут бескультурье и криминал. Ползучая экспансия грозит безопасности государства».

Безусловно, сохранение национальной самобытности, родного языка, традиционной культуры сопрягается с социальным протекционизмом, страхующим от избыточного иноземного влияния. Мир, стремящийся к разнообразию и множественности, должен выставлять известные барьеры на пути тотальной глобализации, подрывающей аборигенную гетерогенность. Но когда естественный национальный патриотизм сплетается со своей государственной ипостасью, это грозит непоправимыми последствиями.

В мире немного влиятельных стран используют ресурс государственного патриотизма для цементирования провластной идеологии: США, Япония, Россия. Для США с максимально пестрой демографической составляющей это протокольная необходимость. Иначе как удержать в узде эту разноликую и многоцветную многомиллионную когорту, называемую «американским народом». Причем национальный патриотизм в Штатах, естественно, практически исключен.

В Японии патриотизм государственный щедро купажирован этническим. Так они блюдут свой особый образ жизни (хотя современный японец куда более европеец, чем его родители). Но так как в Японии ничтожно мало представителей других культур, то и большой беды от «Япония для японцев!» нет.

После распада СССР и, особенно современных сирийско-украинских событий, Россию захлестнула война великоросского национального патриотизма, щедро финансируемого и опекаемого со стороны государства. Такого пропагандистского натиска, замешанного на страхе потери власти, безграмотности и откровенных подтасовках не было даже во времена холодной войны. На первый взгляд, полезная идея нулевых годов – вытянуть страну из трясины центробежных сил, трансформировалась в политическую спецоперацию по концентрации и узурпации власти в руках узкой бюрократической верхушки. Именно эта мотивация движет идеологами пестуемой формы кремлевского патриотизма, уж больно похожей на одиозную формулу «собирания земель и разделенного народа под одной крышей», послужившей ранее в качестве надуманного арийского оправдания самой кровопролитной войны в мире.

В 2006 г. Президент РФ объявил: «Русский мир может и должен объединить всех, кому дорого русское слово и русская культура, где бы они ни жили, в России или за ее пределами». Реальное внедрение идеи «Русского мира» под видом защиты русскоязычного населения за пределами РФ началось в конце 2013 г. Крымская операция, военные события на востоке Украины послужили историческому ремейку образования «Новороссия». Исконно Новороссия располагалась на землях Северного Причерноморья, отвоеванных в XVIII в. у Османской империи. В 2014 г. о Новороссии упомянул В. В. Путин, отметив, что это не территория Украины, а два самостоятельных региона: Луганская и Донецкая республики.

Провластные ученые конкурируют с журналистами по количеству озвученного пропагандистского материала. СМИ уже рутинно тиражируют новости о новых жертвах «фашиствующих укропов», о еще одной диверсии Запада, очередном «ноже в спину» недавнего геополитического друга, а также деланно радуются фантастическим рейтингам народного доверия проводимой властями политике. Последствия такого влияния плачевны. Формируется специфический воинственный патриотизм, который заставляет людей видеть кругом одних врагов, желающих устроить бунт в виде очередного майдана. А разновозрастная молодежь, наблюдая за публичной брутальностью горцев (процветающих на ниве договоренности с Кремлем – личная преданность и вербальные интервенции в обмен на гигантские финансовые преференции), после проплаченных патриотических мобилизаций отправляется зачищать трудовых гастролеров – «мешающих» им жить на родной земле. Мысль о том, что провоцировать шовинистический патриотизм в многонациональной стране – это совершать пролонгированный акт государственного суицида, власти, скорее всего, понимают, но ничего другого предложить не в состоянии.

Усиление градуса патриотической напряженности нередко, если не зачастую, сопровождается ростом социальной агрессии. Причем направление ее не принципиально, враг может быть как внутренним, так и внешним. Так, с исчезновением тезиса о мировой коммунистической революции в советский партийный и государственный глоссарий проникает новая идеологическая конструкция – советский патриотизм, национальный великодержавный пафос которого значительно усилился после войны. А в силу раскручивания спирали холодной войны, способной перерасти в третью мировую, требовалась очередная идейно-политическая мобилизация советского народа, искусственная милитаризация его сознания, формирование нового образа внешнего и, что чрезвычайно актуально, внутреннего врага. Последний всегда опаснее и изворотливее, чем его зарубежный аналог. Врагом мог считаться каждый, кто считал «свое» хуже «чужого». Единственное исключение представляли «трофейные» артефакты, они как бы подчеркивали нашу несокрушимость – «смотри, у них “и то, и это” было лучше, но мы их победили».

После краха кампании по «перезагрузке» и беспрецедентной для современной мировой геополитической практики акции «Крым наш», превратившей страну в мирового изгоя, современная пропагандистская машина немало внимания уделяет экономическому, репутационному уничтожению внутренних врагов – представителей «либерализма», «пятой колоны», «национал-предателей» и т.д. и т.п. Звучат лозунги об опасности «отрыва от корней», особом цивилизационном формате, уникальной криптологической ауре России, расшифровать и перекодировать которую не под силу даже самым мощным и агрессивным силам.

На зависть Дон Кихоту мы бьемся с придуманными врагами (даже не осознавая, что большинство населения не против повторить судьбу Аляски), проводим невероятно помпезные дорогие спортивные шоу, прилежно отмечаем юбилейную дату в четверть века суверенитета – праздника, смысл которого не понимает практически никто.

Сегодняшний стиль общения России с международным сообществом напоминает хрущевские ультиматумы времен кубинской революции, а северо-корейский принцип Чучхе – «опора на собственные силы» – созвучен импортозамещению. Известно, история – плохой учитель, но все же, как близок для современной России пример Аргентины. Ведущим идеологом импортозамещающей теории считается аргентинский экономист Р. Пребиш. Его слава достигла зенита в 1950–1960-е гг., а его учение стало основой проводимой в стране экономической политики. Влияние Пребиша было столь значительным, что в послевоенный период помогло ему занять пост генерального секретаря Конференции ООН по торговле и развитию.

Переосмыслив взгляды Г. Зингера, Пребиш предположил, что отсталость стран третьего мира есть следствие сырьевой зависимости от передовых стран мира (как не вспомнить Россию с «нефтяной иглой»). Сырье всегда отстает в ценовой конкуренции от товаров с высокой добавленной стоимостью, которые экспортирует по всему миру Запад. Сложившаяся ситуация со временем только усугубляется, делая богатых богаче, а бедных беднее. Эта версия снимала ответственность с правительств многих развивающихся стран за некомпетентность и коррупцию. Вся вина возлагалась на пережитки колониального прошлого. Стержневая мысль Пребиша – бедные отстают в развитии по вине богатых – и сегодня выступает в качестве основной в концепции «золотого миллиарда» и является мейнстримом антиглобалистского движения.

Так возникает гипотеза импортозамещения: если суметь отказаться от западных товаров и пользоваться преимущественно отечественной продукцией, то будет устранен унизительный перекос в международной системе разделения труда. В течение почти трех десятилетий Аргентина выступала экспериментальной площадкой для реализации описанного прожекта. Ее увлечение было подхвачено и другими странами Латинской Америки (Бразилия, Мексика и др.). Правивший в то время в Аргентине Х. Перон объявил, что эта модель представляет собой «третий путь», реальную альтернативу капитализму и социализму.

Индустриализация на основе импортозамещения, активная поддержка государством национального машиностроения и других промышленных производств – вот сердцевина концепции Р. Пребиша. Главным принципом была «опора на собственные силы», для чего правительство выдавало местным бизнесменам льготные кредиты, ограничивало импорт (в нашем случае эмбарго и антисанкции), осуществляло валютный контроль и фиксировало обменный курс. Также принимались активные меры по огосударствлению экономики, образовывались государственные монополии в нефтегазовой промышленности, железнодорожном транспорте, электроэнергетике, связи. Естественно, процесс экономического реформирования активно сопровождался патриотической риторикой и обвинениями западных эксплуататоров.

Результат оказался более чем плачевен. Из динамично развивающейся страны Аргентина превратилась в аутсайдера с фантастической инфляцией, громадным внешним и внутренним долгом на уровне дефолта, мизерной конкурентоспособностью, нищим бюджетом, неспособным субсидировать неэффективные производства. А ведь до Второй мировой войны Аргентина была одной из успешнейших экономик мира, обгоняя по уровню среднедушевого дохода большинство стран Западной Европы. В середине 1970-х гг. мы видим другую Аргентину. Страна оказалась в состоянии глубокого экономического и политического кризиса. К началу 1990-х гг. ВВП сократился почти на четверть, инфляция вышла на трехзначный уровень, цены только за один 1989 г. выросли в 30 раз. В результате, полвека в истории страны оказались провальными. И по сей день государство так и не восстановилось от последствий импортозамещения.

Еще более близок нам «государственно-патриотический» иранский опыт по импортозамещению (Иран – это тоже нефтяная экономика, попавшая под международные санкции). После победного окончания исламской революции 1979 г. страна стала активно обособляться от остального мира. Санкции Запада, как и в России, коснулись финансовых и нефтегазовых отраслей Ирана.

Изоляция Ирана происходила постепенно, но последовательно, в течение многих лет усиливаясь по мере того, как ожесточалось противостояние с мировым сообществом. Следствием стала мощнейшая социальная депрессия и существование в режиме полной экономической автаркии. Сегодня Иран использует полностью закрытую от мирового рынка систему национальных платежных карт, не имеющую выхода на систему Visa и MasterCard. Какой урон нанесла Ирану подобная политика, хорошо заметно при сравнении с соседней Саудовской Аравией, давним геополитическим соперником. Сопоставляя экономическую политику этих стран, сразу замечаем, саудиты создали благоприятный бизнес-климат, открытую экономику, и по рейтингу Всемирного банка, Саудовская Аравия обгоняет Иран почти в 3 раза, занимая 49-ое место, тогда как Иран – 130-й в списке.

До революции в Иране и национализации его экономики стартовые позиции двух стран были весьма схожи, а по ряду показателей (медицина, образование) Иран далеко обгонял королевство. После всех преобразований ВВП на душу населения в Иране почти в четыре раза ниже, позволяет занимать только 71 место в мире, тогда как Саудовская Аравия входит в десятку, находясь на 8-ом. Иранская экономика стала очередной жертвой политики. Сырьевой потенциал послужил основой для масштабного прорыва одних и никак не помог другим. В Иране после реформ объемы добываемой нефти только сокращались, тогда как у саудитов добыча увеличилась втрое. Даже если бы ВВП на душу населения в более многочисленном Иране достиг лишь половины от уровня Саудовской Аравии, это возвело бы Иран на одну ступеньку с Литвой, Польшей и Словакией. Ресурсы это позволяют – по разведанным запасам нефти и газа Иран в числе мировых лидеров. Но, в отличие от теории (например, марксистской), реальность демонстрирует, что экономический базис и хозяйственная практика уступают надстроечной идеологии и политической воле, а производственная и недропользовательская деятельность в условиях изоляции не позволяет добиться ожидаемых эффектов.

Так, у России уже был пример использования идеологии «опоры на собственные силы» в условиях нефтяной экономики. История СССР перед его крахом – наглядная иллюстрация всех издержек такой модели. Но, тем не менее, «патриотический» тренд на импортозамещение снова входит в политическую моду в России, и не только в среде аффилированных с властью ученых, политиков, бизнесменов и актеров.

В самом общем виде, человеческая цивилизация использует для поддержания своей жизнедеятельности две возможные социальные стратегии. Первая: общество опирается на традиции, консерватизм, стабилизацию, стандартизацию и незыблемость культурных архетипов и воспроизводит себя в фокусе неизменных ценностей. Вторая: общество самоорганизуется в сторону роста эффективности, развития, совершенствования, где нестабильность, разнообразие, непредсказуемость и венчурные проекты являются основным принципом социальной кооперации и базовым регламентом существования. И именно второй вариант демонстрирует устойчивый многолетний цивилизационный успех. В случае торжества идеологии патриотического консерватизма окружающий мир заполняют не партнеры, а конкуренты или враги. Ведь они носители «чужеродного», а это несет опасность для «родного». И тем более это опасно, чем более «другое» лучше «своего». Получается этакая патриотическая ось координат с двумя бесконечными векторами, где «плюс» – это «родное», а «минус» – «чужое». Усугубляет ситуацию бескомпромиссной аксиологической контрарности «мой-хороший – чужой-плохой» довольно продолжительный негативный исторический опыт, талантливо описанный П. Я. Чаадаевым. Практически лишенная цивилизационного детства Россия, подобно трудному подростку, видит лучший способ решения проблем в угрозах, военном насилии, шантаже, подкупе. Конечно, в эпоху глобальной кооперации и интеграции мирового рынка труда становится все труднее определять национальные центры создания прибавочной стоимости, поэтому патриотическая координата становится, в известной мере, подвижной и эластичной. Но смысл остается прежним.

Глобализм шагает по планете, и попытка отгородиться от него сермяжным патриотизмом во время тотального поликультурного и экуменического наступления безальтернативно ведет к декадансу и гибели. Но мы упорно и слепо следуем мифам и предрассудкам, не прилагаем усилий, чтобы отличить правду ото лжи и пропаганды, рекламу от информации. Мы не умеем и не желаем уметь критически мыслить. А те, кто старается что-то изменить, объявляются двурушниками и агентами мирового зла. Мы, как тот самый мужик, живущий в избе с соломенной крышей, но истово гордящийся тем, что у его барина самый высокий дом во всей волости. А ведь надо признать, безмерно актуален для сегодняшней России «крестный отец Америки» Т. Пейн: «Настоящий долг патриота – защищать страну от ее правительства». Вот это и есть акт истинного патриотизма.

Литература

1. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление: собр. соч.: в 5 т. / пер. Ю. И. Айхенвальда. – М.: Московский Клуб, 1992. – Т.1.

2. Шоу Б. Пьесы. – М.: Правда, 1981.

3. Джойс Дж. Улисс / пер. С. Хоружего, В. Хинкиса. – М.: Терра, 1997. References

1. Schopenhauer A. The World as Will and Representation. Dover Publ., 1966.

2. Shaw B. P'esy [Plays]. Moscow: Pravda Publ., 1981.

3. Joyce J. Ulysses. Print book, 1922.